Слава - Кертис Джек - Страница 19

– Это не подходит для нас, – убежденно сказал о них Мэйхью. – Климат не тот. Истоки нашей сексуальности в викторианской скрытности – это когда прячут что-то, потому что оно грязное, когда наслаждаются тем, что противно заповедям Бога. Невозможно притворяться безразличным.

Когда они проходили мимо, одна из девушек перевернулась на спину, придерживая рукой расстегнутый купальник.

– Мы – нация соглядатаев, извращенцев, любителей подглядывать в замочные скважины. Вся эта, – он сделал жест, подыскивая точное слово, – открытость – это же потрясание основ. Наверное, мне следовало бы арестовать самого себя за такие мысли.

– Жара не может продолжаться долго, – сказал Дикон. – Погода должна перемениться, иначе все сгорит на полях.

– У меня от этого голова болит, – ответил Мэйхью. – Стало небезопасно просто ходить по улицам.

Они дошли до того места, где им надо было расходиться. Дикон махнул рукой и отошел на пару шагов.

– Если будет что-нибудь еще...

– Я дам тебе знать, – заверил его Мэйхью. – Джон... – Он подошел поближе и стал говорить тише: – Джон, знаешь что?

– Нет.

– Все-таки связь между этой девчонкой Лоример и леди Оливией есть. – Мэйхью утверждал это.

– Я знаю столько же, сколько и ты. Так же мало.

Мэйхью вздохнул.

– Это может быть нечто или ничего.

– Я в этом сомневаюсь. И ты тоже.

– Да. – Мэйхью похлопал Дикона по плечу. – Да. – Он повернулся и пошел через парк.

Дикон смотрел, как он осторожно пробирается между распластанных тел, точно санитар на поле битвы.

Что остается от тех, кто умер? Что мы помним о том, как они уходили от нас?

Отец Кэйт растерянно озирался вокруг, словно не знал, как себя вести. Ее мать тихо плакала, не стараясь сдержать слез, но и не переходя на рыдания; в ее поведении сквозило желание соблюсти приличия. Она не делала себе поблажек, отступая от этикета, и не искала сочувствия. Она надела белые перчатки и побывала у парикмахера. Занавески раздвинулись, как занавес в театре марионеток, и гроб тихо проплыл между венков. Все пели чуть громче, чем нужно, однако это сошло не очень заметно. Можно было представить себе, что происходит за той стеной, куда унесли гроб, но долго думать об этом оказывалось невозможным.

Потом родители Кэйт вернулись в квартиру Лауры. Прежде они никогда там не были и теперь считали себя обязанными нанести визит вежливости, словно присматривали будущее место жительства для свой дочери, а не посещали место, где она умерла. В конце концов мистер Лоример спросил, где ванная; он был уже пожилым человеком и достиг того возраста, когда нельзя откладывать посещение туалета. Он долго не возвращался, и его жена, разговаривая, то и дело жалобно поглядывала на дверь.

Лаура показала им комнату Кэйт и оставила их там. Они забрали оттуда кое-какие драгоценности и альбом с фотографиями – все, что им было нужно.

Разборка в шкафу пробудила воспоминания Лауры, маленькие картинки прошлого пришли в движение. Платья, пара туфель, кружевная блузка с блошиного рынка, шляпа, купленная за экстравагантность, – поход по магазинам, истощивший кредит в банке, шашлыки на уик-энд, веселая вечеринка в их квартире. Лаура шарила в карманах, перекладывала свитеры и майки, белье и носовые платки в ящиках комода. Она вытащила все содержимое письменного стола Кэйт и начала тщательно разбирать бумаги, письма, документы, записные книжки, кладя их из кучи слева в аккуратно рассортированную стопку справа. Старые дневники, чьи-то фотографии, рекламки отелей, корешки чековых книжек, банковские уведомления, пригласительные билеты с ее последнего дня рождения, пара гладких камешков с берега реки, кусок коралла, нож для бумаг, калькулятор... Еще и еще, но ничего похожего на зеленые листы компьютерных распечаток.

Чемоданы Кэйт были пусты, только в одном лежала пара написанных, но неотправленных открыток и директив, закапанных маслом для загара. Одна открытка была адресована Лауре.

