Костяная легенда - Ясный Дмитрий - Страница 38

Кости зарыты. Угли и пепел сброшены в яму и тоже зарыты. Свежая, копанная земля завалена камнями из импровизированного бруствера. По идее, кому какое дело, что здесь происходило, но глупо оставлять явные следы своего пребывания на окраине Покинутого города. Да и невольно вспоминался, тяжелый и злой взгляд, преследующий его в городе в прошлые вылазки.

В сам город он не пошел — ни к чему было встречаться с тройками Бродячих Псов. Ни какого результата от их уничтожения, один ущерб. Испытывать Отца шестоперов? Зачем? Если работают заклятия прочности и усиления удара — значит работают. Нет — нет. Старый шестопер, припрятанный на всякий случай у логова «лесных людей» и без заклятий неплохо справлялся со своей задачей. А костяков он приманивал к себе и с этого места.

Просто нудно, многократно повторял, как одна загадочная штука в хитовой компьютерной игре: «Иди ко мне! Иди ко мне!». Пару раз оговорился и добавил слово «сталкер». Слава Всеблагим, никто не пришел.

Опал огляделся. Можно идти. Пес уже нетерпеливо оглядывался на него, кружа впереди. Многодневное нахождение на одном месте, изредка скрашиваемое редкими моментами охоты, ему явно надоело.

К поляне, где была назначена встреча с сауром Самаром, он подошел на рассвете.

Стол и кресла приносить не стал. Сейчас это казалось излишним показушничеством. Зато прихватил последние монеты из схрона «лесных людей» и пару кувшинов с понравившимся мастеру вином. Больше в подвале того дома, где он первый раз набрел на бывшее хранилище продуктов, вина не было. Далеко, вглубь города, тогда он забираться не стал, разглядев впереди недостроенные здания, залитые дождевой водой фундаменты. Покинутый город просто кончился посередине. Дальше шли лишь начатые и незаконченные постройки. А он думал, что это прошедшие столетия, оказались для него, города, столь разрушительными.

Встал в тени ели, почти незаметный на ее фоне. Приготовился ждать.

Внутренний «компас» показал приближающееся к поляне живое существо ближе к утру, когда он уже успокоился, перестав тревожиться из-за не появления саура Самара на поляне и после наступления полуночи. Предположил, что мастер мог задержаться в городе. Решил не приходить ночью. Приболел. Да мало ли причин.

Через малое время живое существо раздвоилось на уставшее, загнанное животное и разумное, с прозрачными дырами в ауре, буквально истекающее сквозь них жизненной энергией.

На поляну хрипя и роняя клочья пены не вынеслась — ввалилась обессилевшая от сумасшедшей скачки лошадь. Запалено поводя боками, оступилась, рухнула замертво, закатывая лиловые белки выкаченных глаз. Придавив покрытым пеной телом ноги, не успевшего или не смогшего выдернуть ступни из стремян саура Самара.

Опал длинным прыжком оказался рядом. Приподнял круп павшей лошади, осторожно высвободил мастера. Уложил рядом с павшей лошадью, боясь разбередить раны, на правый бок. Теперь он понимал, почему аура кузнеца показалось ему рванной.

Из залитой кровью спины саура Самара торчали две стрелы. Одна в области правого легкого. Другая чуть выше поясницы. Возможно была задета печень.

Мастер не открывал глаза. Начинал и прекращал хрипеть. Сиплое дыхание сменилось прерывистым тяжелым кашлем. Холодная испарина плотно покрыла тяжелыми мутными каплями серое от боли лицо саура Самара. Изо рта потекла тонкая струйка темной крови.

Опал в растерянности замер, не зная, что ему делать. К такому прибытию мастера на встречу, он оказался не готов. Рушились все его планы, горел и тонул, разваливаясь на пылающие куски, корабль его призрачной надежды — на его руках умирал единственный человек, который вел себя с ним, как с человеком.

А у него не было даже жалкого куска ткани, чтобы стереть с его лица кровь.

— Опал…. Опал, это ты? Ты…. Ты не молчи….

Не открывая глаз, вдруг зашептал мастер.

— Да, да! Саур Самар! Что мне делать?!

— Ни… ничего, молчи. Слушай меня, слушай… Они…

Кузнец резко, судорожно дернулся, по-прежнему не открывая глаз. Засипел надсадно, свистяще, тяжело втягивая воздух сузившимся от нестерпимой муки горлом. Кровь побежала сильнее, чаще. Пес заволновался, переступил с лапы на лапу. Шагнул далеко вперед, прикрывая хозяина, сильно замотал головой, резко клацая челюстью. Мастер на секунду замер. Тяжело, словно налитые свинцом, поднялись его веки, являя красные, тусклые от невыносимой внутренней боли глаза.

