Девушки по вызову - Кестлер Артур - Страница 23

Дискуссия вышла никчемной, как и предыдущие. Харриет крепилась до дневного заседания, когда должна была наступить ее очередь выступать. Уиндхем, не переставая хихикать, отрицал наличие у грудных детей инстинкта убийства. Его высмеяли Отто и дама-клейнианка. Получился словесный пинг-понг, занявший весь остаток времени. Бруно, все утро точивший кинжал в ожидании шанса на смертельный удар, в критический момент был вызван к телефону для не терпящих отлагательства трансатлантических переговоров; а поскольку связь то и дело прерывалась, он так и провисел на телефоне до конца заседания.

Все это страшно удручает. Мне жаль Нико. Он, конечно, все это предвидел — половинка его сердца поражена цинизмом; но ведь в другой еще теплится вера в чудо… Пока что неоправданная”.

III

После обеда слово взяла Харриет Эпсом. Ее манера представления заготовленного доклада резко контрастировала с ее кипучей натурой: она говорила сухим преподавательским голосом, словно обращалась к студентам. Для начала она призналась, что ее удивляет перераспределение ролей: профессор фон Хальдер, видный антрополог, опирался в своем выступлении на понятия, присущие зоологии, — хищник и жертва, ритуальная схватка, защита территории и так далее; она же скромный зоолог, наоборот, занята чисто человеческими свойствами. Однако это, по ее мнению, отвечает Zeitgeist: антропологи, как и психологи, упорно игнорируют человеческое в человеке и выстраивают свои теории человеческой природы на аналогиях, почерпнутых в зоологии, — собаки Павлова, крысы Бурша, гуси Конрада Лоренца. Харриет насмешливо округляла глаза и вопрошала, что за бес в них вселился…

Хальдер слушал бесстрастно, демонстрируя Харриет свой благородный профиль. Бурш с показной скукой чиркал в корректуре, Бруно деловито строчил в блокноте, Блад дремал. Петижак вообще не изволил явиться.

Но Харриет не было дела до настроения слушателей. Если животные способны подсказать человеку что-то полезное относительно его собственной природы, продолжала она, то обращаться за подсказкой надо не к крысам и не к гусям, а к родственным нам существам — узконосым и человекообразным обезьянам. Еще сорок лет назад Цукерман и другие зоологи, проводившие систематические наблюдения за поведением приматов в зоопарках, пришли к выводам, как будто соответствующим пессимизму фон Хальдера, считающего наши вид неизлечимо агрессивным. Обезьяны в вольерах были постоянно раздражены, все время дрались, были помешаны на совокуплении, управлялись насильниками-вожаками. Но, как выяснилось, делать обобщения на основании поведения обезьян в противоестественных условиях неволи и скученности также неправомерно, как описывать поведение людей, опираясь на поведение заключенных в концентрационном лагере. Новое поколение натуралистов-полевиков — Карпентер, Вошберн, Гудолл, Шаллер, Иманиши, годами наблюдавшие за обезьянами различных видов в природных условиях, — рисует совершенно иную картину. Они в один голос заявляют, что в свободно живущих сообществах приматов царит мир, почти полностью отсутствуют серьезные стычки — как внутри стаи, так и между стаями. Агрессивное поведение проявляется только при стрессе, вызванном теми или иными причинами — например, в клетке зоопарка. Так что у наших предков нет и следа — ну ни малейшего! — того инстинкта убивать, о котором рассказывает нам фон Хальдер…

— Я и говорю, что это — видовой признак самого человека, — вставил Хальдер.

— Вздор! — отрезала Харриет, сразу вернувшись к своему привычному стилю. — Инстинкт убивать полностью отсутствует и у обезьяны, и у человека. Насилие — не биологическое побуждение, а реакция на стресс, превысивший пороговое значение.

— Значит, войны — тоже выдумки? — спросил Хальдер.

