Шанс Гидеона (Шанс для влюбленных) (др.перевод) - Кент Памела - Страница 9

Когда Ким вернулась с прогулки с разгоряченными щеками, она уже не сомневалась, что полюбит места вокруг Мертон-Холла. Местность здесь идеально подходила для прогулок — безлюдная, но прекрасная в своей открытости; пустоши, вторгшиеся сюда, были полны чарующих красок зимним днем. Когда солнце начало клониться к заходу, казалось, за багровые холмы вдалеке опускается огненный шар и его беспощадный свет отражается во множестве ручьев. Когда Ким повернула к дому, в бледнеющей голубизне неба появились первые звездочки, а сумерки наполнились влажным дразнящим запахом папоротника. Ким не хотелось заходить в дом, но его тепло приятно манило. В библиотеке уже был разожжен камин и приготовлен поднос с чаем.

Оказалось, она нагуляла аппетит, позволивший ей весьма основательно уменьшить горку оладьев, поданных на подогретом блюде, а затем переключиться на хлеб с маслом и кекс. Справиться с последним помог Макензи, да и Джессика непрестанно подвывала, клянча кусочки. Что касается Бутс, то она громко прохрапела все чаепитие.

На следующее утро миссис Фейбер послала за Ким. На этот раз она объявила, что много думала о своих мемуарах. Но когда Ким открыла блокнот и приготовилась писать, мысли автора разлетелись, а воспоминания стали несколько туманны. Миссис Фейбер поговорила немного о своем детстве, вспомнила родителей и их пристрастие к балам… Но все это звучало очень несвязно, и предложения оставались незаконченными. Например, вспоминая свой первый бал и описывая свое тогдашнее платье, расшитое серебряными цветочками, она вдруг заметила, что на Ким хорошо сшитое темно-голубое шерстяное платье с белой отделкой на воротнике и манжетах, и тут же принялась расхваливать наряд секретарши, утверждая, что он ей очень к лицу.

— Вы такая хорошенькая, что мы просто обязаны устроить в вашу честь бал, — неопределенно объявила она. — Вы могли бы надеть мое бирюзовое колье и браслеты… они очень подошли бы к вашим волосам.

— Благодарю вас, миссис Фейбер, — ответила Ким, — но я здесь для того, чтобы помочь вам с вашей книгой… Не забыли?

— Да, конечно, конечно, — слегка нетерпеливо отмахнулась она. — У вас уже, несомненно, был первый бал?.. Ваши родители постарались сделать его чудесным? Я всегда полагала, что для девушки так важно…

— Мои родители умерли, — тихо напомнила Ким.

— Ах да, конечно… Бедное дитя! Вашим отцом был тот красивый капитан — Люсьен Ловатт, не так ли? А знаете ли, — захихикала она, прикрывшись кружевным носовым платком, — одно время я была в него по уши влюблена! Да, в самом деле!.. Такой интересный, ладный мужчина, к тому же всегда ездил на белой лошади. Или на серой…

— На черной, — поправила Ким. — Он называл ее Черный Дьявол и выступал на ней много лет.

— В самом деле? Ну разве это не любопытно? — лично ей эта мысль показалась явно любопытной, потому что она откинулась в кресле и принялась подробно рассуждать о черной лошади капитана Ловатт, а намерение продолжить мемуары — или хотя бы начать работу — было временно забыто.

Траунсер принесла кофе, позже зазвонил телефон, и поднялась суматоха, потому что звонила Нерисса, которая собиралась приехать в Мертон-Холл, как только у нее появится возможность оставить семью.

— Я должна повидать тебя, мама… — Ким ясно слышала взволнованный голос, так как миссис Фейбер держала трубку подальше от уха, и несчастья Нериссы разносились по комнате с такой настойчивостью и четкостью, словно она сама здесь находилась. — Я должна повидать тебя и обсудить все вопросы… Филип ничего не понимает. Впрочем, и не хочет понимать! А сейчас произошло нечто такое, что необходимо пресечь в корне, чтобы в будущем всем нам не сожалеть!

— Боже мой! — отозвалась ее мать. — Как это плохо!.. Прямо не знаю, что тебе посоветовать. К тому же Гидеон будет дома.

— Я не желаю видеть Гидеона!

— Боюсь, тебе придется повидаться с ним, если он будет здесь! Иногда его посещают совершенно блестящие идеи! Возможно, он тебе что-то посоветует…

— Ни за что! — твердо и бескомпромиссно произнесла Нерисса. — Меня не интересуют советы Гидеона. Он слишком часто давал их в прошлом…

— Но он так любит этого ребенка. И никогда не посоветует ей ничего дурного.

