Скованные льдом сердца - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 34

Это был первый сознательный звук, который он издал, и в ту же минуту лицо опять склонилось над ним. Теперь он ясно видел его — темные глаза, округлые щеки, обрамленные двумя толстыми черными косами. Его лба ласково коснулась прохладная рука, и тихий голос произнес какие-то мелодические слова. Девушка была из племени кри. Услышав голос девушки, к ней подошла женщина, посмотрела на него минуту и потом, обернувшись к двери вигвама, обратилась к кому-то, кто был за дверью.

Оттуда вышел мужчина. Он был стар и сгорблен, и лицо у него было худое. Скулы ясно обрисовывались под натянутой кожей. За ним шел молодой человек, прямой как дерево, с широкими плечами и головой, напоминающей бронзовое изваяние. Этот человек нес в руке мороженую рыбу, которую он дал женщине. Передавая ее, он сказал слова на языке, кри, которые Билли понял:

— Это последняя рыба.

На мгновение холодная рука сжала сердце Мак-Вея так, что оно перестало биться. Он увидел, что женщина взяла рыбу, разрезала ее на две равные части и одну из них положила в котел с кипящей водой, висевший над очагом в углублении стены под отверстием для дыма.

Они хотят разделить с ним последнюю рыбу. Он сделал усилие и приподнялся. Молодой человек подошел и покрыл ему спину медвежьей шкурой. Он произнес несколько смешанных полуфранцузских, полуанглийских слов:

— Вы — больной, — сказал он, — вы ушибся, вы голодал. Вы скоро есть.

Он указал рукой на кипящий котелок. На его идеально прекрасном лице не было ни проблеска волнения. В его неподвижности было что-то божественное; его манера двигаться и говорить внушала почтение. Он сидел молча, пока девушка подала половину последней рыбы, и только увидев, что Билли перестал есть, смущенный мыслью, что он отнимает жизнь у этих людей, он заговорил, настаивая, чтобы Мак-Вей доел рыбу.

Когда Билли заговорил с ним на языке кри, он сейчас же протянул руку, и его лицо просияло. Его имя было Мукоки, и он объяснил Билли, в каком они находятся положении. Их было двадцать два в лагере, а теперь осталось всего пятнадцать. Семь человек умерло — четверо мужчин, две женщины и один ребенок. Каждый день в течение этой великой метели люди шли на тщетные поиски дичи, и каждый раз кто-нибудь из них не возвращался. Так умерло четверо. Собак уже съели. Хлеб и рыба кончились. Осталось немного муки для женщин и детей. Мужчины вот уже пять дней не едят ничего, кроме коры и кореньев. И, по-видимому, никакой надежды нет. Отходить далеко от лагеря означает умереть. В это утро двое мужчин отправились на ближайший пост, но они не вернутся более, — спокойно сказал Мукоки.

Наступившая ночь и следующий день и еще один ужасный день и ночь — это были часы, которых Билли никогда не мог забыть. При падении он вывихнул себе бедро и не мог подняться. Мукоки часто сидел около него. Лицо его становилось все тоньше и глаза все более тусклыми. На другой день под вечер из одного угла донесся стонущий звук, который слился с завыванием метели, так что казался частью ее. Умер ребенок, и стонала его мать.

В этот вечер еще один из мужчин не вернулся с охоты. Но на следующий день сразу кончились и метель и голод. С утра засияло солнце. В начале дня из леса примчался, сияя радостью, один из охотников. Он пробрался дальше других и напал на стадо американских оленей. Ему удалось убить двух животных, и он принес на себе мясо для первого пира.

Это была последняя жестокая метель в зиму 1909 года, с ней вместе произошел перелом в погоде, температура стала подниматься, и наступило быстрое потепление. Через неделю снег уже стал мягким. Два дня спустя Билли первый раз поднялся со своей постели. А вслед затем прошли еще день и ночь, и в этих пустынных местах началось победоносное шествие северной весны. Солнце вставало золотое и горячее. Со склонов гор и в долинах струились журчащие, поющие потоки воды.

На голых скалах расцветали подснежники. Сойки, дрозды и скворцы летали над лагерем, и воздух был полон благоуханиями новой жизни, пробивающейся на земле, на деревьях и кустах.

