Иное царство - Керни Пол - Страница 65

Женщины… Иногда он видел лицо, и его влекло к нему — как бабочку влечет к огоньку свечи. Но утром лицо всегда оказывалось не тем, которое он хотел увидеть, и он тихонько уходил, оставляя ее досыпать. Длилось ли это ночь или целый месяц ночей, конец был всегда один, и он испытывал только отчаяние и растерянность. Вот тогда стопка успокаивала его, возвращала ясность зрения.

Но постепенно, чтобы проспать ночь, он начал пить все больше и больше. Зачастил по барам, стал завсегдатаем в полдесятке городов — крупный молчаливый мужчина у конца стойки. Ему тогда еще не исполнилось двадцати. Его могучее тело начало жиреть и обвисать, он утрачивал закаленность, хотя руки у него оставались могучими. И он стал охранником, вышибалой, профессиональным амбалом. Часто достаточно было его взгляда, чтобы драка прекратилась, но дважды его увольняли за излишнее применение силы, а один раз даже привлекли к суду, и тюрьмы он избежал только благодаря удаче и формальным зацепкам. Он смутно понимал, что его нравственные понятия не годились для этого мира, что его представления о добре и зле не совпадали с представлениями людей, окружавших его тут. Но бутылка все упрощала.

Насколько это было возможно, он поддерживал связь с родным краем. Там было неладно, движение за гражданские права боролось, чтобы выжить. Трут, ждущий искры, чтобы вспыхнуть.

На ферме семья трижды собиралась на похороны, и всякий раз машины и двуколки растягивались почти на милю. Как-то утром старика Пата Фея нашли мертвым среди лютиков на нижнем лугу: лошади тыкались мордами в его труп, а его губы застыли в улыбке. А вскоре сердце Агнес Фей остановилось, когда она качала воду в ведро, — прежде это было обязанностью Майкла.

И старик Муллан. Проводить его в последний путь собрались две общины, хотя и все больше отдалявшиеся друг от друга. Старики, чьи груди сверкали медалями, стояли рядом со стариками, которые когда-то с оружием в руках выступали против таких, как они. Больше это не имело значения.

Труп Муллана нашли в речной низине. Рядом валялась его погасшая трубка. Нашел его Шон, а потом выпил полбутылки виски, чтобы унять дрожь в пальцах. Лицо Муллана было искажено ужасом, глаза выпучены, губы оттянуты, открывая десны. Точно его напугали до смерти, говорил Шон.

И, унаследовав ферму, Шон начал с того, что вырубил деревья в низине. Она вообще никогда ему не нравилась. Он прокопал дренажные канавы к реке, вырубил и выжег подлесок, повалил дубы и ольху, росшие по берегам. Скоро там уже паслись овцы, пощипывая сочную траву.

Лошадей продали, и даже Рейчел всплакнула в тот день, когда увели Феликса и Плутона.

Но вскоре Шон перестал пускать овец в низину. Там, решил он, хозяйничала стая одичавших собак — одна за другой пропали три овцы. И он провел не одну ночь, сидя там с дробовиком на коленях. Иногда он вроде бы что-то слышал, замечал краем глаза какое-то движение. А один раз что-то большое и темное, разбрызгивая воду, перешло реку, и он так растерялся, что забыл про дробовик. После этого низина опустела и начала вновь зарастать медленно, но неумолимо.

Майкл получал известия о похоронах, и, хотя ему взгрустнулось, его горе, как ни странно, относилось не к ним, а к тому, что они знаменовали — концу жизненного уклада. Более старого, более близкого к земле и тому, что растет на ней. Теперь ему пришел конец, и стране предстояло быть поруганной новыми методами ведения сельского хозяйства и нескончаемой партизанской войной. Его дом, родной край, какими он их знал, скоро исчезнут навсегда.

Четырнадцать лет. Четырнадцать лет спустя после того утра, когда он и гнедая кобылка выплыли из ледяной утробы реки, он здесь, в Лондоне. Преждевременно состарившийся мужчина, бармен и сторож в одном лице, с кашлем курильщика и тридцатью лишними фунтами плоти. Проваленные глаза убийцы, нос боксера, синие узлы вен на толстых ручищах, красные прожилки пьяницы на носу и щеках. Мальчик, которым он был, и даже лесной житель, который охотился вместе с Котт, принадлежали другому веку, другому миру, и ни они, ни чудовища и чудеса, среди которых они жили, уже никогда не вернутся.

