Кнопка и Антон - Кестнер Эрих - Страница 2

Раз уж мы заговорили о еде – господин Погге был голоден. Он позвонил. Вошла толстая Берта – экономка.

– Прикажете мне с голоду помирать? – раздраженно осведомился господин Погге.

– Боже упаси! – воскликнула Берта. – Но хозяйка еще не вернулась и я думала…

Господин Погге встал.

– Если вы еще раз что-нибудь подумаете, то завтра не получите выходного! – сказал он. – Живо! Подавайте на стол! И позовите фройляйн и Кнопку!

Толстая Берта мгновенно выкатилась из кабинета.

Господин Погге первым явился в столовую. Достал таблетку и, скривившись, запил ее водой. Он глотал таблетки при первой возможности. Перед едой, после еды, перед сном и утром, спросонья. Таблетки были то плоские, то как шарики, то квадратные. Кто-нибудь может подумать, что ему это доставляло удовольствие. Но все дело было в его больном желудке.

Затем в столовую вошла фройляйн Андахт. Фройляйн Андахт была гувернанткой. Очень высокая, очень тощая и совершенно безумная девица. «Видно, в детстве ее уронили на пол», – любила говаривать толстая Берта. Андахт и Берта с трудом выносили друг друга. Раньше, когда у Погге еще не было гувернантки, а только няня Кэти, Кнопка вечно торчала на кухне с Кэти и Бертой. Они вместе лущили горох, Берта частенько брала с собой Кнопку за покупками и рассказывала ей про своего брата, который жил в Америке. И Кнопка всегда была бодра и весела, не то, что при этой полоумной Андахт. У нее ребенок совсем с личика спал.

– Моя дочь что-то очень бледна, – озабоченно сказал господин Погге. – Вы не находите?

– Нет, – отвечала фройляйн Андахт. Берта, подававшая суп, рассмеялась.

– Над чем вы так глупо смеетесь? – спросил хозяин дома, поедая суп так усердно, словно ему за это платили. Но внезапно он выронил ложку, прижал к губам салфетку и ужасно закашлялся, указывая рукой на дверь.

В дверях стояла Кнопка. Но, Боже правый, что у нее был за вид!

Она напялила на себя красную домашнюю куртку отца, а под нее запихала подушку, так что больше всего походила на чайник, но только старый и гнутый. Тонкие голые ноги, торчавшие из-под куртки, смахивали на барабанные палочки. На голове у девочки красовалась выходная Бертина шляпа. Вполне безумная шляпа из пестрой соломки. В одной руке Кнопка держала скалку и раскрытый зонтик, а в другой бечевку. Бечевка была привязана к сковородке, которая с дребезжанием волочилась за девочкой, а в сковородке сидел Пифке и морщил лоб. Впрочем, лоб он морщил не оттого, что был не в духе, а оттого, что на голове у него было слишком много кожи. А поскольку кожа не знала, куда ей деваться, она шла волнами, точно уложенная у парикмахера.

Кнопка обогнула стол, остановилась возле отца и совершенно серьезным тоном спросила, испытующе глядя на него:

– Вы разрешите взглянуть на ваш билет?

– Нет, – отвечал отец. – Разве вы меня не узнаете? Я же министр путей сообщения.

– Ах вот как! – проговорила Кнопка.

Фройляйн Андахт вскочила и, схватив Кнопку за воротник, принялась раздевать и разоружать ее, покуда та вновь не обрела вид нормального ребенка. Толстая Берта подхватила сброшенные одежки, скалку, зонтик и унесла в кухню. Там она еще долго смеялась. И это было явственно слышно.

– Как дела в школе? – спросил отец. Но так как Кнопка не ответила, болтая ложкой в тарелке с супом, он сразу же задал следующий вопрос: – Сколько будет трижды восемь?

– Трижды восемь? Трижды восемь это сто двадцать разделить на пять, – сказала она.

Директор Погге несказанно удивился. Произведя подсчет в уме и признав, что ответ верный, он продолжал есть. Пифке взобрался на пустой стул, уперся передними лапками в стол и наморщив лоб, убедился, что все исправно едят суп. Казалось, он намерен держать речь. Берта принесла курицу с рисом и дала Пифке пинка. Песик, неправильно ее поняв, взобрался на стол. Кнопка, спустив таксу на пол, заявила:

– Больше всего на свете мне хотелось бы иметь двойняшку.

Отец с сожалением пожал плечами.

