Каббалист - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 15

Фридрих-Август физически не может ступить и шагу в направлении дворца герцога. И поворачивает назад. Он измучен. Когда он садится за фортепьяно, перо оставляет на бумаге кляксы вместо нот. Но к утру все готово. Весь финал. Солнце встает в тот момент, когда он записывает последнюю ноту, быстро выводит внизу «Fine» и отбрасывает перо. Ну? Что? Он ждет, в нем больше нет музыки, она вся вытекла на нотные листы. Он пуст, и сейчас он умрет. Но ничего не происходит, и полчаса спустя композитор несется ко дворцу герцога, сжимая в руке папку с клавиром, радуясь тому, что жив и будет жить, и еще напишет много симфоний, и завтра же возьмется за оперу. Он лишний раз убедился в том, что суеверия — ложь. Ему перебегает дорогу черная кошка, и он с хохотом пытается поддеть ее носком туфли…

На этом рассказ, вообще говоря, кончался. Этакий бравурный, написанный второпях финал, некоторые слова он даже сокращал — так торопился, Галка звала к шести, он опаздывал, не хотел являться с незаконченным подарком, как тот, придуманный им, композитор. Галка, он это помнил, была очень довольна.

Поздно вечером, когда все натанцевались, и разговоры перешли на серьезные темы, он попросил у Галки рукопись и, сидя за кухонным столом, вписал несколько строк. Симфония Фридриха-Августа была исполнена в день Рождества. Едва отзвучала последняя нота, композитор, сидевший за клавесином и показывавший вступления, поднялся, чтобы поклониться, пошатнулся и упал лицом на клавиатуру. Когда к нему подбежали, он был мертв. Симфония была закончена, ибо произведение искусства лишь тогда может считаться завершенным, когда его услышали. Не композитор ставит «Fine», а слушатель…

Новый финал рассказа был написан чуть получше, но тоже — полный короб красивостей, литературщина. Р.М. уронил листы в папку и поспешно завязал тесемки. К тому же, и идея стара как мир, не может быть, чтобы никто из классиков не написал чего-то подобного. Зачем Галка хранила все это и зачем отдала ему сейчас, вместе с рисунками?

Он вспомнил глаза, шагающие по дороге. Если сделать человека совершенно невидимым, он ослепнет. Нужно, чтобы глаза остались видны. Люди-невидимки? Это было бы слишком примитивно. Тогда что?

Р.М. открыл папку, опасаясь, что увидит именно примитив фантазии, в котором только взгляд следователя, к фантазиям вообще не приученный, мог разглядеть что-то болезненно-отстраненное.

Первый рисунок был вполне реалистическим портретом Галки. Карандаш. Что-то в таком духе рисуют сейчас самодеятельные художники на Приморском бульваре: «Портрет за 20 минут и 10 рублей». Галка улыбалась, позируя, но было в рисунке нечто странное. Что? Второй рисунок тоже был реалистическим, на этот раз Надя изобразила себя. Хорошо изобразила, сходство с фотографией, висевшей в гостиной, было очевидным. И было еще нечто, делавшее рисунок необычным. Р.М. вышел в гостиную и сравнил рисунок с фотографией. Судя по всему, Надя рисовала себя, глядя в зеркало. Наверно, довольно естественный способ для новичка в живописи. Впрочем, он не знал точно. Но почему она и Галку нарисовала в зеркальном отражении?

Следующий рисунок был набором цветных пятен. Акварель. Полный диссонанс. Все равно, что на фортепьяно взять режущую слух последовательность нот. Будто специально подбирала. Вряд ли Р.М., не будучи знатоком ни в живописи, ни в музыке, мог бы точно сформулировать свое впечатление, но оно было именно таким: специально подобранная злость. На кого? На что? Может, в последовательности цветов был смысл? В конце концов, можно ведь и каждую букву обозначить цветом, а не знаком. Последовательностью цветов и оттенков писать вполне осмысленные тексты и даже передавать тонкие движения души. Нормальная каббалистическая идея, — подумал Р.М.

Четвертый рисунок был почти точным повторением предыдущего, с одним отличием — почти по диагонали лист пересекала черная неровная полоса. Р.М. быстро перевернул несколько листов. Это было похоже на мультик. Все те же цветовые пятна — Надя удивительно точно повторяла и расположение, и форму, и главное, все оттенки цвета. Впрочем, главное ли? Менялось лишь положение черной полосы. Будто змея извивалась, черная, неприятная, безглазая. Имеет ли значение последовательность рисунков?

