Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 12

– Дядька Ковтун, – еле ворочая языком, пробормотал Леха. – Откуда ты?

Командир наклонился над ним и одним рывком разорвал окровавленную рубашку. Леха вскрикнул от боли.

– Молчи, дура, – грозно рыкнул Ковтун, – умеешь фасонить, умей и терпеть!

Он сноровисто перевязал Белоусову плечо. Леха скрипел зубами, но молчал.

– Так-то лучше! Идти можешь?

– Могу... вроде.

– Вроде Володи! Я тебя тащить на себе не стану! Не можешь идти – ползи.

Леха с трудом поднялся на ноги. Сделал несколько шагов, поднял винтовку.

– Что, нежданно патроны кончились? – усмехнулся дядька Ковтун.

– А вы что, видели? – Лехе стало неимоверно стыдно за свою глупость.

– Я много чего видал. Если бы не этот абрек, – командир кивнул на мертвого бородача, – я бы немца уложил. И чего он на тебя попер, не пойму!

– Как же вы успели? Вы же с Васей больным шли!

– А тропки знать надо. Да и Вася твой молодцом оказался, хоть и кашлял, а шел быстро. Мы как раз из лесу выходили, когда вы тут палить начали. И кто вас, балбесов, просил тех фрицев трогать? Шли ж себе спокойно и шли... К вечеру уже на перевале бы были.

– Так их всего двое было, дядька Ковтун!

– Было? – передразнил командир. – А сейчас их сколько? Мало, что шум подняли, так еще и зря! Через час сюда едельвейсы подойдут, вот тогда и начнется!

– Что начнется? – не понял Леха.

– Травить нас станут, как волков, вот что. А, да что тебе рассказывать, – с досадой махнул рукой дядька Ковтун, – только время зря терять!

«А все же одного гада я уложил, – подумал Леха, ковыляя за командиром. – Предателя! Значит, не такой уж я казак завалящий...»

– Зря вы погнали коня по этим камням, – озабоченно сказала Мария фон Белов, осматривая ноги кабардинского жеребца. – Видите, он разбил себе сустав, теперь будет хромать!

– Сожалею, – ответил Раттенхубер. – Я плохо привязал свою лошадь, и она при первых же выстрелах куда-то убежала. А этот просто оказался под рукой.

Ему до сих пор не верилось, что все обошлось. Вопреки опасениям Иоганна, русские не стали его преследовать. Они переправились обратно через реку и исчезли в густых зарослях, покрывавших противоположный склон ущелья. Насколько мог разглядеть Раттенхубер, всего их было человек пять.

Несколько минут он просидел, привалившись спиной к скале и приводя в порядок разбегающиеся мысли. Затем сверху послышался какой-то шум и посыпались мелкие камушки. Раттенхубер поднял глаза – Мария фон Белов спускалась по отвесной скале, пристегнувшись к закрепленному где-то под самым козырьком канату.

– Отодвиньтесь, Иоганн, – крикнула она, – иначе я приземлюсь прямо вам на голову!

Она спрыгнула на землю и поставила рядом набитую чем-то сумку.

– Рада видеть вас целым и невредимым.

– Вы хорошо сделали, что спрятались в пещере, – деревянным голосом сказал Раттенхубер.

– Спряталась? Вы шутите, Иоганн? Мне здесь ровным счетом ничего не грозило. А если бы они попытались подобраться поближе, у меня было из чего их остановить.

Мария похлопала себя по поясу, на котором в кожаной кобуре висел парабеллум.

– Впрочем, я не сомневалась, что вы остановите бандитов. К тому же как нельзя кстати вернулся Абдул.

– Этот дикарь спутал мне все планы, – буркнул Раттенхубер. – Я собирался взять русских в плен и выяснить, откуда они взялись. Если помните, генерал Ланц клялся, что до самых перевалов мы русских не встретим.

– Этому, как вы выразились, дикарю было строжайше приказано охранять меня и вас, – перебила Мария. – Если бы он не подоспел вовремя, вы оказались бы в затруднительном положении, Иоганн. К сожалению, ему пришлось заплатить за ваше спасение своей жизнью.

– Его убили?

– Да, его застрелил тот русский юноша, которого вы чуть было не взяли в плен. Бедняга Абдул, он мог бы нам еще пригодиться.

