Чары кинжала - Керр Катарина - Страница 50

— Да, — ответила та, удивившись. Она была уверена, что никогда не говорила никому из жителей западных земель своего имени. — Мы встречались с вами, сударь?

— Да, но ты не запомнила, — одно мгновение Адерин в задумчивости смотрел на нее, как будто хотел пробудить ее воспоминания. — А, почему ты сказала «советник Лослейн»?

— Ну, потому что он так представился… он человек из свиты лорда Корбина.

— Неужели? И это не показалось странным? Ну хорошо, в конце концов, мы теперь знаем, где его искать. — Адерин поднялся, всматриваясь в ночь. — Очень странно, воистину…

Затем он ушел, даже не оглянувшись.

— Ха! — подал голос один из погонщиков. — Этот старик, наверное, сумасшедший.

— О! Я бы не сказал, — задумчиво проговорил Дрегис, почесывая ногу. — Конечно, он себе на уме, но разумом крепок, словно дуб.

Погонщики обменялись недоверчивыми взглядами.

— Надо быть сумасшедшим, — пробормотал Каллин, — чтобы якшаться с жителями западных земель, как он это сделал.

Джилл понимала, что не стоит говорить об этом вслух, но в душе полагала, что жить с этим народом — вовсе не означает быть сумасшедшим.

Поздней ночью над залитым лунным светом лугом зазвучала музыка. Женский голос запел печальную мелодию. Три других голоса подхватили ее, и, пока они пели в четыре голоса в такой тональности, Джилл вспомнила, что слышала, как время от времени ее пели менестрели в портовых городах. Неожиданно присоединились инструменты: спокойный, чистый звук как у арфы, затем что-то, то напоминало звук волынки, и, наконец, бубен. Музыка звучала все быстрее и быстрее. Одна песня без остановки переходила в другую. Каллин вместе с другими тесно уселись и сосредоточились на игре в кости. Джилл незаметно ускользнула и стояла, слушая пение, на краю лагеря. Над лугом горели факелы, освещая яркие шатры. Джилл сделала несколько шагов вперед, как будто ее подталкивала неведомая сила. Вдруг Каллин схватил ее за плечо.

— Ах вот чем ты занята! — рассердился Каллин.

— Слушаю музыку, и ничего больше, — удивилась Джилл.

— Чушь! И не вздумай улизнуть туда! Этот народ — скорее животные, чем люди, но я охотно верю, что их мужчинам ты доставишь удовольствие.

— О боги, отец! Ты думаешь, каждый мужчина, который мне встретится, сразу же набросится на меня?

— Большинство из них, и ты не должна забывать об этом. А сейчас — марш. Ты точно так же можешь слушать эти проклятые завывания, сидя около костра.

Даже тирину с его обширными поместьями в Западном Элдисе было нелегко раздобыть деньги. Так как крепость Каннобайн была только летним пристанищем Ловиан, ей пришлось отправить гонцов в главную резиденцию — Дан Гвербин, за серебром для дочки мыловара. Когда его наконец привезли, Родри пришел в ярость: оказалось, мать рассчитывает на то, что он вручит отступные лично.

— А почему камергер не может поехать? — рассердился Родри. — Или конюший? Пусть поработают немного!

Ловиан скрестила руки на груди и в упор смотрела на сына. Со вздохом Родри взял со стола два седельных мешка и пошел в конюшню за лошадью.

Утро было ясным и солнечным, птицы заливались над диким зеленым лугом. Далеко внизу у основания утеса океан сверкал, как шкатулка с голубыми и зелеными драгоценными камнями. Но Родри уезжал с тяжелым сердцем.

— Олвен будет рыдать, — говорил он сам себе. — И это будет ужасно.

В чем Родри никогда не посмел бы признаться ни одной живой душе — так это в том, что на самом деле был влюблен в Олвен. Одно дело — опрокидывать на кровать потаскуху, и совсем другое — верить, что ты любишь ее, и чувствовать себя с ней лучше, чем с женщиной твоего круга.

