Шок-рок - Купер Элис - Страница 63

Но увидел его, Дейва, сына Розмана, который стоял у музыкального автомата с пригоршней четвертаков, покачивая бедрами в такт музыке. И пел.

Злость начала подниматься в Грине, злость, тут же сменившаяся ужасом. Придурок портил песню, его песню, но самое страшное заключалось в другом: с губ Дейва слетали не слова песни, а секреты, доступные только Грину, секреты, которые теперь слышали все. Выходит, придурок тоже их знал.

У Грина поплыло перед глазами, ноги уже не держали его. Пробормотав Розману, что ему нехорошо, Грин, волоча ноги, вышел из ресторана под жаркое, клонящееся к западу солнце. Он видел лицо Дейва, его идиотскую улыбку. Вроде бы он произносил слова песни, но вместе с ними с его губ срывались и секреты. Грин оперся о капот своего автомобиля, уставившись в пыль и гравий стоянки, его вырвало. Лицо дружелюбной официантки превратилось в злобную маску, надежды на нормальную жизнь утонули в потоке блевотины, выплеснувшейся из рта.

Он сел за руль, завел двигатель, умчался прочь, до самой ночи ездил неведомо где. Почему в этот раз не сработало, сверлила голову мысль, почему никогда не срабатывает? Время текло незаметно, он пытался вернуть себе песню, пытался убедить себя, что ничего он не потерял, что ему лишь приснился дурной сон. И еще не оставил этих попыток, когда увидел Дейва, идущего от ресторана домой.

В горле у Грина что-то пискнуло, он надавил на педаль тормоза, поравнялся с Дейвом.

— Хочешь прокатиться? — хрипло спросил он.

Дейв улыбнулся ему, как хорошему другу.

— Конечно. Я живу недалеко, по этой дороге. — Он скользнул на пассажирское сидение, с восторгом оглядел салон "крайслера".

В этой сельской местности тянущиеся вдоль шоссе поля чередовались отдельными домами. Грин не знал, куда он едет, он вообще плохо ориентировался в этом районе, но понимал, что должен съехать с главной трассы, подальше от людей, подальше от боли, разрывающей голову.

Завороженный радиоприемником "крайслера", Дейв и не заметил, как Грин свернул на проселок, тянувшийся вдоль давно уже пересохшего ирригационного канала. Проселок упирался в заброшенный амбар, силуэт которого вырывал из темноты лунный свет.

"Крайслер" подбрасывало на ухабах, камни и комья земли колотились о днище. Внезапно Дейв начал напевать себе под нос песню Грина.

Голос жег, как кислота. Грин зажал руками уши, с силой надавил на педаль тормоза. "Крайслер" юзом потащило на амбар, но до столкновения дело не дошло. Пошатываясь, Грин вылез из кабины, двигатель работал, фары горели.

Только тут Дейв понял, что они свернули с основной дороги. В недоумении он тоже вылез из машины, попытался определить, где находится.

— Мы заблудились? — спросил он, повернувшись к Грину.

Рыча, как дикий зверь, Грин схватил Дейва за ворот рубашки и поволок к заброшенному амбару. Дейв не сопротивлялся, он не понимал, что Грин в ярости. Посмотрел на ночное небо, детская улыбка расплылась по его лицу, когда он увидел полную оранжевую луну.

— Луна жатвы, — повторил он услышанные где-то слова. — Ее называют луной жатвы.

Амбар не использовали много лет. Доски где-то сгнили, где-то их оторвали, так что лунный свет проникал внутрь. Грин отпустил воротник Дейва, как только они миновали ворота, и юноша упал на колени, в изумлении разглядывая серебряные узоры на грязном полу.

— Эй, посмотри. — Дейв заметил старую бутылку, откатившуюся к стене. — Я нашел бу…

Грин схватил доску как бейсбольную биту и ударил Дейва по животу. Подгнившая доска треснула, но и Дейв согнулся пополам, жадно ловя ртом воздух. Грин оставил его на полу и метнулся к автомобилю.

Ворота давно сняли, и, открывая багажник, Грин не спускал глаз с Дейва. Тот с трудом поднялся, отряхивая рубашку от щепок. Привалился к стене.

