Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и ее наследие - Кестлер Артур - Страница 7

«Итак, мы оставались в Джурджании [Ургенче много] дней. И замерзла река Джейхун [Аму-Дарья] от начала до конца ее; и была толщина льда семнадцать четвертей. Кони, мулы, верблюды и повозки проезжали через него, как проезжают по дорогам, — он был тверд, не сотрясался. И оставался он в таком виде три месяца. И мы увидели такую страну, что думали не иначе врата Замхарира открылись из нее на нас. Снег в ней падает не иначе, как с порывистым сильным ветром. […] И действительно, я видел тамошний холод в воздухе и то, что в ней [в Джурджании] базар и улицы, право же, пустеют до такой степени, что человек обходит большую часть улиц и базаров и не находит никого, и не встречается ему ни один человек. Не раз выходил я из бани и, когда входил в дом, то смотрел на свою бороду, а она сплошной кусок снега, так что я бывало оттаивал ее у огня. И, право же, бывало я спал в „доме“ внутри дома. А именно — в нем была [помещена] тюркская юрта из войлоков, причем я был укутан в одежды и меха, и [все же] иногда моя щека примерзала к подушке» [25].

Примерно в середине февраля стало теплеть. Чтобы пересечь северные степи, посольство присоединилось к большому каравану из пяти тысяч людей и трех тысяч лошадей, предварительно купив необходимые для путешествия принадлежности: тюркских верблюдов, дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через реки, хлеба, проса и сушеного мяса на три месяца. Местные жители предупреждали, что на севере их подстерегают еще более сильные холода, и советовали, как теплее одеться:

«Те из жителей этой страны, с которыми мы дружили, предложили нам воспользоваться [их] помощью в отношении одежд и постараться умножить их количество. Они представили это предприятие в ужасном виде и изобразили это дело очень трудным, но когда мы [все] это сами увидели, то это оказалось вдвое большим того, что нам было описано. Итак, на каждом из нас была куртка, поверх нее кафтан, поверх него шуба, поверх нее кобеняк и бурнус, из которого видны были только два глаза, шаровары одинарные и другие с подкладкой, гетры, сапоги из шагреневой кожи и поверх сапог другие сапоги, так что каждый из нас, когда ехал верхом на верблюде, не мог двигаться от одежд, которые были на нем» [26].

Одним словом, привередливому арабу Ибн Фадлану не понравился ни климат, ни народ Хорезма:

«Они [хорезмийцы] самые дикие люди и по разговору и по природным качествам. Их разговор похож на то, как кричат скворцы. В стране Хорезм есть селение на [расстоянии] дня [пути] от Джурджании, называемое Ардакуа. Население его называется кардалийцы. Их разговор похож на кваканье лягушек. Они отрекаются от повелителя правоверных Али ибн-абу-Талиба, — да будет им доволен Аллах, — при окончании каждой молитвы» [27].

Выйдя в путь 3 марта, они остановились на ночь в караван-сарае Замджан, а это и есть Врата тюрок; на другой день они достигли остановки Джит; дальше начиналась безлюдная пустыня, за которой лежала территория тюрок-гуззов [28]. Оказавшись на чужой земле, миссия «доверила свою судьбу Аллаху могучему и великому». Как-то раз в сильный холод ехавший рядом с послами и переводчиком тюрок спросил Ибн Фадлана: «Чего хочет господь наш от нас? Вот он убивает нас холодом, и если бы мы знали, чего он хочет, мы непременно это ему дали бы». На что Ибн Фадлан отвечал: «Он [Аллах] хочет от вас, чтобы вы сказали: „Нет Бога, кроме Аллаха“». Тюрок же засмеялся и сказал: «Если бы нас этому научили, мы обязательно это сделали бы» [29].

Ибн Фадлан пересказывает много подобных эпизодов, не замечая, что они свидетельствуют о независимости ума его собеседников. Презрение к власти, проявляемое кочевыми племенами, также не вызывает симпатии у посланца багдадского двора. Следующий эпизод тоже произошел в стране могущественных тюрков-гуззов, плативших дань хазарам и, по некоторым источникам, состоявших с ними в близком родстве (127; З6а):

"Нас встретил один человек из тюрок с презренной внешностью, оборванец, тощего вида, жалкий по существу. А на нас напал сильный дождь. Он же сказал: «Стойте!» И караван остановился весь в целом, а именно около трех тысяч лошадей и пяти тысяч человек. Потом он сказал: «Ни один из вас не пройдет!» И мы остановились, повинуясь его приказанию [30]. Мы сказали ему: «Мы друзья Кюзеркина». Он стал смеяться и говорит: «Кто такой Кюзеркин? Я испражняюсь на бороду Кюзеркина». Потом он сказал: «Паканд», что значит хлеб на языке Хорезма. Тогда я вручил ему лепешки хлеба. Он взял их и сказал: «Проезжайте, я смилостивился над вами»" [31].

