Девушки по вызову - Кестлер Артур - Страница 25

— Мне как-то сомнительно, — пробормотал Тони, краснея, — что слово “преданность” до того уж бранное, как это утверждает доктор Эпсом…

— Хватит религиозного очковтирательства! — рявкнул Блад.

— Неужели мне придется расставить для молодежи все точки над “i”? — Харриет презрительно покосилась на Тони. — Я толкую о ложной преданности. Но, цитируя ужасного Хальдера, кто поводырь поводыря? Кому решать, истинна или ложна ваша преданность? Ирландцам-католикам или ирландцам-протестантам? Индийцам или пакистанцам? Троцкистам или сталинистам? Истово верующий — отец фанатизма.

— Вы хотите сказать, — подхватил Тони, — что критерий логического рассуждения неприменим, потом что вера и лояльность подчиняются чувствам, а не разуму?

— Рада, что моя мысль упала на унавоженную почву, — фыркнула Харриет.

Блад тоже фыркнул, как носорог в луже.

— Я чую неладное, — сообщил он. — Здесь пахнет нечестивым сговором — вакцинировать новорожденного против вируса веры! Так вам потребуются отдельные вакцины от трайбализма, фетишизма, маоизма, чрезмерной приверженности эстетике…

— Шут! — презрительно бросила Харриет.

— На мой взгляд, — хихикнул Уиндхем, — хватит одной вакцины.

— Объясните, против чего она будет? Против веры, преданности, страсти? Чтобы мы превратились в компьютеризированных роботов?

— Наоборот, сэр, — примирительно молвил Валенти. — То, что мы так отчаянно ищем, — это метод устранения шизофренического состояния, нашедшего отражение во всей плачевной истории человечества, или, если воспользоваться вашей терминологией, примирение враждебных сфер — страсти и разума.

— Вы меня пугаете! — замахал руками Блад. — Клянусь Приапом, меня прошиб холодный пот! Хотя, признаться, меня нетрудно испугать. Можете считать это личным мнением или заявлением в защиту альтернативной культуры, которую я имею сомнительную честь здесь представлять. Однако по крайней мере в одном пункте я готов согласиться с нашей неподражаемой доктором Эпсом: войны ведутся ради слов. Очень правильное замечание! Как профессиональный словесный жонглер я знаю, что слова — самое смертельное оружие в человеческом арсенале. Нет нужды напоминать вам про маньяка с чаплинскими усиками, уроженца как раз этих буколических мест, чьи слова были даже более разрушительны, чем термоядерные бомбы, или о цепной реакции по всей Евразии, до самой Атлантики, вызванной словами лавочника из Мекки. Слово “Аллах” состоит из трех компонентов, а стало повинным уже в тридцати миллионах смертей. То ли еще будет? Если составлять список причин человеческой обреченности, то на первое место надо поставить именно язык. Это страшный яд, убивающий наш вид!

— Так отменим же язык! — Хальдер радостно хлопнул себя по коленке. — Обязательно включим это предложение в наш итоговый документ.

— Но такой документ давным-давно существует, — напомнил Тони. — “Да будет слово ваше: “да, да”, “нет, нет”; а что сверх этого, то от лукавого”. Матфей, глава пятая, стих тридцать седьмой. — И он снова покраснел, словно сказал непристойность.

— Хорошо рыкнул, лев! — похвалил Блад, глядя на Тони розовыми влюбленными глазами.

— В сущности, — вмешался Соловьев, — человечество давно уже отказалось от языка — если вы подразумеваете под языком способ общения, объединяющий биологический вид. Другие виды имеют общую систему коммуникации — движения, звуки, запахи, — понятную для всех особей вида. Дельфины преодолевают большие расстояния, но, встречая в океане дельфинов-незнакомцев, не нуждаются в переводчиках. Только человечество расколото на три тысячи разных языковых групп. Каждый язык служит связующей силой внутри группы и разделяющей силой между разными группами. Штат Махараштра ненавидит Гуджират, валлонцы презирают фламандцев, английская знать смотрит сверху вниз на тех, кто “неправильно” говорит, коллега Блад терпеть не может наш жаргон…

