Гризли - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 9

Так некогда случилось и с Тэром. Теперь и Мускве предстояло стать таким же, как Тэр, хотя он и был всего лишь черным медведем и не принадлежал к семейству Страшных медведей.

Пиршество их длилось целый час. Они не набрасывались на пищу, как это делают, например, голодные собаки, а ели не спеша. Пристроившись между огромными передними лапами Тэра, Мусква слизывал кровь и урчал, как котенок, разжевывая мелкими зубками нежную мякоть карибу. Тэр же, хотя в животе у него было пусто, как в комнате, из которой вывезли всю мебель, по своему обыкновению, прежде всего принялся за самое лакомое. Он извлекал тонкие жировые прослойки с почек и кишок и жевал их, чавкая и полузакрыв глаза.

Последний луч солнца угас в горах, и вслед за короткими сумерками быстро сгустилась тьма. Когда они кончили, было уже совсем темно, и малыш Мусква раздулся так, что стал похож на шар.

Из всех педантов, каких только природа когда-либо производила на свет, Тэр был самым неисправимым. По его мнению, ничто не должно было тратиться даром. И явись сейчас сюда старый самец-карибу и подойди он сам прямо к Тэру, гризли, скорее всего, не тронул бы его. Пища у него была, и теперь единственное, что заботило его, — это как припрятать ее понадежней.

Он вернулся к пихтовой чаще. Но на этот раз облопавшийся медвежонок и не подумал сопровождать его. Он был в полном блаженстве, и что-то подсказывало ему, что Тэр никуда не уйдет от оставшегося у них мяса. Минут через десять гризли подтвердил справедливость этого мнения, вернувшись назад. Своими огромными челюстями он ухватил карибу за загривок, затем потащил его к лесу, точно собака, волокущая десятифунтовый оковалок сала. А молодой олень весил фунтов четыреста. Но если бы он даже весил восемьсот или тысячу, то и тогда Тэр потащил бы его. Правда, будь туша такой тяжелой, он взвалил бы ее себе на спину.

Тэр отволок карибу на опушку пихтовой чащи, где уже заранее подыскал подходящую впадину. Швырнул в нее остатки карибу и, пока Мусква со все более возрастающим интересом наблюдал за ним, принялся заваливать их хвоей, валежником, а сверху придавил бревном. Затем, принюхиваясь, поводил вокруг носом и выбрался из леса.

На этот раз и Мусква пошел за ним следом, хотя настолько отяжелел, что ему было трудно передвигаться. Звезды уже начали высыпать на небе. При их свете. Тэр шел по крутому, неровному склону, который вел к горным вершинам. Все выше и выше забирался он — на такую высоту Мускве еще ни разу не приходилось подниматься. Пересекли снежное поле, а затем вышли к месту, где извержение вулкана, казалось, вывернуло все внутренности горы наружу. Вряд ли человеку удалось бы пройти тем путем, которым Тэр вел Мускву. Наконец гризли остановился.

Он стоял на узком уступе. Скала отвесной стеной подымалась позади него. Вниз из-под самых его ног спадали в хаотическом беспорядке нагромождения развороченных скал и сланцевых оползней. Далеко внизу чернела, как бездонная пропасть, долина.

Тэр улегся и впервые с тех пор, как был ранен, вытянулся, опустил голову на землю между огромными передними лапами и глубоко, с наслаждением вздохнул. Мусква прикорнул у него под боком, так что огромное тело гризли согревало его своим теплом, и оба они, сытые до отвала, заснули глубоким, безмятежным сном. А звезды все ярче разгорались над ними, и луна всходила, заливая своим золотым сиянием вершины гор и долину.

7. БРЮС УТОЧНЯЕТ ФАКТЫ

Когда Ленгдон и Брюс перевалили через хребет и спустились в долину, лежащую на запад от него, день — тот самый, когда Тэр покинул свое грязевое ложе, — был уже в самом разгаре. В два часа Брюс пошел обратно к лошадям, оставив Ленгдона на высоком горном кряже наблюдать в бинокль за окрестностями. Через два часа после того, как проводник вернулся с поклажей, они медленно пошли вдоль по ручью, над которым до них прошел гризли. Даже оттуда, где они разбили лагерь, до места встречи Тэра с Мусквой оставалось мили две, а то и три.

Следы гризли на песчаной отмели у ручья пока еще не попадались. Но Брюс не терял уверенности. Он знал, что Тэр держал свой путь по гребню.

— Если ты, вернувшись из этих краев, вздумаешь писать о медведях, не валяй хоть ты дурака, как большинство всех этих писак, — сказал Брюс, когда они сидели, покуривая трубки после ужина. — Два года назад подрядился я на месяц к одному натуралисту и так ему угодил, что он пообещал прислать мне целую кучу книг о медведях и разном зверье. Ну и прислал!.. Прочел я эти книги. Сначала смеялся, а потом так разозлился, что сжег их. Медведи — очень занятные звери, но о них и так можно рассказать уйму интересного. Поэтому совсем не обязательно плести разную чушь да срамиться. Это уж точно!

Ленгдон кивнул.