– А это было бы здорово! – продолжала девочка. – Мы бы ходили одинаково одетые, у нас были бы одинаковые волосы, один и тот же номер обуви, одинаковые платья и совершенно одинаковые лица.

– Ну и что из этого? – спросила фройляйн Андахт.

А Кнопка, мысленно рисовавшая себе заманчивые картины с двойняшками, просто стонала от удовольствия.

– Никто бы не знал, где я, а где она. Например, кто-то думает, что это я, а это оказывается она. Или, наоборот, думают, что это она, а это оказываюсь я. Вот был бы блеск!

– Немыслимое дело! – заметил отец.

– И если, например, учительница вызовет «Луиза!», я встану и скажу: «Нет, я не Луиза!» Тогда учительница как закричит: «Сесть!», вызовет мою двойняшку и напустится на нее: «Ты почему не встаешь, когда тебя вызывают, Луиза?» А та скажет: «Я не Луиза, я Карлинхен!» И пожалуйста – через три дня у учительницы начнутся судороги, ее отправят лечиться в санаторий, а у нас будут каникулы.

– Близнецы часто совсем не похожи друг на друга, – вставила фройляйн Андахт.

– К нам с Карлинхен это не относится, – возразила Кнопка. – Такого сходства вам еще не приходилось видеть. Даже сам директор не смог бы нас различить.

Директор – это ее отец.

– Мне и тебя одной за глаза хватает, – сказал директор и положил себе еще курицы.

– А что ты имеешь против Карлинхен? – спросила Кнопка.

– Луиза! – закричал он.

Когда он называл ее Луизой, следовало повиноваться, иначе мог выйти скандал. Итак, Кнопка молча ела курицу с рисом и тайком строила рожи Пифке, сидевшему с нею рядом, да такие рожи, что он в конце концов затряс головой от омерзения и умчался в кухню.

Они уже ели десерт – а на десерт были сливы ренклод – когда, наконец, появилась фрау Погге. Это была хоть и очень красивая, но – строго между нами! – довольно-таки несносная особа. Берта, экономка, как-то сказала горничной из другого дома: «Мою бы хозяйку, да мокрой тряпкой! Хрясь, хрясь! У ней такая милая потешная девчонка и такой славный муж, и ты думаешь, она о них заботится? Как бы не так! Целыми днями разъезжает по городу, что-то покупает, потом меняет, вечно ходит куда-то на чашку чаю, на показы мод, а по вечерам еще таскает за собой своего несчастного мужа. Шестидневные велосипедные гонки, театры, кино, балы, такая кутерьма, что чертям тошно! А домой и носа не кажет! Впрочем, это не так уж плохо!»

Итак, фрау Погге вошла, села за стол и обиделась. Собственно говоря, ей следовало бы извиниться за опоздание. Но вместо этого она обиделась, что ее не подождали с обедом. Господин Погге опять принял таблетки, на сей раз квадратные, скривился и запил их водою.

– Не забудь, что вечером мы приглашены к генеральному консулу Олериху, – напомнила жена.

– Не забуду, – сказал господин Погге.

– Курица совершенно остыла, – пожаловалась она.

– Ясное дело, – сказала толстая Берта.

– У Кнопки много уроков? – спросила мать.

– Нет, – ответила фройляйн Андахт.

– Детка, да у тебя зуб шатается! – воскликнула фрау Погге.

– Ясное дело! – ответила Кнопка.

Господин Погге поднялся из-за стола.

– Я уже понятия не имею о том, что у нас в доме делается по вечерам.

– Но ведь вчера вечером мы были дома, – возразила его жена.

– Да, но у нас были Брюкманы, – заметил он, – и Шраммы, и Дитрихи, тьма народу.

– Так все-таки были мы вчера вечером дома или не были? – спросила она, не спуская с мужа пристального взгляда.

Господин директор Погге из осторожности предпочел не отвечать ей и направился в свой кабинет. Кнопка последовала за ним и они оба уселись в большое кожаное кресло, вполне просторное и для двоих.

– У тебя зуб шатается? Больно? – спросил отец.

– Ни капельки! Я его как-нибудь вырву, может, прямо сегодня!

В этот момент у дверей дома раздался гудок автомобиля. Кнопка пошла проводить отца до машины. Господин Холлак, шофер, приветствовал Кнопку. Она тоже поздоровалась с ним. Она все сделала точь-в-точь как он, даже поднесла руку к козырьку, хотя на ней не было фуражки. Отец сел в машину. Машина тронулась. Отец помахал Кнопке на прощание. И она тоже помахала ему.