Мария фон Белов приторочила сумку к седлу жалобно косящего на нее большим влажным глазом жеребца и потрепала его по холке.

– В любом случае, наш визит сюда был не напрасным. Мне удалось кое-что отыскать в пещерах.

– Золото?

Мария фон Белов нежно погладила сумку.

– Нет, Иоганн. Кости. Но эти кости могут оказаться дороже золота и серебра.

Осторожно, следя за тем, чтобы ноги жеребца не застревали между камней, они вернулись к поляне с уродливым деревом. Абдул лежал, привалившись к брюху своего коня – тот был еще жив и мелко дрожал, дрыгая задними ногами.

– Бедняга, – проговорила Мария фон Белов, наклонившись над конем.

Она вытащила из кобуры парабеллум и сунула ствол в ухо вороного. Грянул выстрел, конь в последний раз дернулся и затих.

– Не могу видеть страдания животных, – словно оправдываясь, сказала Мария. – Особенно лошадей.

Она встала на колени перед убитым Абдулом, расстегнула ему бурку и стала шарить у него за пазухой. Вытащила свернутую в трубочку бумагу – Раттенхуберу показалось, что это карта.

– Что ж, Абдул, ты служил мне верно, – с этими словами Мария извлекла из посеребренных ножен, висевших на поясе Абдула, длинный и острый кинжал. – Но служба твоя на этом еще не закончена.

И на глазах у изумленного Раттенхубера она в два приема перерезала мертвецу шею и, крепко схватив Абдула за волосы, отделила его голову от тела.

Глава четвертая

Дайна

Теперь ее звали Дайна. Имя это ей не нравилось, но выбора не было. Ей пришлось привыкнуть к новому имени, убедить себя, что ее звали так всегда. Жером – то есть уже не Жером, а Отто – научил ее, как нужно вживаться в свою легенду. Ты должна засыпать с мыслью о доме, в котором ты родилась, говорил он. Это маленький домик на дюнах у Балтийского моря, старый, построенный еще твоим дедушкой. Как звали дедушку? Витаутас, отвечала Катя. Он был рыбаком, и около дома у нас стоял деревянный лодочный сарай, в котором были развешаны пахнущие рыбой и солью сети. А папа не хотел быть рыбаком и уехал в город учиться на бухгалтера. Там он встретил маму, которая работала машинисткой в конторе. Привез ее в родительский дом. Бабушка невзлюбила маму, считала ее белоручкой и постоянно изводила придирками. Папа устроился работать счетоводом в поселке... Как назывался поселок, перебивал Жером. Юодкранте. Я родилась осенью, под грохот балтийских штормов. Маленькой девочкой играла на берегу, собирала ракушки и янтарь. Потом пошла в школу в поселке. А потом дедушка Витаутас умер, и оказалось, что он оставил нам приличную сумму денег. Он хоть и был простым рыбаком, но много лет потихоньку откладывал часть своих заработков в банк. Этих денег мне хватило, чтобы поехать после школы в Каунас и учиться там в медицинском университете. Потом пришли Советы, моего отца арестовали и отправили в Сибирь. За что? Кто-то донес на него, будто он в сговоре с директором рыбхоза занимается приписками. Меня выгнали с третьего курса университета как дочь врага народа. Это было прямо перед приходом немецких войск. Перед освобождением, поправлял Жером-Отто. Мы, немцы, спасли вас от советской оккупации, и вы нам за это очень благодарны. Да, конечно, соглашалась Катя, чувствуя, как внутри у нее что-то ломается при этих словах, мы очень вам благодарны.

Дайна Кайрите была старше Кати Серебряковой на три года. Прилично говорила по-немецки и немного знала русский. Родного ее языка – литовского – в Виннице не знал никто, поэтому разоблачение ей не грозило. Гаупштурмфюрер Нольде познакомился с ней, когда работал в комиссии при Рейхскомиссариате Остланд, изучавшей расовую принадлежность литовского населения. К этому времени отчисленная из медицинского университета Дайна устроилась на скромную должность регистраторши в общественной больнице Каунаса. Когда гаупштурмфюреру понадобились сравнительные данные по анамнезам литовцев, русских и евреев, Дайна быстро и качественно сделала для него эту работу. Нольде обратил внимание на молодую и привлекательную регистраторшу и взял ее к себе ассистенткой.