— Не выдумки. Но люди воюют не из-за того, что каждый из них — агрессивный индивидуум. Любой историк скажет, что количество людей, убитых по личных мотивам, статистически ничтожно по сравнению с миллионами убитых по сверхличным мотивам: из-за племенной вражды, патриотизма, взаимного неприятия между христианами и мусульманами, протестантами и католиками, и так далее. Фрейд провозгласил, что причина войн — в угнетенных агрессивных инстинктах, ищущих выхода, и люди ему поверили, потому что им надо чувствовать свою вину. Однако он не привел ни исторических, ни психологических доказательств в поддержку своего вывода. Солдаты не знают ненависти. Им страшно, скучно, хочется секса, они рвутся домой; они сражаются вяло, не имея другого выхода, или яростно — за царя и отечество, за правое дело или истинную веру, — ведомые не ненавистью, а ПРЕДАННОСТЬЮ. Умышленное убийство по эгоистическим соображениям — статистическая редкость в любой культуре. Зато бескорыстное убийство — доминирующий феномен человеческой истории. Трагедия человека — не в избытке агрессивности, а в избыточной лояльности. Если заменить ярлык “Homo Homicidus” на “Homo Fidelis”, то, наконец, забрезжит истина. Именно лояльность и преданность рождают фанатичность…

— Значит, фанатики не знают ненависти, — заключил Хальдер и развел руками, не в силах прокомментировать такое недомыслие.

— Знают, но это безличная, неэгоистичная ненависть, направленная против всего, что угрожает объекту поклонения. Они ненавидят не как личности, а как участники группы — племени, народа, церкви, партии, чего хотите. Их агрессивность — это вывернутая наизнанку лояльность.

— Ваше предложение тоже можно вывернуть наизнанку, — заметил Хальдер. — То, что вы называете лояльностью, есть не что иное, как агрессивность вверх тормашками.

— Вздор! — сказал Харриет. — Приберегите такую диалектику для отсутствующего Петижака.

— Я не стала бы полностью отвергать позицию герра фон Хальдера, — подала голос Хелен Портер.

— Конечно, не стали бы, — проскрежетала Харриет. — Змеи, прячущиеся в траве, никогда не славились своей лояльностью.

— По мнению фон Хальдера, — заметил Уиндхем со своим обычным виноватым хихиканьем, — акт любви — выражение агрессивности, а мужской половой орган — орудие агрессии.

— Так оно и есть, — искренне отозвалась Хелен. — Только ваша шутка неудачная.

Это почему-то вызвало у присутствующих взрыв веселья, в котором приняли участие и Харриет с Хальдером. Блад обвел собрание злобным взглядом и молвил:

— Школяры — они школяры и есть.

Харриет продолжила свое выступление атакой на другую модную теорию, которой отдавал должное фон Хальдер: что истоки войн гнездятся в заложенной в биологии многих видов жажде любой ценой отстоять свою территорию. По ее убеждению, это абсолютно ложная аналогия. За редчайшими исключениями, люди воюют не за индивидуальное владение клочками пространства. Человек, уходящий на войну, наоборот, бросает дом и семью, которые, вроде бы, должен защищать, и воюет вдали от них. И занимается он этим вовсе не из-за биологического побуждения сохранить за собой пашню или луг, а — не грех будет повторить — из-за преданности символам племенной мифологии, продиктованной свыше необходимости, священным обязанностям. Войны ведутся не из-за территорий, а из-за слов.

— Ach so? Вы упоминали флаги, теперь — слова…

— Флаги — это оптические лозунги, гимны — музыкальные. Но самое смертельное оружие человека — язык. Человека гипнотизируют лозунги и символы, он перед ними беззащитен, как перед инфекционной болезнью. В случае эпидемии берет верх групповое сознание. Оно подчиняется собственным законам, отличным от правил поведения индивидуума. Когда личность идентифицирует себя е группой, то ее критические возможности снижаются, а страсть воспаляется в некоем эмоциональном резонансе. Индивидуум — не убийца, убивает группа; отождествляя себя с ней, индивидуум тоже превращается в душегуба. Это адская диалектика, подтверждаемая всей человеческой историей. Самовлюбленность группы питается альтруизмом ее членов, дикость — их преданностью. Наихудший безумец — это спятивший святоша, как выразился один наш поэт…

— Блейк? — спросил Тони, сидевший до того тихо, как мышь.