Так, во всяком случае, он думал.

21

Клэр спала, и вместе с ней дремал город. В комнате было жарко и душно, летняя ночь тяжело нависала над оранжевыми уличными фонарями.

Майкл прошлепал к окну, как часто делал по ночам, отодвинул штору и выглянул наружу.

Ничего.

И все-таки он чувствовал, что они следят за ним. Иногда ему казалось, что его чувства вновь обострились, что к нему возвращается былая настороженность и дарит ему еще пару глаз. Он ощущал невидимое.

По ночам, открывая наружную дверь, он иногда чувствовал запах перегноя, сладкую вонь тления и понимал, что они побывали тут.

Шум машин… где-то вдалеке. Улица в тошнотворном оранжевом свете фонарей, но повсюду тени.

Он знал об Ином Мире слишком много. Не потому ли они явились за ним? Или это месть, жажда крови того, кто ранил их возлюбленный лес?

Хотя по временам все это по-прежнему казалось сном. Ярко освещенные картины возвращались в его сознание из иной жизни, когда он был кем-то другим в немыслимом месте. Он бросил там Котт. А может быть, и Розу. Эта боль была достаточно реальной.

Разделить их ему не удавалось. С годами они сплавились воедино, превратились в одно мучительно прелестное лицо. А может быть, так и обстояло дело. Может быть, «поиски», которым он посвятил себя, с самого начала были нелепостью.

Может быть.

Майкл закурил сигарету и обернулся к девушке, спящей на кровати. Простыня соскользнула, и он увидел алмаз пота в ложбинке между ключицами. Он не открыл окна, несмотря на ее недоуменные протесты.

Нечестно впутывать эту девушку, эту дочь большого города в то, что надвигалось. Да, нечестно. Но, пожалуй, он спохватился слишком поздно. Его запах прилип к ней. Он пометил ее.

Клэр повернулась на узкой кровати, такой неудобной. Простыня соскользнула еще больше, открыв изгиб ее полного белого бедра и черную тень под ним. Ее тело было мягким и обильным, совсем не таким, как у Котт. Ни шрамов, ни ороговевших подошв, ни сломанных грязных ногтей.

И все же, когда он вспоминал сверкающую улыбку Котт, радость жизни в ее взгляде, в груди у него ширилась боль, и он закрывал горящие глаза.

Все еще. Даже теперь.

А как прошло время для нее там в Ином Месте? Быстро или медленно один год сменялся другим?

Он же видел ее здесь, в этой комнате…

Или его сознание гналось за собственными тенями?

«Безумие, — подумал он. — Я схожу с ума. Это был сон, а теперь я опять засыпаю и вновь переживаю его, сменив фон».

По улице, негромко напевая, неторопливо шли три молодых человека в очень веселом настроении. Он заметил, как они машинально обошли стороной затененный угол, и понял, что темнота там не пуста. Он угрюмо улыбнулся, протянул руку за новой сигаретой, но передумал.

Значит, они наконец добрались до него. Но что им нужно? Собираются уволочь его, как бы он ни вопил, назад в лес, точно какого-то современного Фауста?

Дикий Лес. В нем была своя красота, свои светлые минуты. Он вспомнил тихие ночи у костра, и Котт в его объятиях. Вспомнил великолепные утренние зори, пощипывающий морозец, пьянящий восторг охоты по первому снегу. Лицо Рингбона над костром, дружба с лисьими людьми.

Нет. Это дикое, жестокое место, и хорошо, что он оттуда выбрался.

Он вернулся в кровать к Клэр, она была горячей, мокрой от пота. Он откинул простыню, и она прильнула к нему. Пышнотелая девочка, с которой уютно лежать, трогательно доверчивая. Она его устраивала. Он же и сам далеко не Адонис. Ей не дано стрелять завтрак на бегу, отражать нападение гоблинов или прижигать раны.

Он улыбнулся темноте, вспоминая… Поросенок на вертеле… Или тот, первый день.

Называй меня Котт.

Глупое имя.

А ты глупый мальчишка.

Ему не хватало этого вызова, этой резкости. Но, наверное, он теперь уже не в том возрасте, чтобы они ему нравились.