Дождик в крапинку - Яхонтов Андрей Николаевич - Страница 14

Антон увлекся разглядыванием и не заметил, как перед Антониной Ивановной возник Петр Федорович. Черный сатиновый халат, перепачканный мелом, левый пустой рукав заправлен в карман.

— Антонина Ивановна, дорогая, — прижимая правую руку к груди, говорил Петр Федорович. — Выручите. Пару хлопцев на полчасика. Гвозди рассортировать. Сам не управлюсь.

Антонина Ивановна нахмурилась.

— Почему вы именно в мой класс пришли?

— Был в других, — стал объяснять завхоз. — У кого русский, у кого математика.

— Что у нас, программа меньше? — не слушая его, продолжала Антонина Ивановна.

— Так рисование же, — взмолился Петр Федорович.

— Ну и что? И по рисованию есть программа.

Голос ее звучал звонко и твердо. Она как бы отчитывала Петра Федоровича.

Класс притих, наблюдая за их переговорами.

— Извините, — прихрамывая, начал пятиться к двери Петр Федорович. У порога он замешкался.

Антонина Ивановна сердито подвинула стопку тетрадей с яблоком ближе к краю стола.

— Вы мои просьбы удовлетворяете? — уже не так враждебно произнесла она. — Я который раз прошу стул сменить. Вот, — и продемонстрировала, на каком скрипучем и шатающемся стуле сидит. Это ее, как ни странно, окончательно успокоило. — Ладно, так уж и быть. Пойдут Былеев и Михеев, — определила она.

Все-таки видела, наверно, что они стояли вместе. Класс завистливо загудел.

— Спасибо, выручили, — повеселев и неуклюже кланяясь, — длинная прядь седоватых, прикрывавших лысину волос смешно болталась в воздухе, — стал благодарить Петр Федорович.

Когда очутились за дверью, он эту прядь пригладил. Улыбка не сходила с его лица.

— От баба! Сперва все внутренности выймет… Хлопцы, но сердитесь, что я вас с урона увел?

— Да что вы, — ответил за двоих Михеев.

— Вот и я думаю, — захохотал завхоз, — надо и школе помогать. Труд учебе не помеха.

— Рисование тоже дело, — заметил Антон.

— Эх, малец, малец… — не умолкал Петр Федорович, осторожно, бочком, спускаясь по лестнице. — То есть, конечно, рисуй на здоровье. Ваше время такое. Счастливое. Нам не до рисования было.

— А вы руку на фронте потеряли? — спросил Пашка.

— И руку. И в ногу ранение. Спасибо, жив остался.

— Расскажите, а?

— В другой раз — Лучше бы мне этого и не помнить. Как вспомню — уснуть не могу.

Он привел их в темную подвальную кладовку. Включил электричество. Лампочка висела на перевитом косичкой белом шнуре. Пахло пылью и керосином. Вдоль стен тянулись полки из неструганых досок. Стояли большие, заляпанные краской бидоны, валялись ржавая половинка жима тисков, детский флажок, с таким Антон ходил на Первомай, бумажные цветы… Весь пол исчеркан белыми хвостатыми отметинами раздавленных кусочков мела.

Петр Федорович показал на вскрытые ящики в углу.

— Бес их знает, все перепутали, перемешали. Гляньте, — присел на корточки, захватил пригоршню гвоздей. Они топорщились между пальцев, как иголки ежа. Петр Федорович этого ежа повертел и губами взял одну из игл, а остальные неловко бросил назад, некоторые не долетели. Продемонстрировал выбранную. — Такие нужны. Ясно?

Они подтянули к ящикам низенькую скамеечку, сели, готовые начать работу.

Обещав скоро вернуться, Петр Федорович вышел,

Едва шаги его затихли, Пашка вскочил с места и принялся носиться по кладовке, размахивая флажком.

— Ур-ра! — гремел он, а потом начал бить ногой в пустой бидон. — Испугалась Антонина, задобрить меня решила.

Услышав его вопли, Петр Федорович мог вернуться, Антон быстрей взялся за дело. Гвозди оказались колючими, были смазаны чем-то жирным.

Побесившись вволю, Пашка угомонился и приступил к осмотру полок. В двух картонных коробках из-под обуви обнаружил красные, с золотым рисунком на гранях, карандаши. Вероятно, для учителей, чтобы те, проверяя тетради, подчеркивали ошибки и проставляли оценки.

