Социализм как явление мировой истории - Шафаревич Игорь Ростиславович - Страница 96

Удивительно похожую эволюцию проделала другая дуалистическая теория — фрейдизм. Фрейд начал с утверждения универсальной роли сексуальности — элементарно-жизненной силы. Развитие этого взгляда привело его к дуалистической концепции двух сил: «инстинкта жизни» или Эроса, совпадающего с широко понимаемой сексуальностью, и противоположного ему «инстинкта смерти» или Танатоса. Но постепенно роль «инстинкта смерти»

(или «принципа Нирваны») все увеличивается. Фрейд называет его «доминирующей тенденцией всей умственной жизни и, может быть, нервной деятельности вообще»

(«Я и Оно»). Маркузе обращает внимание на место в работе «По ту сторону принципа удовольствия», где «принцип удовольствия» описывается как «выражение» «принципа Нирваны». Там же говорится, что «жизнь есть лишь длинный обходной путь к смерти». Маркузе высказывает оценку концепции Фрейда, почти в точности совпадающую с цитированным выше суждением Рэнсимена о дуализме катаров:

По-видимому, вообще дуализм является лишь переходной формой от одного монизма к другому — как мы и видели в обоих встретившихся нам примерах. Но те же примеры показывают, что и чистый монизм — признание одной силы, способствующей совершенствованию и развитию, — содержит в себе противоречие. При дальнейшем развитии он приводит к предположению о существовании другой равномощной и действующей в противоположном направлении силы, то есть к дуализму, а потом к монизму этой второй силы. С другой стороны, представление о наличии двух сил, действующих в противоположном направлении, не влечет за собой обязательно признания их равносильности — что является основой дуализма. Чтобы привести пример того, как в принципе такая концепция может избежать порочного круга дуализма, укажем на прекрасный диалог Платона «Тимей». Там развивается представление о двух душах — доброй и злой, — присущих каждому живому существу. Весь космос также является живым существом и тоже имеет две души. Их влияние чередуется, и это сказывается в чередующихся космических катастрофах. Но вне космоса и над ним находится божество — воплощение абсолютного блага.

И, возвращаясь к нашей конкретной теме, мы видим, что стремление к самоуничтожению, проявляющееся в социализме, не только не аналогично или «равноценно» другим силам, действующим в истории, но в корне от них отличается по своему характеру. Например, в противоположность религиозной или национальной идеологии, открыто провозглашающей свои цели, «инстинкт смерти», воплощаясь в социализме, надевает одежды религии, разума, государственности, социальной справедливости, национальных устремлений, науки — но только не открывает свое лицо. По-видимому, воздействие его тем сильнее, чем более его смысл раскрывается подсознательной части психики, но при условии, что сознание о нем не знает.

Более того, в качестве гипотезы, которую мы не можем почти ничем подтвердить и на которой никак не настаиваем, выскажем предположение, что стремление к самоуничтожению выполняет служебную функцию по отношению к другим, созидательным силам истории, что оно чем-то нужно человечеству для достижения его целей. Собственно, единственным рационалным аргументом в пользу такого предположения является та неуклонность, типичная для выполнения естественнонаучной закономерности, с которой различные народы мира, особенно в наш век, подпадают под влияние социалистической идеологии. Это может быть признаком того, что здесь имеется некоторый опыт, через который необходимо пройти всему человечеству. Вопрос заключается лишь в том, на каком уровне протечет этот опыт: как духовное переживание, как физический опыт некоторых народов — или всего человечества? Так, в своих ранних работах В. Соловьев развивал оптимистическую концепцию, согласно которой человечество, чтобы построить свою жизнь на религиозных принципах, должно сначала в крайней форме пережить идею индивидуальности, даже противопоставляя ее Богу, с тем, чтобы потом сознательным актом этой индивидуальности прийти к Богу. С этой точки зрения его интересовали пессимистические концепции Шопенгауера и Гартмана, которые он осознал как признак близкого конца критически-индивидуалистической эпохи, свидетельство духовного переживания смерти, к которой ведет путь безрелигиозного развития. Однако этого чисто духовного опыта оказалось недостаточно. Понял это и сам Соловьев и выразил в своих последних, быть может, самых глубоких, работах.

Последние сто лет, и особенно XX век, принесли социализму неслыханный успех. Это был в основном успех социализма в его марксистской форме. Объясняется это главным образом тем, что марксизм сумел ответить на два вопроса, всегда встающие перед социалистическим движением: где искать «избранный народ», то есть чьи руки будут ломать старый мир? и — каков высший санкционирующий авторитет движения? Ответом на первый вопрос был — ПРОЛЕТАРИАТ, на второй — НАУКА. Сейчас оба ответа оказались недействительными, по крайней мере для Запада. «Пролетариат стал опорой системы», — жалуется Маркузе; «Что такое не революционный пролетариат? А он не революционен», — подтверждает Сартр. И наука потеряла свой престиж, роль непререкаемого авторитета — для этого она стала слишком массовой, перестала быть тайной избранных, да и слишком многие дары науки оказались в последнее время совсем не благодеянием для человечества. Поэтому Маркузе призывает заменить науку утопией, роль разума отдать фантазии. Пока на эти основные вопросы не будут найдены ответы, адекватные новой эпохе, вряд ли можно ожидать успехов социализма, соизмеримых с успехами, выпавшими на долю марксизма. Несомненно, что мысль в этом направлении работает. Например, по-видимому, поиски «избранного народа» составляют смысл так занимающей западные левые движения «проблемы меньшинств»: студентов и учащихся, гомосексуалистов, американских негров, бретонских, аквитанских или других националистов во Франции… И нет сомнения, что ответы будут найдены: об этом свидетельствует тяготение к социализму, охватившее Запад.

Но если предположить, что нужный для человечества смысл социализма заключается в приобретении какого-то определенного опыта, то ведь за последние сто лет на этом пути и был приобретен грандиозный опыт. Прежде всего это глубочайший опыт России, который мы едва лишь начинаем осмысливать. Поэтому в наше время встает вопрос: достаточно ли ЭТОГО опыта? Достаточно ли его для всего мира и особенно для Запада? Да достаточно ли его для России? Сможем ли мы понять его смысл? Или человечеству предстоит пережить его в несравненно большем масштабе?

Несомненно, что и в случае всемирного осуществления идеалов «Утопии», и в бараках всемирного «Города Солнца» человечество МОЖЕТ найти силы, чтобы вырваться на пути свободы, спасти образ и подобие божье — человеческую индивидуальность — найти силы, именно заглянув в раскрывающуюся перед ним бездну. Но будет ли и ТОГО опыта достаточно? Ибо кажется столь же несомненным, что свобода воли, данная и человеку и человечеству, является АБСОЛЮТНОЙ, она включает и свободу в последнем вопросе — в выборе между жизнью и смертью.