Язык, продолжил он, представляется главным средством, позволяющим силам разрушения торжествовать над силами созидания на протяжении всей истории нашего вида. Можно даже усомниться, применим ли термин “вид” к человечеству. Хальдер напомнил, что инстинкт не позволяет животным убивать особей своего вида; но как быть с греками, убивавшими варваров, маврами, резавшими “христианских собак”, нацистами, истреблявшими “недочеловеков” — может быть, они не считали жертв особями одного с собой вида? Человеку свойственно гораздо большее разнообразие в облике и поведении, чем всем другим созданиям, и язык, вместо того, чтобы становиться мостиком над различиями, превращается в дополнительную преграду. Показательно, что в век, когда, благодаря спутникам связи, любая весть может разнестись на всю планету, не существует общего языка, благодаря которому эта весть была бы понята всеми. Еще более парадоксально, что всевозможные международные институты, о которых говорит профессор Калецки, никак не сообразят, что простейший способ улучшить взаимопонимание — это распространение языка, который был бы доступен всем… Калецки тут же вскинул руку.

— Если мне позволено будет вас перебить, господин председатель, у нас как раз есть подкомитет…

— Ваш подкомитет, — пророкотал Соловьев, — занимающийся эсперанто, последний раз собирался полтора года назад и так и не сумел решить, на каком языке общаться между собой — на английском или на французском.

— Значит, вы информированы лучше меня, — обиженно ответил Бруно. — Могу вас заверить, что наведу по этому поводу справки в соответствующих структурах.

— Удачи! — бросил Нико.

Блад высказал ожидаемое возражение, что не собирается читать Верлена на эсперанто, но Соловьев успокоил его, сказав, что оснований для тревога нет: хорошим прецедентом можно считать сосуществование в средневековой Европе местных наречий и латыни в качестве lingua franca.

Далее он сказал, что в итоговом документе симпозиума надо особо указать на насущность этой проблемы в мировом масштабе. Даже самым тупоголовым в Объединенных Нациях должно быть понятно, что мир без границ должен иметь общий язык.

На этом дискуссия завершилась.

IV

“Сегодня было получше, — писала Клэр. — Во всяком случае, Нико снова заинтересовался происходящим, хоть и трудно понять, насколько серьезно он — как и все остальные — относится ко всему предприятию. На дискуссии забрезжил лучик света, как будто позволяющий лучше понять, что же представляет собой Человек, но лучик оказался слабоват, или это я такая глупая? А может, у пациента столько же болезней, сколько диагностов? Нико говорил о необходимости языка, понятного всем народам, но у нас нет даже языка, который помог бы понять друг друга специалистам из разных областей…

Из Азии поступают пугающие вести: мир снова висит на волоске. Но нет худа без добра: туристы собирают рюкзаки, в горах становится менее людно. Старающаяся, как всегда, увидеть хорошую сторону, ваша преданная…”

В своих письмах она никогда не упоминала юношу посреди рисового поля — образ, преследующий и Нико, и ее. Это было похоже на привычную, не замечаемую, но не отпускающую боль. Тема не подлежала обсуждению.

Четверг

I

Лекция, прочитанная на утреннем заседании в четверг, стала полным фиаско. Возможно, Нико заранее знал, что так произойдет, но теперь он сожалел, что пригласил Бурша на симпозиум. А ведь тот был в науке Соединенных Штатов одной из самых заметных фигур, его книги получали статус обязательных учебников, а направление психологии, в котором он специализировался, недавно было названо опрошенными студентами самым популярным, сильно обогнав все другие.

Его лекция называлась “Технология поведения” и состояла по большей части из слайдов с крысами, которых обучают нажатием на клавишу получать пищу, и голубей, умеющих летать восьмеркой. Подачка именовалась положительным стимулом, лишение подачки — отрицательным стимулом, скорость реакции измерялась электронными приборами, а вся процедура была окрещена действенной психологической обработкой. При первом упоминании этого термина Блад широко зевнул, а Нико негромко постучал по столу. В последние три минуты своего выступления Бурш заявил, что его метод можно, внеся кое-какие мелкие технические усовершенствования, успешно применять для управления человеческим поведением, ибо поведение это подчиняется тем же самым элементарным законам, что и поведение голубей и крыс. В качестве способа решения всех человеческих проблем предлагалась научно обоснованная программа положительной и отрицательной стимуляции. Все разговоры о добре и зле, свободе, достоинстве, целеустремленности отвергались как устаревшие. Если симпозиум обратится с письмом к Белому дому, то в нем надо настоятельно рекомендовать внедрение в школах обучающих машин профессора Скиннера, основателя инженерии поведения, запрограммированных на международном языке, за который ратует профессор Соловьев.