Р.М. насчитал в папке двенадцать рисунков со змеей, а всего сто шестьдесят три листа, и это было, пожалуй, единственным рациональным выводом, который он сделал. Рисунки нельзя было определить как абстрактную живопись или примитивизм. Во всяком случае, Р.М. на это не решился бы. Он видел картины абстракционистов, с недавних пор их выставляли даже в залах Музея искусств. Они не вызывали в нем никаких эмоций. В Надиных рисунках было настроение. Или это ему только казалось — тоска, ощущение осени, дождя за окном, перестука капель?

Несколько раз возникали на рисунках четко, в деталях прописанные глаза и уши. В самых неожиданных местах и всегда сами по себе. Иногда по одному, чаще в паре, а то и целой вереницей. Р.М. подумал, что смысл здесь должен быть — ведь это были единственные реалистические, а может, даже узнаваемые, «предметы». Возможно ли, что все, изображенное на листах, Надя сама видела и слышала? Можно спросить у Галки, остались ли после Нади какие-нибудь записи на магнитофоне? На большинстве кассет наверняка рок, ансамбли, в лучшем случае Пугачева, Леонтьев (или Надя предпочитала «Аквариум» и «Машину времени»?). Можно пролистать все бумаги, но стали ли эксперты слушать подряд все записи? А слушал бы он сам — только из-за смутного предположения, что уши на рисунках означают нечто такое, что Надя действительно слышала там, где она действительно видела то, что потом пыталась изобразить?..

Каким бы ни был смысл рисунков, на папке стояло его имя. Значит, Надя считала, что если кто-то и сможет дойти до смысла, то именно он. Так? Уточнение: только он или он — в числе прочих?

Р.М. закрыл папку и пошел на кухню пить чай с бутербродами. Потом отыскал в прихожей ключи и вышел на улицу. Утром все выглядело не так, как вчера, даже сосисочная на углу оказалась не мрачной забегаловкой, а довольно милым заведением с яркой вывеской и тремя выносными столиками на тротуаре.

Р.М. медленно брел по улице, особенных мыслей не было, да и не особенные проскакивали изредка, как разряды молний. Он знал, однако, это свое состояние. Вот-вот должно было придти решение задачи, над которой он размышлял все утро. Он хотел уже не столько понять, сколько удостовериться, что понял правильно. Когда Галка согласилась участвовать в «ведьминых тестах», у него сложилась уже система, четкая и однозначная. Галка была не первой и даже не десятой. Они работали больше двух недель — вопросник содержал около полутора тысяч вопросов, на которые нужно было отвечать, тщательно подумав.

А самый первый тест из десятка вопросов Роман составил — он это и сейчас помнил — в номере гостиницы «Россия», только не той, московской, а заштатного караван-сарая в городе с длинным восточным названием, куда он приехал в очередную командировку. Ребята-наладчики здесь были вполне толковыми, могли бы и сами управиться, но по инструкции требовалось присутствие представителя головной организации. Обижать их недоверием Роман не хотел — «ребята» были раза в полтора старше него — и только следил за работой. Вечером он потопал, как делал это во всех командировках, в местную публичку, где, к своему изумлению, обнаружил две редчайшие книги по черной и белой магии, изданные в середине прошлого века.

Книги ему выдали только после того, как он принес из института бумагу, в которой было написано, что для наладки счетно-решающих машин ему позарез необходимы дополнительные знания по магическим дисциплинам. Справку ему выдали на удивление быстро, он думал, что ничего не получится, но «ребята» были благодарны ему за то, что он не мешал им шевелить мозгами, и сделали все сами, недоумевая, конечно, но не показывая — мало ли какие хобби бывают у людей.

Весь субботний день Роман провел в фонде редких изданий под неусыпным взглядом библиографа, который, видимо, полагал, что приезжий специалист по электронным системам послан специально для того, чтобы повредить старинные книги, не выдававшиеся, судя по формуляру, с одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. На форзацах книг синели печати «проверено». Недоставало только оттиснуть «мин нет». Мин, в смысле подкопов под марксистскую идеологию, в книгах действительно не содержалось, а были забавные наставления на разные случаи жизни. Роман и посмеивался, и призадумывался над иными советами.