С возвращением сил и здоровья росло нетерпение Билли добраться до хижины Мак-Табба. Он бы пустился в путь, не ожидая, пока его бедро совсем поправится, но Мукоки удерживал его.

Наконец настал день, когда он простился со своими лесными друзьями и направился на юг.

Глава XXIII. ИЗАБЕЛЛА

В течение долгих дней и ночей, проведенных без дела в лагере индейцев, Билли мог спокойно обдумать происшедшую в его жизни трагедию. Когда к нему вернулась сила, он до некоторой степени вышел из того состояния безнадежности и отчаяния, в которое впал перед тем.

Дин умер. Изабелла умерла. Но маленькая Изабелла еще жива, и надежда найти ее и заявить свои права на нее помогала ему создать новые мечты из пепла разрушенных воздушных замков.

Он думал, что найдет Мак-Табба в его хижине, а с ним и ребенка. Он был вполне уверен, что Изабелла останется жива, и не сообщил Мак-Таббу о дяде, выгнавшем ее из дома в Монреале. Теперь он был рад этому, так как Рукки едва ли мог найти родных ребенка, и Билли заранее твердо решил ни за что не уступать никому маленькую Изабеллу. Он сохранит ее для себя.

Он вернется в цивилизованный мир, так как теперь он будет жить только для нее. Он выстроит для нее дом с садом, с собаками, птицами и цветами. С тем, что ему дал серебряный рудник, у него было пятнадцать тысяч долларов, и она никогда не будет знать бедности. Он даст ей воспитание, купит ей пианино, и у нее не будет недостатка в платьях и хорошеньких вещицах. Они всегда будут неразлучно вместе, а когда она вырастет, она станет — так он мечтал в глубине души — совершенно такой же, как Изабелла, ее мать.

Горе его было глубоко. Он знал, что никогда ничего не забудет и что память о дикой равнине и о женщине, которую он любил, будет жить в нем год за годом и причинять ту же боль. Но эти новые мысли и планы относительно ребенка делали эту боль менее острой.

Однажды на склоне дня, напоенного солнечным светом и весенним теплом, он пришел к Малому Бобру, откуда недалеко было до хижины Мак-Табба. Он дошел до поляны, когда солнце заходило за лес, и остановился на опушке в виду хижины. Отсюда он последний раз смотрел на маленькую Изабеллу. Куст, за которым он тогда прятался, был в нескольких шагах. Он посмотрел на него, а потом ему бросились в глаза некоторые вещи, от которых сердце его как-то странно сжалось и похолодело.

На том месте, где он стоял, шла раньше тропинка в лес. Теперь она заросла прошлогодними растениями и новой травой.

«Должно быть, Мак-Табб проложил новую тропинку», — подумал он.

Потом он стал робко присматриваться к хижине. На ней лежала какая-то печать заброшенности. Из трубы не поднимался дым. Дверь была заперта. Снаружи не заметно было никаких признаков жизни. Ни лай собак, ни смех, ни голос не нарушали мертвого молчания.

С трудом переводя дух, Мак-Вей подошел. Сердце его билось все сильнее и сильнее от охватившего его страха. Дверь хижины не была закрыта. Он отворил ее. Внутри не было ничего. Даже печь была сломана. На голых лавках никто не сидел уже месяцы, может быть, целых два года. Когда он сделал еще шаг, мимо него проскользнул горностай. Он услышал писк его детенышей под полом. Он вернулся к дверям и остановился в них. — Боже! — простонал он.

Он посмотрел в направлении хижины Круассэ, где умерла Изабелла. «Может быть, там осталось что-нибудь», — подумал он. Надежда была слабая, но тем не менее он поспешил по знакомой дороге. Быстро спускались вечерние тени. Почти совсем стемнело, когда он вышел на другую поляну. Там у него вырвался громкий стон. Там совсем не было хижины. Мак-Табб сжег ее, когда кончилась оспа.

Где она стояла, была теперь темная куча угля, уже отчасти поросшая травой. Билли крепко сжал руки и прошел дальше, оглядываясь кругом. В нескольких шагах он нашел то, о чем писал Мак-Табб, холмик и деревянный крест на нем. Тут силы оставили его, он бросился на могилу Изабеллы, и из груди у него вырвалось громкое мучительное рыдание.