Демократичный способ принятия решений, практиковавшийся гуззами, ставил в тупик представителя авторитарной теократии:

«Они кочевники, — дома у них из шерсти, они то останавливаются [табором], то отъезжают. Ты видишь их дома то в одном месте, то те же самые в другом месте, в соответствии с образом жизни кочевников и с их передвижением. И вот они в жалком состоянии. К тому же они, как блуждающие ослы, — не изъявляют покорности Аллаху, не обращаются к разуму и не поклоняются ничему, но называют своих старейшин „господами“. Когда кто-нибудь из них просит в чем-либо совета у своего главаря, он говорит ему: „Господи! Что я сделаю в таком-то и таком-то [деле]?“ Дела их [решаются] советом между ними. Однако, когда они сойдутся на чем-либо и решатся на это, приходит затем самый ничтожный из них и самый жалкий и отменяет то, на чем они уже сошлись» [32].

Сексуальные нравы гуззов — и других племен — представляли собой поразительное сочетание свободы и дикости:

«Их женщины не закрываются ни от их мужчин, ни от посторонних, и женщина не закрывает также ничего из своего тела ни от кого из людей. Право же, как-то однажды мы остановились у [одного] человека из их числа. Мы сели, и жена этого человека [была] вместе с нами. И вот, разговаривая с нами, она раскрыла свой „фардж“ и почесала его, в то время как мы на нее смотрели. Мы же закрыли свои лица руками и сказали: „Господи, помилуй!“. Тогда муж ее засмеялся и сказал переводчику: „Скажи им: она открывает это в вашем присутствии, и вы видите его, а она охраняет его так, что к нему нет доступа. Это лучше, чем если бы она его закрывала и [вместе с тем] предоставляла пользоваться им“. Они [гуззы] не знают блуда. Но если относительно кого-либо они откроют какое-нибудь дело, то они разрывают его на две половины, а именно: они сужают промежуток [между] ветвями двух деревьев, потом привязывают его к веткам и пускают оба дерева, и находящийся при выпрямлении их разрывается» [33].

Автор не говорит, распространяется ли наказание и на провинившуюся женщину. Позже, рассказывая о волжских булгарах, он описывает не менее дикий способ рассечения прелюбодеев топором от затылка до бедер; так наказывают и мужчину, и женщину. Ибн Фадлан с удивлением далее отмечает, что женщины булгаров при купании в реках не закрываются от мужчин и так же, как гуззы, не знают телесного стыда.

Что касается гомосексуализма, который в арабских странах воспринимался как само собой разумеющееся явление, то тюрки, по словам Ибн Фадлана, относились к нему как к страшному греху. Впрочем, доказательством этого у него служит всего один эпизод, когда соблазнитель «безбородого юнца» отделался штрафом в 400 овец.

Привычный к роскошным купальням Багдада, наш путешественник не мог выносить неопрятность тюрок. «Они не очищаются ни от экскрементов, ни от урины, и не омываются от половой нечистоты и не совершают ничего подобного. Они не имеют никакого дела с водой, особенно зимой». Когда предводитель войска гуззов снял свою роскошную парчовую одежду, чтобы надеть новую, преподнесенную в дар послами, они увидели на нем «куртку, — она распалась [лохмотьями] от грязи, так как правила их [таковы], что никто не снимает прилегающую к телу одежду, пока она не рассыплется на куски» [34]. Представители другого тюркского племени, башкиры, «бреют свои бороды и едят вшей. [Вот] один из них тщательно исследует швы своей куртки и разгрызает вшей своими зубами. Право же, был с нами один человек из их числа, уже принявший ислам и служивший у нас. Однажды я видел, как он поймал вошь в своей одежде, он раздавил ее своими ногтями, потом слизнул ее и сказал, когда увидел меня: „Прекрасно“» [35].