Человек и его символы - Юнг Карл Густав - Страница 33

Одной женщине климактерического возраста приснился следующий сон:

«Я в компании нескольких незнакомых мне женщин. Мы спускаемся по лестнице в каком-то непонятном доме и неожиданно сталкиваемся с обезьяноподобными людьми зловещей внешности. Они одеты в шкуры с серыми и черными кольцами; хвостатые и вожделеющие — они ужасны. Мы полностью в их власти, но вдруг я понимаю, что единственный способ спастись — это не паниковать, не бежать или драться, а отнестись к этим созданиям по-человечески, в расчете на пробуждение в них лучших чувств. Один из этих людей-обезьян подходит ко мне, я приветствую его танцевальным па и начинаю с ним танцевать. Позже я обретаю свыше сверхъестественную целительную силу. На моих руках умирающий мужчина. Я пользуюсь то ли соломинкой, то ли птичьим клювом, чтобы вдохнуть ему воздух через нос, и он начинает дышать вновь».

В течение многих лет семейной жизни и воспитания детей эта женщина вынужденно забросила свой творческий дар, благодаря которому она в свое время достигла как писательница пусть неширокого, но реального признания. В то время, когда ей приснился этот сон, она как раз пыталась заставить себя вернуться к творчеству, нещадно критикуя себя одновременно с этим за то, что могла бы быть лучшей женой, подругой и матерью. Сон показал ей проблему на примере других женщин, переживающих, видимо, сходный переломный период. То, что они спускаются в нижнюю часть странного дома (то есть с сознательного уровня), означает, как можно предположить, приближение к некоторому значимому аспекту коллективного подсознательного с его вызовом принять мужское начало в обличье получеловека-полузверя, а иначе — Плута, того героя-клоуна, с которым мы уже встречались в начале первобытного героического цикла.

Войти в контакт с этим человеком-обезьяной и очеловечить его, развивая в нем все самое лучшее, означало для нее, прежде всего, необходимость смириться с непредсказуемостью своего естественного творческого духа. Пойдя на это, она могла бы обрубить свои сложившиеся связи и научиться писать в новом стиле, более подходящем для второй части ее жизни.

На связь этого порыва с созидательным мужским началом указывает вторая сцена, в которой она приводит в сознание мужчину, вдувая ему в нос воздух через что-то напоминающее птичий клюв. Эта процедура скорее может означать потребность в духовном возрождении, чем эротическое согревающее начало. Эта символика распространена во всем мире: ритуальный акт привносит творческое веяние жизни в любое новое достижение,

Сон другой женщины выделяет природное начало в сюжете о Красавице и Чудовище:

«Что-то вроде большого насекомого с вертящимися спиральными лапками, желтое с черным, залетает или заброшено в окно. Затем оно превращается в невероятное животное в желтую с черным, как у тигра, полоску, с похожими на медвежьи, но почти человечьими лапами и заостренной, как у волка, мордой. Оно может сорваться и причинить вред детям. Все это происходит в воскресенье днем, и я вижу маленькую девочку в белой форме, идущую в воскресную школу. Нужно позвать на помощь полицию.

Но вдруг я вижу, что это создание стало наполовину женщиной, наполовину животным. Оно ласкается ко мне, хочет, чтобы его полюбили. Я понимаю, что это происходит в сказке или во сне и что только доброта может преобразить его. Я пытаюсь тепло обнять его, но у меня ничего не выходит, Я отталкиваю его. Но у меня появляется ощущение, что я должна держать его рядом и привыкнуть к нему. Тогда, может быть, со временем я смогу поцеловать его.»