— Нужно охотиться и убивать, убивать и охотиться целые годы, для того чтобы познать, в чем состоит подлинная радость, когда выслеживаешь крупного зверя, — медленно проговорил он, глядя на огонь. — И, как только она станет тебе доступной и овладеет всей твоей душой, поймешь, что больше всего охота увлекает не тогда, когда убиваешь, а когда оставляешь зверя живым. Этот гризли нужен мне до зарезу, и я ни перед чем не остановлюсь, чтобы заполучить его. Я просто не уйду из этих гор, пока не убью его, и все тут. Но вместе с тем нам ведь ничего не стоило убить сегодня двух других медведей, а я и не подумал стрелять. Я постепенно познаю эту игру, Брюс, и начинаю входить во вкус подлинной охотничьей радости. А когда охотишься с умом, то узнаешь факты по-настоящему. Можешь не беспокоиться: когда я засяду писать, то буду излагать только то, что видел. — Неожиданно он повернулся и посмотрел на Брюса. — А что это были за „глупости“, которые ты вычитал в тех книгах? — спросил он.

Брюс задумчиво выпустил облачко дыма.

— Больше всего, — сказал он, — меня разозлили разглагольствования этих писак насчет того, что у медведей, дескать, существуют какие-то свои особые „знаки“. Боже милостивый, послушать их, так выходит, что достаточно медведю подняться во весь свой рост да сделать на дереве отметину — и вся округа будет принадлежать ему, пока не заявится другой медведь, побольше, и не переплюнет первого. В одной книге, помнится, рассказывалось, как один гризли прикатил под дерево бревно и взобрался на него, чтобы сделать отметину выше, чем она была у предыдущего. Подумать только! Да ведь отметки, которые оставляют медведи, не имеют ровно никакого смысла. Я видел когда-то, как один гризли отгрызал от дерева здоровенные щепы и скреб их когтями, совсем как кошка. А летом, когда у них идет линька и кожа зудит, они встают на задние лапы и, прислонившись к дереву, трутся об него. Трутся потому, что у них чешется, а вовсе не для того, чтобы оставить свою визитную карточку для своих собратьев. Карибу, лось и олени делают то же самое, чтобы у них с рогов сошел пушок. Кроме того, все те же писаки считают, что у каждого гризли есть своя зона. Ну, а у них этого не водится, вот не водится, да и все тут! Я видел, как восемь гризли кормились на одном и том же склоне. Ты ведь, поди, и сам помнишь, как два года назад мы пристрелили четырех гризли в долинке, вдоль которой и мили-то не было. Время от времени у гризли заводится свой главарь, вроде того верзилы, за которым мы с тобой охотимся. Но даже и он и то не хозяйничает в своих владениях в одиночку. Бьюсь об заклад, что в этих двух долинах обретается штук двадцать других медведей! А тот натуралист, с которым я бродил два года назад, не мог даже различить следов гризли и черного медведя, и провалиться мне на месте, если он знал, что такое коричневый медведь!

Он вынул трубку изо рта и яростно сплюнул в огонь. Теперь Ленгдон знал, что Брюс выложил еще не все. Самыми интересными для него были такие часы, когда обычно молчаливого Брюса так вот прорывало.

— Коричневый медведь! — проворчал он. — Ты только подумай, Джимми: он считал, что существует такая порода — коричневый медведь! А когда я сказал ему, что такой породы вообще не существует и что коричневый, мол, медведь, про которого тебе случалось читать, — это просто гризли или черный медведь с шерстью коричневого цвета, так он поднял меня на смех. Меня, который и родился и вырос буквально среди медведей! У него глаза вылезли на лоб, когда я принялся ему рассказывать о мастях медведей, и он решил, что я ему просто голову морочу. Позже я сообразил, что, пожалуй, поэтому-то он и прислал мне эти книги. Хотел доказать мне, что прав был он… А ведь ни одна другая порода, Джимми, не имеет больше мастей и оттенков в окраске, чем медведи! Я видел черных медведей, которые были белы, как снег, и гризли почти таких же черных, как черные медведи. Мне попадались черные медведи коричневого цвета и коричневые гризли. Я встречал и тех и других, которые были коричневыми, золотисто-рыжими и даже почти лимонно-желтыми. Масти у них так же разнообразны, как и характеры их и привычки в еде. Я пришел к выводу, что большинство натуралистов делают так: совершат вылазку, понаблюдают за одним каким-нибудь гризли и подгоняют описание всех гризли вообще под своего знакомца. Не очень-то это красиво по отношению к остальным гризли, просто чертовски некрасиво! Да ведь они не написали ни одной книги, в которой бы не говорилось, что гризли — изверг и самый страшный людоед на свете! А он совсем не такой — если, конечно, не доведешь его до крайности. Любопытен, как козленок, и самого покладистого нрава — только не приставайте к нему! Большинство из них вегетарианцы, хотя и не все. Попадались мне гризли, которые охотились на горных коз, баранов и карибу. Но видал я и таких, которые добывали себе пищу на одних склонах вместе с этими животными и не делали никаких попыток напасть на них. Гризли — очень занятные существа, Джимми. И о них можно рассказывать без конца. Так зачем же еще приплетать к этому всякие небылицы!