Девушка на скале - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 5

Послышалось громкое предупреждение о том, что поезд сейчас отойдет. Пассажиры начали входить в свои вагоны, а отец Ролан повел Дэвида к багажному вагону.

— Нам предложено ехать вместе с багажом, чтобы не произошло ошибки или задержки, когда мы будем выходить, — пояснил он.

Они сели в теплый освещенный вагон. Дэвиду сразу бросились в глаза вещи его и отца Ролана, сложенные около самых дверей. Дэвиду принадлежали чемодан и два саквояжа, между тем, как багаж отца Ролана состоял главным образом из ящиков и туго набитых рогожных мешков и весил не меньше полутонны. Около кучи вещей стояли весы. Указав на них кивком головы, Дэвид странно усмехнулся. С их помощью он сможет доказать, как мало подходит он к роли спутника отца Ролана. Он стал на весы, которые показали сто тридцать два фунта.

— При моем росте я должен был бы весить сто шестьдесят, — брезгливо проговорил Дэвид. — Вы видите, до чего я дошел?

— Я знал одну двухсотфунтовую свинью, которая огорчалась, что ее хозяин держал хорьков, — и в ней осталось всего девяносто фунтов, — со своей странной усмешкой возразил отец Ролан. — Огорчение — одна из самых неприятных и убийственных вещей на земле, Дэвид, вроде черной оспы или пули, пронзившей сердце. Вы видите этот мешок?

Он указал на один из рогожных мешков.

— Вот противоядие. Для человека, потерявшего почву под ногами, лучшее лекарство — хорошая пища. Этого мешка достаточно, чтобы вернуть к жизни троих.

— Что в нем такое? — с любопытством спросил Дэвид.

Его спутник нагнулся, чтобы рассмотреть привязанный к мешку кусочек картона.

— В нем содержится ровно сто десять фунтов бобов, — ответил он.

— Бобов! Я питаю к ним отвращение!

— Их ненавидит большинство неудачников, — весело подтвердил отец Ролан. — Но бобы обладают одним ценным свойством. Если вы лишаетесь омаров и фаршированных раков и наступает момент, когда вы ничего не имеете против бобов в ежедневном меню, то рубка деревьев доставляет вам больше удовольствия, чем слушание оперы. Но I бобы должны быть хорошо приготовлены и служить приправой к жареной утке, куропатке или к нежному мясу кролика.

Дэвид ничего не ответил.

Через некоторое время поезд начал замедлять ход, приближаясь к хижине Торо. В ответ на свисток паровоза багажный кондуктор вскочил с места и открыл двери вагона.

— Теперь скорей слезайте, — сказал он Дэвиду и отцу Ролану. — Мы здесь не остановимся и сбросим ваш багаж на ходу.

С этими словами он выбросил из вагона мешок с бобами. Отец Ролан стал ему помогать, и Дэвид увидел, как его чемодан и саквояжи последовали за бобами.

— Снегу много и притом рыхлого, так что с вещами ничего не сделается, — успокоил его отец Ролан, выкидывая пятидесятифунтовый ящик со сливами.

Теперь до Дэвида донеслись звуки: крики мужчин, адский визг собак и все покрывавший лай лисиц.

Внезапно промелькнул фонарь, затем другой, третий; какой-то бородатый человек с суровым разбойничьим лицом побежал за вагоном. Последний ящик и последний мешок были выброшены, и кондуктор прокричал Дэвиду:

— Прыгайте!

Лицо и фонари остались позади, вокруг было абсолютно темно, когда Дэвид не без страха выбросился из вагона. Он грузно упал в рыхлый снег. Подняв голову, он увидел, как отец Ролан вылетал из вагона. Кондуктор помахал фонарем; паровоз ответил резким свистком, и поезд умчался. Только тогда, когда фонарь последнего вагона стал походить на красного светлячка, Дэвид поднялся на ноги. Отец Ролан уже встал, а вдоль пути к ним быстро приближались два или три фонаря.

Все происшедшее показалось Дэвиду необычайно занимательным, и он внезапно почувствовал, что начинает совершенно новую жизнь — жизнь, о которой ему приходилось читать, о которой он иногда мечтал, но с которой никогда не соприкасался.

Лай лисиц, визг собак, мелькавшие на дороге фонари, ночной мрак, живительный запах хвои, разлитый в морозном воздухе, который он глубоко вдыхал своими легкими — все это заставляло сильнее биться его сердце; а ведь всего несколько часов тому назад он считал себя конченным человеком! У Дэвида не было времени разобраться в своих новых ощущениях: он только испытывал необычный трепет.