Эта ситуация отличается от предыдущей. Эту женщину слишком интенсивно увлекла мужская созидательная функция внутри ее, ставшая навязчивой и рассудочной («оторвалась от земли»). И до такой степени, что стала мешать ей исполнять естественным образом свои женские, супружеские обязанности. (Этот сон она откомментировала следующим образом: «Когда муж приходит домой, мое творческое начало скрывается и я становлюсь сверхорганизованной домохозяйкой»). Ее сон принимает неожиданный поворот, когда ее дух, который так плох, преображается в женщину, которую она должна почувствовать и вырастить в себе; таким способом она сможет уравновесить свои созидательные интеллектуальные наклонности и инстинкты, подсказывающие с теплотой относиться к другим людям.

Такое решение подразумевает новое восприятие принципа двойственности природных сил — жестоких, но вместе с тем добрых, или, как можно сказать в ее случае, безрассудно смелых и одновременно застенчивых и творчески домовитых. Очевидно, что эти противоположности можно примирить лишь на крайне сложном психологически уровне осознания, а пока этого не произошло, они, несомненно, могли бы навредить той невинной девочке, направляющейся в воскресную школу.

Сон этой женщины можно интерпретировать так: ей необходимо было преодолеть чересчур наивное представление о самой себе, а для этого не бояться объять всю гамму своих чувств, зачастую полярных, подобно тому как Красавица была вынуждена лишиться наивной веры в своего отца, не сумевшего преподнести ей белоснежную розу своих чувств, не пробудив благую ярость Чудища.

Орфей и Сын Человеческий

«Красавица и Чудовище»-это сказка, напоминающая цветок, который, встретившись нам в лесной чащобе, настолько изумляет, что какое-то время не замечаешь, к какому классу, роду и виду он относится. Присущий этой истории элемент тайны является универсальным компонентом не только мифологических сказаний, но и ритуалов, изображающих тот или иной миф или породивших его.

Типичным примером такого ритуала и мифа, передающих указанное психологическое ощущение, являются греко-романский культ Диониса и сменивший его культ Орфея. Оба этих культа сопровождались ритуалами посвящения, известными как «мистерии». Они продолжили развитие символики, связанной с богочеловеком андрогинного типа, владевшего, как считалось, сокровенным знанием животного и растительного мира и являвшегося главою посвящения

Дионисийский культ включал оргиастические ритуалы, означавшие для посвящаемого необходимость без остатка погрузиться в животное состояние и тем самым испытать в полном объеме оплодотворяющую силу Матери-Земли. С этой целью в обряде использовалось вино, которое, как предполагалось, должно было символически понизить уровень сознания новичка при первом его ознакомлении с тщательно охраняемыми тайнами природы. Их суть выражалась символом эротического свершения: единением Диониса и Ариадны, его супруги, в церемонии священного брака.

Со временем ритуалы Диониса утратили свою эмоциональную религиозную силу. Возникло почти восточное стремление к освобождению от их сосредоточенности исключительно на чисто природных символах жизни и любви. Дионисийский культ, постоянно перемещающийся от духовного к физическому и обратно, видимо, показался слишком диким и беспокойным для некоторых более аскетически настроенных натур. Последние перешли к внутреннему переживанию религиозного экстаза, став поклоняться Орфею.

Орфей, скорее всего, был реальной личностью — певцом, проповедником и учителем, принявшим мученическую смерть за веру. Его могила стала местом религиозного поклонения. Не удивительно, что раннехристианская церковь видела в Орфее прототип Христа. Обе религии принесли в позднеэллинский мир обет будущей божественной жизни. В период заката греческой культуры в Римской империи, Орфей и Иисус, будучи людьми и в то же время посланниками божественных сил, несли в массы страстно желаемую надежду на лучшую жизнь в будущем.

Впрочем, между культами Орфея и Христа было одно важное различие. Хотя и в сублимированной мистической форме, орфические таинства не давали угаснуть прежним дионисийским верованиям. Духовный импульс исходил при этом от полубога, воплощавшего наиболее важное качество религии, порожденной культурой земледелия. Этим качеством, унаследованным из привычной прежде структуры восприятия богов плодородия, появлявшихся лишь на один сезон полевых работ, была цикличность — вечно повторяющийся цикл рождения, роста, созревания и падения.