— Мистер Грин, — позвал он, — вы… вы причинили мне боль. Я хочу домой, мистер Грин…

Грин захлопнул багажник и направился к амбару, таща за собой тяжелый брезентовый мешок. Дейв попятился, пытаясь понять, почему из мешка доносится металлический стук. А Грин уже развязывал веревку, стягивающую горловину мешка.

— Давай, — процедил он, доставая пятифунтовую кувалду, — пой.

Дейв широко раскрытыми глазами смотрел на Грина, держась за живот. Он не понимал тяжести выдвинутого против него обвинения. Он ничего не понимал, даже когда Грин двинулся на него, подняв кувалду.

— Я… я люблю музыку. — Слезы боли покатились по щекам Дейва, он отступил еще на шаг, споткнулся, упал на испещренный серебряными узорами пол.

Вскинул руки в тщетной надежде защититься. Кувалда опустилась на правую щиколотку Дейва, раздробив мелкие косточки. Поднялась вновь и опустилась на колено. Хрустнули кости, брызнула кровь. Следующие три удара пришлись на правое бедро.

Дейв давно уже орал благим матом. На мгновение Грин встревожился: а вдруг крики кто-нибудь услышит. Но тревога мгновенно забылась, как только он осознал, что происходит: даже корчась он боли, этот говнюк продолжал петь его песню. Крики Дейва имитировали начальные аккорды.

— Ты украл ее у меня! — взвизгнул Грин, врезав кувалдой по ребрам. И тут этот засранец передразнил его: ребра захрустели как барабанная дробь. Ослепленный яростью, с гремящей в ушах песней, Грин вновь и вновь взмахивал кувалдой, дробя лицо Дейва, череп, плечи. Крики стихли, но Грин не мог остановиться, превращая тело в кровавую пульпу. Последний удар, изо всей оставшейся силы, Грин нанес по промежности Дейва. Юноша уже несколько минут как умер, но от этого удара дрожь в последний раз пробежала по изуродованному телу.

Грин тяжело дышал, песня смолкла. Он выронил из рук залитую кровью кувалду. Слезы потекли по щекам. Его печалила не смерть Дейва, а собственная потеря. Песня ушла навсегда.

Достав из мешка ножницы для резки металла и ножовку, Грин принялся за работу. Содрал с черепа кожу, окончательно размозжил челюсти и зубы, чтобы исключить опознание. Ножницами отрезал пальцы на руках и ногах, чтобы потом сжечь: и никаких отпечатков.

Переоделся, достал из багажника мешки для мусора, расчлененное тело разложил в десяток мешков, каждый перевязал красным скотчем. Мешки бросил в багажник и медленно поехал к городу.

Мешки по одному забрасывал в мусорные контейнеры, установленные вдоль трассы. Один раз остановился у местного магазинчика, купил упаковку с шестью бутылками пива, и пачку сигарет. Мешок с тем, что осталось от головы Дейва, бросил в мусорный бак у "Дворца" Розмана, потом поставил автомобиль на привычное место неподалеку от служебного входа и открыл первую бутылку. Спина и руки приятно ныли от усталости.

На следующее утро Розман приехал на работу в половине одиннадцатого, поставил свой "чарджер"[36] рядом с автомобилем Грина.

— Мне надо уезжать. — Грин проследовал за Розманом к двери служебного хода. — Извините, что не смог предупредить заранее.

Розман, с покрасневшими от усталости глазами, едва понимал, что ему говорят.

— Я не спал всю ночь. — Он открыл стальную дверь. — Дейв не вернулся домой… такого никогда не было.

Грин переминался с ноги на ногу, мышцы еще побаливали.

— Может, где-нибудь трахается.

Розман мрачно глянул на Грина, достал бумажник, отсчитал шесть двадцаток.

— Это за неделю. — Мотнул головой в сторону двери: — Закрой за собой.

Грин сунул бумажки в карман, захлопнул дверь, слетел со ступенек. Усаживаясь за руль, он думал, что слышит, как плачет этот сукин сын. Взревев двигателем, "крайслер" рванул с автостоянки.

Теперь он называл себя Дейвом и работал с пяти вечера и до закрытия в маленьком клубе для бизнесменов, "Пиво и грудинка". На этот раз ему потребовалась лишь неделя, чтобы найти любимую песню, которая хорошо шла под белое вино и чеддер. Но счастье длилось недолго: он услышал, как гардеробщица громко поет его песню.

В нем вновь закипела злость, и он знал, что надо делать. В конце концов, он всегда мог найти другую работу.