Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь - Экман Пол - Страница 37

Часто тем, что мотивирует нас контролировать гнев и не позволять ему перерастать в ярость, является наша приверженность к сохранению отношений с человеком, на которого мы направляем наш гнев. Кем бы ни был этот человек — нашим другом, работодателем, наемным работником, супругом или ребенком и что бы он ни сделал, мы верим, что можем безвозвратно разрушить наши будущие отношения с ним, если будем неспособны управлять нашим гневом. Но у Максины Кенни не было раньше никаких отношений со Скоттом и не ожидалось каких–либо отношений в будущем, которые могли бы мотивировать ее не действовать под влиянием этой эмоции.

Разумеется, мы можем с пониманием и сочувствием отнестись к гневу Максины. Любой из нас на ее месте вполне мог бы испытать то же чувство. Хотя мы можем не одобрять ее нападения на Скотта, все же нам трудно осуждать ее действия. Возможно, Максина достигла своего предела прочности, когда увидела, что убийца ее дочери не выразил сожаления и раскаяния и только холодно улыбался в ответ на ее обвинения. Повел бы себя таким же образом на ее месте каждый? Свидетельствует ли такое поведение о достижении предела прочности? Имеется ли предел прочности у каждого из нас? Я так не думаю. Муж Максины, Дон, не действовал под влиянием импульса к совершению насилия; напротив, он удерживал жену от нападения на Скотта.

Максина и Дон Кенни пережили самое страшное событие для любого родителя: жестокое убийство их ребенка, совершенное незнакомым человеком без какой–либо внятной причины. Через восемь лет после того, как их тридцативосьмилетняя дочь Гейл была изнасилована и убита, они рассказали мне, что по–прежнему страдают и остро ощущают ее отсутствие. Почему же Максина и Дон так по–разному вели себя в тот день в зале суда?

Возможно, Максина имеет «короткий запал» и быстро приходит в разгневанное состояние, хотя сама она утверждает, что это для нее нетипично. Ее муж Дон приходит в разгневанное состояние медленно, поскольку сдерживает свои эмоции, которые нарастают постепенно. Люди с высокой скоростью нарастания гнева оказываются в более тяжелом положении, чем все остальные, когда они хотят сдержать свои реакции гнева и не допустить перерастания гнева в ярость. Хотя Максина не считает, что у нее «короткий запал», она утверждает, что могла бы взорваться, если бы «подумала, что моей семье что–то угрожает».

Максина рассказала мне: «Я всегда испытываю эмоции в очень сильной форме… Я думаю, что люди переживают эмоции с разной силой. Есть люди с разным эмоциональным складом характера, и некоторые из них более эмоционально возбудимы». Я сообщил супругам Кенни о том, что провожу исследование по теме, затронутой Максиной, и считаю, что она права (эта работа описана в конце главы 1 и в заключении).

Все мы различаемся по тому, насколько интенсивно переживаем каждую из эмоций. Одни люди могут быть просто неспособными к сильному гневу и никогда не проявлять неистовой ярости. Разные выражения гнева возникают в зависимости не только от длительности запала, но и от того, насколько вспыльчивым характером обладает человек, а степень вспыльчивости не может быть одинаковой у всех. Ученым пока что неизвестны источник таких различий и показатель соотношения ролей генетического фактора и фактора внешнего окружения. В любом случае, каждый из этих факторов играет свою роль.[108] Позднее в этой главе я расскажу о результатах обследования людей, известных своим необычайно сильным гневом.

