Долина Безмолвных Великанов - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 13

— Если бы я был жив… я назвал бы вас… мой маленький Квебек. Оно прекрасно, это имя. Оно многого стоит. Так же, как и вы…

А за дверью в коридоре, пока Кент шептал эти слова, молча и неподвижно стоял отец Лайон; в лице его не было ни кровинки, чего с ним никогда не случалось при столь будничном для него событии, как встреча с предстоящей смертью. Подле него стоял Кардиган, постаревший лет на десять с тех пор, как сегодня утром приставил стетоскоп к груди Кента. За ними хмурился Кедсти с серым, словно каменным лицом, и замыкал группу юный Мерсер, в чьих выпученных глазах отражался страх перед тем, чего он еще не в состоянии был до конца уразуметь. Кардиган попытался заговорить, но не смог. Кедсти стер пот со лба, точно так же, как в то утро, когда Кент давал свои показания. А отец Лайон, направляясь к двери в палату Кента, тихонько шептал про себя молитву.

Глава 7

Кент оторвался от окна, от созерцания великолепного солнечного дня снаружи, от образа Маретт Рэдиссон, который он нарисовал в своем воображении, и обернулся на звук медленно отворяющейся двери. Он ожидал этого. Юный Мерсер был для него открытой книгой. По тому, как тот нервничал, да еще по усиливавшемуся давлению в груди Кент догадывался, что его время наступило. Это должно было случиться очень скоро, а следовательно, к нему уже идет отец Лайон. Кент попытался улыбнуться, чтобы мужественно и приветливо встретить своего друга по диким лесным краям. Но улыбка замерла у него на губах, когда дверь отворилась и он увидел стоявшего на пороге миссионера. Не раз он сопровождал отца Лайона в места, где властвует смерть, но никогда прежде не замечал в лице маленького священника того, что увидел сейчас. Кент пристально взглянул на него. Миссионер продолжал стоять в дверях, словно колебался, как будто великий страх в последний момент удерживал его от решительного шага. Некоторое время оба мужчины в напряженном молчании смотрели друг на друга. Затем отец Лайон неторопливо вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

Кент облегченно вздохнул и попытался улыбнуться.

— Вы пробудили меня ото сна, — сказал он. — Сон наяву. У меня была очень приятная встреча сегодня утром.

— Кое-кто уже пытался сообщить мне об этом, Джимми, — ответил коротышка миссионер, силясь изобразить на лице ответную улыбку.

— Мерсер?

— Да. И под большим секретом. Бедняга, очевидно, влюбился не на шутку в некую юную особу.

— И я тоже, mon pere. Могу вам в этом исповедаться. Кстати, я даже весьма рад этому. Если бы Кардиган не внес меня в списки приговоренных к смерти…

— Джимми, — внезапно охрипнув, прервал его миссионер, — а не задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что доктор Кардиган может ошибиться?

Он взял Кента за руку и крепко сжал ее. Пожатие его ладоней постепенно усиливалось, так что в конце концов стало даже больно. И, глядя в глаза священнику, Кент вдруг почувствовал, что его сознание, словно унылое мрачное помещение, внезапно осветилось ослепительной вспышкой света. Капля по капле кровь отливала от его лица, пока оно не стало еще белее, чем лицо отца Лайона.

— Вы… вы не… хотите сказать…

— Да, да, мой мальчик, я именно это и хочу сказать, — странным, не похожим на обычный голосом проговорил миссионер. — Вы не умрете, Джимми! Вы будете жить!

— Жить! — Кент в изнеможении откинулся на подушки. — Жить!..

Губы его шептали это единственное слово.

Он на секунду закрыл глаза, и ему почудилось, будто весь мир вспыхнул ярким огнем. И он опять беззвучно, одними губами, повторял заветное слово: «Жить!» Его нервы, напряженные до предела в ожидании смертного часа, начали сдавать, не в силах справиться с чудовищным потрясением. На мгновение Кент почувствовал сильную тошноту и головокружение. Он открыл глаза и увидел лишь сплошную туманную зеленую мглу там, где в окне должен был находиться весь мир. Но голос отца Лайона он слышал. Казалось, он долетал откуда-то издалека, хотя был очень ясен и разборчив. Доктор Кардиган допустил ошибку, говорил голос. И доктор Кардиган из-за этой ошибки переживает так, словно у него отняли сердце. Тем не менее ошибка его простительна… Если бы здесь имелась рентгеновская установка… Но нет здесь ничего подобного! И доктор Кардиган поставил тот диагноз, на котором остановились бы девять из десяти лучших хирургов. То, что он принял за кровоток в аневризме, оказалось усиленным сердечным шумом, а нараставшее внутригрудное давление было всего лишь осложнением, легким бронхитом, вызванным незначительной простудой. Очень жаль, что произошла ошибка. Но он не должен слишком строго винить доктора Кардигана!..