"Самое уже не тот, что был раньше. Юпи занимаются виндсерфингом, на набережной постоянно звучит любимая американцами гитара. Немцы лежат нагишом на камнях, словно тюлени. Уезжаю от моря в глубь страны. С приветом, Кэйт".

В сумочках ничего не было, в спортивной сумке – тоже. Ничего не нашлось ни среди книг, ни в кассетнице.

В первый раз Лаура заплакала. Она плакала о Кэйт, но не из-заНее. Она перечитывала открытку, которую так и не получила, и оплакивала свою подругу.

Тротуары были покрыты слоем пыли. Пыль лежала пушистыми комьями в придорожных канавах, улицы стали похожи на заброшенный чердак, полный всевозможного старья и грязи.

На стенах были расклеены плакаты, призывающие экономить воду. Любители писать на стенах тут же дописали: «Принимайте душ вместе с друзьями». Деревья на улицах выглядели так, словно вернулись из длительного изматывающего путешествия.

Дикон позвонил в квартиру Лауры. Ее голос в домофоне звучал хрипло и тихо.

Он нашел ее в комнате Кэйт среди вещей подруги, которые она перебирала последние три часа. Она держала в руке открытку и плакала.

– Этого здесь нет, – сказала она. – Это может быть где угодно, только не здесь.

Дикон отошел от нее, ничего ей не ответив. Лаура смотрела на открытку неподвижным взглядом.

– Я знаю, что права, – я в этом уверена. В понедельник я проверю резервный файл. Где-то... – Ее голос пресекся.

Дикон взял у нее открытку и прочитал ее. От этого горе Лауры только увеличилось; она смотрела на него, и слезы градом катились по ее щекам. Дикон вспомнил, как собирал вещи Мэгги, одну за другой, и почему это заняло у него так много времени. Он снова ощутил боль в ногтях, как тогда, когда вонзил их в крышку упаковочного ящика.

– Не надо, – сказала она ему. – Вы не должны...

Он положил открытку поверх кучи разобранных вещей и обнял плачущую Лауру, почувствовав, что сейчас ей нужно именно это. Так поступил бы на его месте каждый, а он хотел это сделать.

Элейн одевалась для выхода. Полузакрытые деревянные ставни сохраняли прохладу и полумрак в комнате. Платья были разбросаны по кровати и дивану, висели на дверцах большого шкафа. Она задумчиво ходила среди них, разглядывая одни и равнодушно пропуская другие. Наряды были простые, но элегантные и, по-видимому, дорогие. Элейн никогда не позволяла себе небрежности в одежде. Даже в такую жару надеть джинсы и майку было не в ее стиле. Наконец она остановила свой выбор на блузке нежно-абрикосового цвета, надела ее и аккуратно расправила под подбородком воротничок, стоя перед большим зеркалом, слабо отражавшим полуосвещенные предметы. Материя блузки слегка мерцала в сумеречном свете.

– Что мы знаем о ней?

Ему блузка тоже понравилась, и он кивнул в знак одобрения. Потом сказал:

– По правде говоря, очень много.

– А что она знает о нас?

– Ничего. Ничего существенного.

– Ты в этом уверен?

– Да, вполне.

– Она сумеет найти то, что ищет?

– Не знаю. Не думаю.

– Мы подождем. Подождем и увидим.

– Она может быть следующей...

– Нет. Это было бы не слишком умно. К абрикосовой блузке она выбрала длинную, до щиколоток, юбку от Джепа с черно-белым узором.

– Из-за того мужчины?

– Да. Он опасен. Темная лошадка.

– Но мы не могли предвидеть...

– Конечно нет. Это не наша оплошность.

– Мы в безопасности, правда?

– Да. Не волнуйся.

К юбке подошли белые туфли с ремешком, на низком каблуке, чтобы не подчеркивать ее рост.

– Я не знал...

– Что?

– Этого ощущения. Это было прекрасно – я ощущал свою силу, как нечто такое, что было у меня всегда, но я никогда его не использовал. Я видел все предельно отчетливо – все казалось очень ярким и четким. Желтые стены комнаты, зеленые плитки над ванной и под окном. Они слегка мерцали. Стены, плитки, бутылочки с голубыми кристалликами шампуня... они дрожали, цвета переливались и пели, как в горах или на море. Вокруг ее шеи – простая золотая цепочка со звеньями в виде ключиков. На запястье – золотой браслет с бирюзой. Кольцо из червонного золота на левой руке.