Максина сообщила мне, что она не знала заранее о том, что собирается ударить Дэвида Скотта. Она думала, что могла бы оскорбить его словесно и этим ограничиться. Но поток словесных оскорблений способен открыть «шлюзы» гневу и позволить ему быстро усиливаться, в результате чего человеку становится трудно «включать тормоза» и удерживать себя от физического нападения. Во время перерыва в судебных слушаниях Максина так объяснила репортеру свое нападение на Дэвида Скотта: «Это было подобно временному помешательству. Я просто не могла больше сдерживать это в себе». На вопрос о том, думает ли она сейчас, оглядываясь назад, что была в тот момент безумной, Максина ответила: «Да, я помню чувство сильной ненависти… Гнев был настолько сильным, что я даже не думала о последствиях». (Возможно, несколько неожиданно для всех Дон позднее упрекнул себя за то, что также не напал на Дэвида Скотта.[109])

Я уверен, что почти каждый способен не допустить действий и высказываний, находясь в состоянии гнева или даже в состоянии ярости. Отметьте, что я сказал «почти», так как есть люди, которые, по–видимому, неспособны контролировать свой гнев. Это может быть врожденная особенность характера или же результат повреждения какой–то области мозга. Такое объяснение не годится для Максины, так как она всегда была в состоянии контролировать свои эмоции.

Хотя мы можем испытывать побуждение произнести оскорбительные слова или причинить физический вред, большинство из нас способны заставить себя этого не делать. Изо рта может вырваться несколько слов, а рука может сделать неопределенное движение в воздухе, но общий контроль доступен практически каждому. Все мы или практически все можем сделать выбор в пользу отказа от насилия, отказа от причинения вреда словом или действием. Максина сделала сознательный выбор в пользу выступления в завершающей фазе суда и решила говорить настолько резко, насколько она была способна. Она гордится проявленной ненавистью, которую испытывает до сих пор.

Я ожидаю, что большинство людей прибегнут к насильственным действиям, если такие действия позволят предотвратить убийство их ребенка, но можно ли это считать подлинной потерей контроля? Когда насилие обеспечивает достижение достойной цели, то немногие осуждают его. Оно может быть не импульсивным, а тщательно спланированным. Даже его святейшество далай–лама считает, что насилие в таких обстоятельствах оправданно.[110]

Я понимаю, что не каждый даже в таких экстремальных обстоятельствах стал бы действовать жестоко. Вряд ли те, кто не стали бы действовать подобным образом, имели бы настолько высокий порог гнева, чтобы лишь более серьезные провокации могли заставить их потерять контроль над собой, так как трудно представить себе еще более вызывающую провокацию. В моих исследованиях, в ходе которых я просил людей описать ситуации, способные вызвать самый сильный гнев, чаще всего называлась угроза смерти члену семьи. Но я уверен, что даже тогда, когда лишь насильственные действия могут предотвратить смерть члена семьи, далеко не каждый станет действовать таким образом. Кто–то может не делать этого из страха, а кто–то из–за убежденности в недопустимости насилия.

Нападение Максины Кенни на Дэвида Скотта — это совсем другое дело. Оно не могло предотвратить убийство; оно было актом мщения. Мы понимаем ее действия, но большинство из нас не стали бы действовать подобным образом. Каждый день многим родителям приходится видеть в залах суда убийц их детей, но большинство этих родителей не пытаются совершать акты возмездия. Однако трудно не симпатизировать Максине Кенни, не ощущать, что она сделала что–то правильное, — ведь преступление было ужасным, а ее утрата невосполнимой. Но, несмотря на это, человек, изнасиловавший и убивший ее любимую дочь, спокойно сидел в зале суда и отвечал усмешкой на слова страдающей матери. Может ли кто–то из нас с уверенностью сказать, что, оказавшись на ее месте, он не сделал бы то же самое?

До встречи с Максиной и Доном Кенни я утверждал, что ненависть всегда деструктивна, но теперь я уже не так убежден в этом. Следует ли ожидать, что мы не почувствуем ненависти и желания причинить боль человеку, который изнасиловал нашего ребенка, который нанес ему семь смертельных ударов ножом? Могла ли непрекращающаяся ненависть Максины к Дэвиду Скотту не служить полезной цели, если она, образно говоря, перевязывала душевные раны страдающей матери? Ненависть Максины не вызывала «нагноения» в ее душе; Максина направляла свою жизнь в позитивное русло, но при этом сохраняла ненависть к Дэвиду Скотту.