— А если Гидеон решит, что, поддержав девочку, он сможет со мной рассчитаться, то так и сделает… Не сомневаюсь. — Голос Нериссы неприятно резал слух. — Я знаю, что говорю, мама.

Миссис Фейбер вздохнула и согнала Джессику с колен, словно вес мопса в сочетании с проблемой дочери, от которой, видимо, ей не удастся отмахнуться, был слишком для нее тяжел. В любом случае конец недели будет безнадежно испорчен.

— Что ж, дорогая, приезжай пораньше в пятницу, а Гидеон, возможно, вернется домой только в субботу, ближе к вечеру, так что ты сможешь уехать в город дневным поездом. Но я бы не стала рассчитывать на то, что тебе удастся избежать встречи с ним. В конце концов, он здесь хозяин…

— Он везде стремится быть хозяином, — колко прокомментировала Нерисса. А затем поспешно добавила: — Ладно, пока, мама. Сегодня мы ждем гостя к обеду — какой-то важный деловой коллега Филипа. Все должно быть безукоризненно, и мне предстоит еще многое приготовить.

Она повесила трубку, а миссис Фейбер все сидела и смотрела на телефон, который так внезапно замолчал, затем покачала головой.

— Бедняжка Нерисса! — сказала она, — Как бы мне хотелось ей помочь, но я не очень хорошо разбираюсь в подобных делах. По правде говоря, я плохо знакома с сегодняшними порядками. В мое время все было бы, конечно, просто… Заперли бы девушку в комнате и продержали на хлебе и воде несколько дней. Ну, может быть, не совсем на хлебе и воде, но лишили бы ее всех вкусных вещей и не позволили бы иметь никакой свободы.

— Но отчего? — спросила Ким, слегка потрясенная. — Что она такого совершила, чтобы запирать ее в комнате?

Миссис Фейбер вновь покачала головой.

— Влюбилась в неподходящего молодого человека. Кажется, я уже упоминала об этом, а он, видимо, совершенно никуда негодная партия… Студент, будущий художник, почти без всяких средств, чтобы содержать жену. Ферн что-то говорила о студии в Париже, которую им предоставит их друг, если они поженятся… Кроме того, Ферн полагает, что сможет зарабатывать деньги уроками английского или что-то в этом роде. Какая-то чепуха!

— Но отчего же? Если они любят друг друга…

Миссис Фейбер жалостливо улыбнулась.

— Дорогая моя девочка, разве вы никогда не слышали о том, что когда в дверь стучится бедность, любовь вылетает в окно? Все это никуда не годится… Дочь Нериссы — редкая красавица, уверяю вас! — и вдруг собралась выйти замуж, не считаясь с чувствами родителей.

— Но ведь ее отец не возражает…

— Ее отец довольно глуп, его занимает только бизнес. Я бы предпочла другого мужа для Нериссы, но в то время это казалось хорошим выходом… Все эти вечные ссоры с Гидеоном так действовали мне на нервы! У Нериссы были свои собственные деньги, конечно. Возможно, она вложила большую часть в бизнес Филипа, но сумма была довольно значительна.

— Значит, они могли бы что-то сделать для молодой пары… помочь им стать на ноги! — под влиянием порыва предположила Ким. — А вдруг он окажется хорошим художником, и вы еще будете гордиться им в один прекрасный день! По крайней мере, ваша внучка выходит замуж… или хочет выйти замуж… потому что она любит молодого человека, а не из-за семейных раздоров…

Ким замолчала, поняв, что, возможно, была не слишком осторожна, а миссис Фейбер в своем кресле, казалось, окаменела.

— Мисс Ловатт, — произнесла она тоном, в котором безошибочно угадывался упрек, — моей внучке только семнадцать, родители имеют право запрещать дочери все, что угодно до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один. По линии моей семьи такое поведение никогда не было бы одобрено, и среди множества лиц, породнившихся с нами, которыми мы можем гордиться, были политики, судья Верховного суда, который женился на моей сестре и увез ее в Бомбей, воины и создатели империи, а также члены титулованных семей, но никогда не было ни одного художника, потому что люди этого сорта почти всегда выходцы из низов и не более вхожи в наш круг, чем люди, связанные со сценой. Даже поэт, проникший в семью, вызвал бы немалое неудовольствие, хотя, естественно, мы все восхищаемся произведениями Киплинга и Теннисона и, конечно, дорогого мистера Браунинга.