Голос его зазвучал сильнее, четче и Опал понял, что это все, конец. Мастер умирает. Это последние минуты, когда боль на время уходит и старуха с косой дает возможность договорить то, что человек жаждет сказать. Последние секунды, мучительные не столько понимание конца, сколько осознанием своего бессилия донести, досказать, не уйти туда в немоте последних мгновений.

— В городе следили…. Заметил…. Ждали, куда пойду. Кому понесу, узнать хотели. Кузню, дом…

Тихо заговорил мастер, и Опал недвижимо замер, боясь спугнуть неловким движением хрупкое равновесие мгновения между жизнью и смертью.

— Окружили. Ушел через подпол, ход там…. Тюк на лошади. Что ты просил, там все. У Сухой балки настигли, в лошадь метились, убивать не хотели. По следам идут. Ты уходи, бери все и уходи. Голову мне отруби только, после как за Грань шагну. Поклянись, Опал! Клянись!

— Зачем, саур Самар, голову?

— Дар у нас в роду… Клянись, отрубишь и используешь, клянись! Это предсмертный…. Наказ мой.

Опал долю мгновения, чувствуя, как вытекает песок часов, но не способный, вот так, сразу, поклясться в таком, промедлил. Начал говорить, словно медленно, натужно, на пределе сил разгибался под неподъемным грузом. Ощущая, как рвутся от напряжения, не существующие мышцы, звенят, готовые лопнуть натянутыми до предела канатами, мнимые связки, крошатся в эмалевую пыль стиснутые зубы.

— Пред ликом Всеблагих клянусь тебе, саур Самар, что выполню твой предсмертный наказ!

— Пред ликом, это хорошо… Я верил….. Опал! У меня так брата звали, младшего. Думал, искра его верну…

Мастер Самар внезапно вытянулся. Руки его, пытаясь завернуться за спину, бессильно царапнули пальцами бока. Доля секунды и тело его сразу смертно, по неживому, потяжелело.

Светлая искра мастера начала свой путь в небо.

Опал выпрямился над телом вставая с колен. Склонил голову, вытянул вдоль тела руки. Отдавая дань своего уважения умершему, необычайно доброй и чистой души, человеку.

Потом, уже не осторожничая, быстро выдернул стрелы с треугольными жалами, рвя залитую кровью куртку.

Мысленно извинился — «Прости, саур Самар, но так будет лучше, чем твое тело затопчут». Проколол в районе воротника куртку мастера кинжалом, Выпрыгнув вверх, всадил кинжал в ствол дерева, пришпиливая тело. Оборвав завязки притороченного тюка, швырнул его под это же дерево.

Подумал бешено: «Живьем, сук, брать буду!»

Они выскочили на поляну в топоте железных подков вырывающих комья земли и пучки травы, залитую кровью мастера. В злом звоне острой стали. В трепещущем тревожно пламени факелов. В многократном эхе ожесточенного и одновременном вдруг испуганного лая лохматых псов. Сбились в кучу, сдерживая разгоряченных, дрожащих крупной дрожью, беспокойно переступающих коней, почуявших кровь и кое-что похуже крови. Закричали раздраженно на громко и жалобно заскуливших псов. Только, что грозно рычащих, мгновение назад.

Венцы природы. Грозные хозяева жизней тех, кого приручили. Они, в своем ослепляющем могуществе, не чувствовали, не понимали, что уже перешли черту отделяющую их от живых. Шаг за которую делал их уже мертвыми. Пока еще мыслящими, кричащими, гневающимися на непонятное поведение животных. Дышащими. Живущими.

Первому он сломал оба колена, внезапно появляясь перед мордой лошади. Поймал за копыто взвившегося на дыбы скакуна. Резко дернул вниз, дробя ударом кулака кости лошадиного храпа, что бы не унес четвероногий слуга обезноженного повелителя. Второго, третьего, четвертого бил в ребра, по бедрам, проламывая в тщетной надежде выставленные вперед щиты. Слушая приятнейшую, нежнейшую для его слуха музыку — хруст дробящихся костей и иступленные, наполненные по край, вопли боли и смертельного испуга. Пес бил плечами, головой не успевших убежать живых собак, перерубая клыками хребты. Рвал горло лошадям, глотая на ходу куски парящего мяса. Опал метнулся к стремительно удаляющейся тени в дорогой одежде. Темный, каменно плотный вал земли сильно ударил его в грудь, сбил с ног. Ослепил, втискиваясь частицами песка и земли в пустоты черепа сквозь щель бацинета. Поволок, не давая встать на ноги. Мешая с корнями, ветвями, дерном. И он понял, почему аура одного из этих хрупких, теплых сосудов пьянящего, нежнейшего красного вина, отличается от других.