Город Каннобайн уютно расположился вокруг небольшой гавани на склонах утесов, где Брог — ручей, который можно было назвать рекой только зимой, — впадал в океан. На берегу было три деревянных пирса для рыбацких лодок и большой пирс для парома, который ходил к святым островам Умглейс, расположенным в море на расстоянии десяти миль от берега. Около четырех сотен домов разместились нестройными полуокружностями. Хотя мыловарня Исгерина находилась в миле от города, чтобы не отравлять соседние усадьбы сомнительными запахами, сам он вместе с семьей жил в круглом доме внизу у самой гавани. Исгерин и его жена весь день проводили на мыловарне. Постоянно на ногах, они непрерывно возились с салом и поташом, а Олвен оставалась дома с младшими детьми. Поэтому ухаживание Родри было таким успешным.

Как только Родри спешился и повел лошадь узкими извилистыми улочками, он понял, что это самое отвратительное утро в его жизни. Попадавшиеся ему навстречу горожане, как обычно, кланялись, но от него не укрылись поспешно прятавшиеся ухмылки и тихие смешки, которые сопровождали его всю дорогу. Хотя он был лорд, а они — простые горожане, насмешка была подсудным человеческим правом, и, очевидно, люди пользовались им вовсю. Родри привязал лошадь во дворе позади дома и, как вор, проскользнул внутрь. На кухне Олвен резала турнепс, стоя у стола. Ей было пятнадцать. Худое маленькое существо с личиком сердцевидной формы, с большими голубыми глазами и обаятельной улыбкой. Когда Родри вошел, она печально посмотрела на него.

— Я тебе кое-что принес. — Родри положил на стол седельный мешок.

Олвен кивнула и вытерла руки о передник.

— Условия тебе подходят?

Она снова кивнула и начала распаковывать мешки.

— Моя мать прислала немного меда и другие продукты. — Родри начало одолевать отчаяние. — Они придают силу, она так сказала.

Девушка по-прежнему молча возилась с мешками.

— Олвен, дорогая, ты не хочешь говорить со мной?

— А что мне сказать?

— Ах, проклятье! Я не знаю.

Олвен открыла маленькую деревянную шкатулку с деньгами и долго смотрела на кучку серебра — ее шанс на приличную жизнь. Родри ходил по кухне, пока она пересчитывала монеты.

— Богиня свидетель, что твоя мать — щедрая женщина, — произнесла наконец Олвен.

— Это не только от нее. И я хочу, чтобы ты была хорошо обеспечена.

— Правда?

— Правда! Что же я иначе за человек, ты думаешь?

— Лучше, чем многие мужчины, — вымолвила Олвен. — Ты ожидал, что я буду плакать? Я уже отплакала свое.

— Ну, хорошо. Ты поцелуешь меня в последний раз?

— Нет. А теперь уходи, понятно?

Родри взял седельные мешки и направился к выходу. Он задержался на пороге и оглянулся: она спокойно складывала монеты назад в шкатулку. Он вскочил на коня и поехал быстрой рысью, горожане едва успевали отскакивать с его пути. На сердце не стало легче, когда он вернулся в крепость. Паж ожидал его и сообщил, что мать желает поговорить с ним немедленно. Ему хотелось извиниться и уклониться от разговора, но Родри никогда не забывал того, что Ловиан была не просто его матерью, но и госпожой, для которой он был вассалом.

— Я поднимусь прямо к ней, — сказал Родри, тяжело вздохнув.

Ловиан стояла в приемной возле окна, утреннее солнце высвечивало морщины, тронувшие ее лицо, и седину в темных волосах. Но если учесть, что она родила четырех сыновей, можно сказать, что она сохранила свою привлекательность. Она была одета в белое льняное платье, дополненное плащом из клетчатой ткани зеленого, голубого и серебристого цветов, — символ Майлвадов. Но накидка на стуле, стоявшем позади нее, был красной, с коричневым и белым — символ власти тирина. Ему было тягостно думать о том, что после столь длительного времени, когда он считал себя Майлвадом, ему предстоит в результате надеть плащ с чужими цветами.

— Ну, рассказывай, — начала Ловиан.

— Я все отдал ей.

— Бедняжка плакала?

— По правде говоря, мне кажется, бедняжка была рада тому, что избавится от меня.

— Ты очень красив, Роддо. Но, боюсь, любить тебя непросто.

Родри с ужасом чувствовал, что он покраснел.

— Акушерка сказала мне, что у твоей Олвен срок три месяца, — продолжала Ловиан. — Ребенок должен родиться к празднику Солнца. Так как это первенец, я думаю, она немного переходит.