Снопик этих карандашей Михеев, расстегнув рубашку, всыпал за пазуху. Потом вытащил еще снопик и протянул Антону.

— Мне не нужно, — сказал Антон, перебарывая желание взять хотя бы один.

— Ты чего? — не понял Пашка.

— Не нужно, — повторил Антон. Он хотел прибавить, у них дома такие есть, но вовремя сообразил, что это прозвучало бы глупо.

— Как хочешь. — И этот снопик Пашка отправил за пазуху. Показал Антону пустые ладони. — Ловкость рук и никакого мошенства.

— А если Петр Федорович хватится? — спросил Антон. — Его возмещать заставят.

— Его? Заставят? — снисходительно усмехнулся Пашка. — А и пусть. Все они, учителя… Думаешь, гвозди ему зачем? Он их продает. Антонине яблоко дали, чтоб мы рисовали, а она его себе…

Последнее глупое замечание Антона успокоило. Конечно, Пашка несправедлив. Выдумал неизвестно что. Только обидой на Антонину Ивановну и можно объяснить его несправедливость.

Петр Федорович, который перенес такие ранения, такой мужественный и смелый, — не может быть плохим. И еще: между человеком с чистой совестью и человеком нечестным та разница, что первый смотрит людям прямо в глаза, а второй глаза прячет. Баба Лена научила Антона этому отличию. И он частенько убеждался в его правильности. Сашка, например, никогда в глаза не смотрит. А мама, пана, дедушка — всегда смотрят и учат: «Собеседнику надо смотреть в глаза». То есть это как бы опознавательный знак: я честный, мне можно верить. Я не обману.

И Петр Федорович, когда с ним и Пашкой говорил, смотрел им прямо в глаза.

— Хочешь, докажу? — завился Михеев. — Приходи сюда вечером и посмотри, какие к нему дружки собираются. Послушай, о чем они говорят, — Он вскочил. — Не оттопыривают, а?

— Есть немного, — признал Антон.

Пашка расправил отвисшую на вузе рубаху.

— Черт, и гремят при каждом движении. — Спохватившись, прижал кулачок к губам. — Ох, опять с языка сорвалось.

— Что сорвалось? — спросил Антон.

— Слово это… Ну, черт, — нехотя пояснил Пашка. — Я тебе после расскажу.

Заканчивали сортировку при Петре Федоровиче.

— Ой, хлопцы! Ну, молодцы, — хвалил он их. — Выручили школу.

Пашка взглядывал на него исподлобья. Антон вообще не мог смотреть. Попробовал пересилить себя. Нет, не вышло.

Так вот почему нечестный человек прячет глаза, понял Антон. Он испытывает стыд, боится, что взгляд его выдаст. И не может с собой ничего поделать.

За работу завхоз подарил им по красивой книжной закладке.

Пашка бочком, бочком выскользнул. Антон шел за ним, понуря голову. Худо! Пашка карандаши брал, а Антон только присутствовал, но получалось, и он теперь нечестен. Промолчал — значит, Пашку покрыл, согласился с ним. А надо было его остановить, втолковать, что это нехорошо. Неужели он теперь никому не сможет смотреть в глаза?

Рисование закончилось, в опустевшем классе Голышок и Света Гутлер подметали пол.

В прошлом году дежурным помогала уборщица, а теперь они считались большими и сами следили за чистотой.

Голышок перед Светой воображал, демонстрировал силу: парты ставил на бок одной рукой, делались видны грязноватые основания их полозьев. Света быстро освободившийся участок подметала, и Олег парту опять одной рукой опускал.

Мусору набралось немного. Бумажки и шелуха от семечек.

Голышок смутился, когда они вошли. Ухарства в нем заметно поубавилось. Антон поймал его взгляд, специально долго смотрел в глаза и ничего, выдержал.

— А мы думали ваши портфели в раздевалку сдать, — сказала Света.

— Я вот те сдам, — огрызнулся Михеев. — Мы за них вкалывать будем, а они, вишь, наши портфели перепрятывать.

Света часто-часто заморгала. В поисках защиты повернулась к Голышку. Тот сделал вид, что занят выравниванием рядов.

Подхватив портфель, Михеев затопал из класса.

— Вот так, — сказал Антон и попытался проверить твердость взгляда и на Свете, но Света, закусив губу, отошла к окну.

Догнал Михеева. Вместе зашли в туалет. Здесь Пашка расстегнул рубаху и переложил карандаши в портфель. Несколько упало па каменный пол. Михеев их подбирать не стал.