Он не должен винить Кардигана! Эти последние слова, точно бесконечные вереницы мелких волн, разбивающихся о береговой песок, непрерывно наплывали и откатывались от сознания Кента. Он не должен винить Кардигана! Кент расхохотался — расхохотался прежде, чем его оглушенные чувства пришли в норму, прежде чем мир в окне снова приобрел свои незыблемые формы. Во всяком случае, ему показалось, что он расхохотался. Он… не… должен… винить… Кардигана! Какую забавную глупость сморозил отец Лайон! Винить Кардигана в том, что он вернул ему жизнь? Винить его за радость сознания, что он не приговорен к смерти? Винить его за…

Ситуация начала проясняться. Словно затвор винтовки, легко скользнувший на свое место, мысли в мозгу Кента вновь обрели прежний порядок и четкость. Он снова видел отца Лайона, его белое, напряженное лицо и глаза, глядевшие на него все с тем же выражением страха и растерянности, которое он заметил еще в дверях. И только теперь Кент полностью осознал всю правду.

— Я… я понимаю, — проговорил он. — Вы с Кардиганом решили, что было бы лучше, если бы я умер?

Миссионер все еще держал в руке его ладонь.

— Не знаю, Джимми. Не знаю! То, что случилось, — невероятно, чудовищно!

— Но не так чудовищно, как смерть! — воскликнул Кент, внезапно выпрямляясь на подушках. — Великий Боже, mon pere, я хочу жить! О!..

Он выдернул ладонь из цепких пальцев священника и протянул обе руки к распахнутому окну.

— Взгляните сюда! Этот мир снова мой! Он опять принадлежит мне! И я хочу вернуться к нему. Теперь он в десять раз более дорог для меня, чем прежде. Зачем мне винить Кардигана? Mon pere, mon pere… послушайте меня. Теперь я могу это сказать, потому что имею на это право. Я солгал. Я не убивал Джона Баркли!

Странный возглас сорвался с губ отца Лайона. Это был сдавленный крик — не ликующий возглас радости или облегчения, но скорее стон острой, мучительной скорби и боли:

— Джимми!..

— Я клянусь! Святые небеса, mon pere, неужели вы мне не верите?

Миссионер поднялся со стула. В его глазах и лице появилось другое выражение. Казалось, будто за всю свою жизнь он ни разу прежде не видел Джима Кента. Это было выражение, рожденное внезапным потрясением — потрясением от изумления, от недоверия, от новой разновидности овладевшего им кошмара. Затем выражение его лица снова быстро переменилось, и он положил ладонь на голову Кента.

— Господь да простит вас, Джимми, — произнес священник, — и да поможет Он вам!

Если за несколько секунд до того Кент ощущал пламенный восторг переполнявшей его радости, то теперь его сердце застыло от той странной перемены, что он почувствовал в голосе отца Лайона и увидел в его лице и глазах. Он увидел не просто абсолютное недоверие. Он увидел нечто более безнадежное.

— Вы мне не верите! — в отчаянии воскликнул он.

— Для того и существует религия, чтобы верить, Джимми, — мягко возразил отец Лайон, обретя прежнее спокойствие. — Я должен верить ради вас же самих. Но речь идет теперь не о человеческих чувствах, мой мальчик. Речь идет о Законе! Какие бы чувства я ни питал по отношению к вам, это ничего не даст. Вы теперь… — Он запнулся, не решаясь произнести слово, висевшее у него на кончике языка.

Только тут Кент наконец полностью и с предельной ясностью увидел всю чудовищную нелепость ситуации. Не Сразу он уяснил себе все до конца. Несколько мгновений тому назад он тоже довольно отчетливо представлял себе положение в общих чертах; теперь же, деталь за деталью, роковое кольцо обстоятельств окончательно замкнулось вокруг него. Мышцы Кента напряглись, и отец Лайон увидел, как заиграли желваки на его скулах и стиснулись в кулаки пальцы рук. Смерть удалилась. Но ее насмешка, мрачное ликование и торжество в связи с удавшейся коварной шуткой, которую она с ним сыграла, адским хохотом звучали, казалось, в его ушах. И тем не менее он намерен жить! Таков был единственный реальный факт, возвышавшийся над всем остальным! Неважно, что случится с ним через месяц или через полгода, но сегодня он умирать не собирается. Он будет жить, и Мерсер принесет ему ожидаемые известия. Он будет жить, чтобы иметь возможность снова встать на ноги и бороться за жизнь, от которой он так опрометчиво отказался. Кент был, помимо всего прочего, прирожденным борцом. Эту черту характера он получил в наследство от предков, и вся его жизнь, полная тревог и невзгод, еще более укрепила и закалила его. У Кента вошло в привычку бороться не столько против своих единокровных братьев-людей, сколько против превосходящих сил Судьбы, Случая, Приключения. И сейчас он участвовал в самой опасной из всех азартных игр. Он видел это. Он чувствовал это. Противник зажал его мертвой хваткой. Закон, частью которого еще так недавно был он сам, считал его убийцей. А в провинции Альберта наказанием за убийство была смертная казнь через повешение!