Бортжурнал N 57-22-10 - Фролов Игорь Александрович - Страница 39

Майор Божко, еще в Магдагачах, будучи капитаном, говорил молодым борттехникам, что летчик может летать, если он может сидеть. То же самое он повторил однажды, явившись на вылет в нетрезвом состоянии.

— Не ссы, Хлор, — сказал он, поднимаясь в кабину. — Сейчас ты увидишь то, чего никогда еще не видел.

— Имеете в виду мою смерть, товарищ майор? — холодно спросил борттехник Ф.

— Ой, да ладно тебе, — пробормотал командир, регулируя высоту кресла под свой малый рост.

— А что "ладно"? — злобно сказал борттехник. — Рэмбо вон еще за ручку может схватиться, а я, извините, пассажир, — мне за что прикажете хвататься — за яйца?

— Вот давай слетаем, а потом уже и пизди, — сказал примирительно командир, шмыгая красным носом.

— Если оно будет, это «потом», — проворчал борттехник, но на запуск все-таки нажал.

Майор вел машину хотя и чересчур резво, но уверенно, огибая рельеф местности — радиовысотомер, поставленный на высоту в пять метров ни разу не пикнул (предупреждение, что вертолет опустился ниже выставленной отметки). Летели мимо разрушенного кишлака. На всякий случай борттехник послал в дувал пулеметную очередь, отломил от глиняного забора кусок. Божко оживился.

— А вот смотри, что умеет старый пьяный летчик, — сказал он.

Машина вошла в разворот. Даже не делая горку, и еще не выйдя из крена, командир, со словами "видишь вон ту форточку?", выпустил по кишлаку одну ракету.

До указанной «форточки» — отверстия в стене, в которое с трудом пролезла бы голова, — было больше ста метров. Пущенный майором эрэс вошел точно в отверстие и канул. Через секунду домик вспучило от внутреннего взрыва, он провалился внутрь, выбросив струи черного дыма.

— Ну, Степаныч, ты снайпер! — восторженно сказал Рэмбо.

— Я, конечно, снайпер, — важно сказал командир. — Но не настолько же! Учтите, товарищи старшие авиалейтенанты, — так стрелять может только пьяный летчик!

Три существа нравились лейтенанту Ф. в замкнутом мире войны — хмурая презрительная официантка Света, пес Угрюмый, и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за Светой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила — но лейтенанту Ф. эта странная пара казалась героями древнего мифа — богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости — самкой), служившим борттехнику Ф. верой и правдой. "Она очень красива, — писал борттехник Ф. в одном из писем. — Ее полет нежен, от его изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателей собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка — нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)… А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина — с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем — воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны".

При всем кажущемся родстве двух пар, лейтенант Ф. никогда не предпринимал попыток к сближению со Светой — только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): "Передавай привет хозяйке". Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а, может, просто боялся, что его пошлют вслед за тем же лейтенантом С. Однако втайне фаталист Ф. надеялся на судьбу, и она, уже в конце его войны, свела дорожки борттехника Ф. и официантки Светы. Случилось это так.

Однажды утром, после снятия пробы свежей браги, борттехник Ф. пошел на стоянку через бассейн. Окунувшись и, тем самым, придав телу некоторую бодрость, он поднимался на аэродром по дороге, ведущей мимо крыльца женского модуля. Было раннее утро, небо только розовело, ночная прохлада еще лежала на дороге, и пыль была влажной от росы. Пахло свежестью.

На скамейке возле двери сидела Света. Она курила, накинув на плечи камуфляжную летную демисезонку (чья? — без ревности подумал борттехник). Проходя мимо, борттехник замедлил и без того медленный шаг. Он был еще слегка пьян, поэтому остановился и сказал:

— Доброе утро, Света!

— Доброе утро… — она посмотрела на него и, слегка улыбаясь, спросила: — А что это у вас волосы мокрые? Под дождь попали?

И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.

— Люблю купаться по утрам, — сказал он, окончательно смелея. — А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь — ну там продать или купить, скажите.

— Если только телевизор, — сказала она просто. — Продадите мой маленький телевизор?

Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький «Электрон» — точно такой же стоял у борттехника Ф. в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.

Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими — невзначай.

— Как получится, ладно? — сказала она. — Не торгуйтесь там.

И он пошел на стоянку.

Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.

Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.

Борттехник шел к вертолету, улыбаясь, — он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим, — например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5–6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой — теплая кабина и морозный салон — чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро…

…Когда прилетели в Фарах, горы плыли в жарком мареве. Пока ждали «тойоту» с советником, борттехник Ф. с праваком Милым продали подручным полковника Саттара (начальника Фарахского аэропорта, брат которого был в банде) десять банок югославского конфитюра, попили с Саттаром чай. Увидев телевизор, полковник предложил купить его за пять тысяч. Борттехник Ф. отказался — он знал, что в городе продаст его за шесть с половиной.

— Не продашь, — сказал Саттар.

— Посмотрим, — пожал плечами борттехник.

«Тойота» оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.

— Сначала продадим мои конфеты, — сказал Милый, — а потом поторгуемся за твой телевизор.

Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания, и бросились бежать.

— Их только пуля догонит, — сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. «Кончай», — прошипел Милый, и, скорчив улыбку, сказал:

— Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете?

Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.

— Понимаешь, Милый, — грустно говорил борттехник Ф. — Меня попросили, а я все испортил — теперь этот телевизор только выбросить.

— Не ссы, прорвемся, — отвечал Милый, весь мокрый от жары. — Русские не сдаются!

Наконец, один дуканщик спросил, работает ли телевизор от автомобильного аккумулятора, и, получив от Милого горячий утвердительный ответ, купил его за четыре тысячи.

— И то дело, — сказал Милый. — Но теперь пора сматываться, пока этот автолюбитель не попробовал его включить.

И они торопливо пошли к резиденции советников, где их уже ждал экипаж ведомого.

Вечером, борттехник Ф. прибавив к вырученным четырем тысячам свои три, пошел отдавать деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Открыла Света, улыбнулась, пригласила войти.