Подходили со своими фонарями Торо и индеец. Через несколько мгновений, взглянув на освещенное фонарем лицо француза, Дэвид подумал, что этот человек — живое воплощение того нового мира, в который он, выпрыгнув из багажного вагона, ныне вступал. Торо имел очень живописный вид: обрамленное темной бородой лицо, белые, точно слоновая кость, зубы, яркая, трехцветная, обшитая красной каймой шерстяная куртка Гудзоновой компании и причудливая шапка из меха водяного кота — все это произвело на Дэвида сильное впечатление. В придачу ко всему голос Торо гремел, когда он, мешая французский язык с индейским, выражал свою радость по поводу того, что отец Ролан не умер и наконец приехал. Позади француза, напоминая таинственного бронзового сфинкса, стоял закутанный индеец с неподвижным темным лицом. Но его глаза засияли, когда отец Ролан поздоровался с ним, — засияли так, что Дэвид был им сразу очарован.

— Счастлив с вами встретиться, мсье, — проговорил француз.

Нация, к которой он принадлежал, сохраняла свою вежливость даже в лесах. Пожатие Торо походило на пожатие отца Ролана — таких рукопожатий Дэвиду не приходилось испытывать при встречах со своими городскими друзьями.

Затем отец Ролан произнес:

— Это Мукоки, который служит мне уже много лет.

Дэвид протянул индейцу руку. Несколько секунд Мукоки смотрел ему прямо в глаза, затем его плащ распахнулся, и тонкая темная рука высунулась наружу. Получив урок от отца Ролана и француза, Дэвид вложил в пожатие всю свою силу. Никогда в своей жизни Мукоки не удостаивался такого теплого пожатия белого человека, если не считать его хозяина, отца Ролана.

Тем временем отец Ролан успел справиться насчет ужина. Торо что-то ответил по-французски.

— Он говорит, что хижина напоминает начиненную вкусными вещами большую жареную утку, — со смехом сказал отец Ролан. — Идемте, Дэвид! Наши вещи заберет Мукоки.

После непродолжительной ходьбы Дэвид увидел хижину. Она стояла под защитой темных сосен. В двух окнах, выходивших в сторону полотна железной дороги, приветливо светился огонь. Когда путники приблизились, Дэвид услышал зловещий лязг цепей и скрежет зубов. Лай лисиц прекратился, а вой и рычание собак стали еще более яростными. Пройдя еще несколько шагов, они очутились перед дверью. Открыв дверь, Торо отступил назад.

— Сперва вы, сударь, — улыбнувшись, сказал он по-французски Дэвиду. — Если бы я вошел в свой дом раньше гостя, это принесло бы мне несчастье, быть может, все мои лисицы подохли бы.

Дэвид вошел в хижину. Спиной к нему, склонившись над столом, стояла индеанка. Она была стройна, как тростинка; ее блестящие черные волосы двумя длинными тяжелыми косами спускались вдоль ее спины. Через мгновение индеанка повернула свое круглое темное лицо; ее глаза и зубы блеснули, но она не промолвила ни слова. Торо, согласно своим понятиям, счел излишним представить Дэвиду свою жену, походившую на дикий лесной цветок. Отец Ролан, потирая руки и смеясь, что-то сказал женщине на ее родном языке, и та застенчиво засмеялась. Ее веселость оказалась заразительной: Дэвид улыбнулся, лицо отца Ролана от удовольствия покрылось маленькими морщинами, зубы француза так и сверкали. В большой печи трещал огонь.

Чудесная перемена стала медленно происходить в Дэвиде. Эта сколоченная из грубых бревен хижина своим весельем подействовала на него возбуждающим образом. Его тело, ослабевшее под бременем долгих душевных и физических страданий, казалось, наполнилось новыми силами.

Мари что-то сказала своему мужу; тот, распахнув дверцу духовки, вытащил громадную сковородку с жарким, при виде которого отец Ролан вскрикнул от радости.

— Утка, откормленная рисом, и кролик, мой любимец кролик, зажаренный с луком и хорошо поперченный, — пожирая глазами сковороду, объявил отец Ролан. — Разве есть на земле лучшее блюдо, чтобы вдохнуть жизнь в человека? А кофе, Дэвид! Кофе, приготовленный Мари! Ведь это настоящая амброзия, настоящий эликсир юности! Снимите пиджак, Дэвид, и будьте, как дома!