Каббалист - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 13

Почему именно сейчас пришла в голову эта идея? Он все время думал о Наде Яковлевой. И родился Кирр. Почему? Что общего? Может, если он ответит на этот вопрос, то и с Надей станет яснее?

Пропустить идею через проверочную часть алгоритма открытий? Найти слабину и попытаться усилить позитивную часть?

Р.М. привычно пробежал мыслью по ступеням алгоритма, но ничего не получил в результате. Идея не изменилась, ее способность к саморазвитию оказалась небольшой. Нет, — подумал Р.М., — так нельзя. Нужно вернуться к начальной стадии алгоритма и переформулировать идею.

Самолет качнуло, началось снижение, зажглось табло «Пристегните ремни». Р.М. отвлекся от рассуждений и впервые зримо представил себе, что скоро окажется в городе, где не был ни разу в жизни. После того, как он ушел из «Каскада» и перестал мотаться по командировкам, он отвык от аэропортов, вокзалов, полтора десятка лет вообще никуда не выезжал, кроме редких конференций, а там все расписано, и за него беспокоились оргкомитеты. Он поежился, представив, как будет ходить из одной гостиницы в другую, и Галку увидит только завтра. А если и вовсе не удастся устроиться? Плохо, что в Каменске нет знакомых — энтузиастов теории открытий, готовых и место в гостинице выбить, и приютить, если нужно.

Однако с жильем получилось как нельзя лучше. У выхода из аэровокзала Р.М. увидел вывеску квартирного бюро, и еще через пару часов, оставив портфель в небольшой комнатке, сданной ему на пять суток старушкой, сын которой укатил на север зарабатывать большие деньги, он шел по центральной (она же единственная, хорошо освещенная) улице города и смотрел по сторонам, стараясь «войти» в новый архитектурный стиль. Было еще не поздно, можно и к Галке явиться, но Р.М. не торопился.

Каменск выглядел типичным провинциальным городом: широкая центральная улица, названная, естественно, именем Ленина, и множество отходящих в стороны улочек и тупиков — похоже было на елочную ветку с иголками. Одна из таких иголок, темная, одно— и двухэтажная, остановила внимание Романа Михайловича, потому что на табличке он прочитал «Улица генерала Неделина». Здесь жила Надя, и здесь сейчас его не ждет Галка.

Р.М. зашел в пустое кафе на углу и съел порцию сосисок, разглядывая обшарпанную стену дома напротив. Смеркалось, в окнах начали зажигаться огни. Шел по улице, разглядывая номера домов, поднимался по лестнице и звонил в обитую по-старинке дерматином дверь будто кто-то другой, а Р.М. рефлексировал в сторонке и не мог остановить этого другого себя, слишком, по его мнению, торопливого.

Звонок оказался резким, Р.М. не любил звонки, они его отвлекали, в своей квартире он давно оборвал провод, и гости сначала тщетно давили на кнопку, а потом отчаянно стучали. Стук его почему-то не отвлекал.

За дверью долго было тихо, и Р.М. с некоторым даже облегчением повернулся, чтобы уйти и никогда больше (такое у него возникло странное желание!) не возвращаться, но в это время послышались легкие шаги, и он понял, что кто-то за дверью смотрит в глазок. Дверь открылась, в темной прихожей можно было разглядеть только силуэт женщины. Сам-то он стоял на свету, под тусклой лампочкой.

— Здравствуй, Рома, — сказала женщина, будто они только вчера расстались после вечеринки, и голос был тот же, Р.М. узнал его сразу. Он ничего не сказал, неожиданно перехватило в горле. Он вошел в прихожую, дверь захлопнулась. Несколько мгновений была полная темнота, будто его просвечивали рентгеном — хотели разглядеть, что он есть на самом деле. Возникло и исчезло ощущение ужасного падения в пропасть, а потом вспыхнул свет.

Галка почти не изменилась за двадцать лет. Точнее, изменилась ровно настолько, насколько изменился и он сам. Прическа только… Раньше у нее была короткая стрижка, а теперь — локоны, спускавшиеся на плечи.

— Здравствуй, Галя, — пробормотал он.

— Ты все-таки пришел к нам, — странным голосом сказала Галка.

Они прошли в комнату, где все было настолько стандартно, что взгляду не за что было зацепиться. Полированная стенка из четырех секций, диван, стол, два кресла — нормальный набор современного импортного интерьера. Галка подтолкнула Романа Михайловича к креслу, в которое он и опустился, сразу почувствовав, что смертельно устал и никогда больше из этого кресла не поднимется. Галка вышла из комнаты, дала ему время придти в себя, собраться с мыслями. А может, просто у нее чайник выкипал на плите, кто знает.

Р.М. огляделся и понял, что с умыслом был посажен именно в это кресло, а не, скажем, на диван. Прямо перед ним в простенке висела большая

— в половину ватманского листа — фотография. На мосту через широкую реку — Волгу, наверно? — стояла девушка. Снимок был сделан с какой-то странно высокой точки, была видна и вода внизу, и даже теплоход. Надя — он узнал ее — смотрела на фотографа, приподняв голову, и оттого, наверно, выглядела упрямой и строгой. Она была в легком летнем платье без рукавов, у Романа Михайловича заныло сердце, он подумал, что приезд его нелеп, сейчас войдет Галка, они будут смотреть на фотографию и молчать, потому что Галка говорить не захочет, а он так и не найдет в себе сил спрашивать, посидит и уйдет, опустошенный и проклинающий себя за душевную черствость, и сегодня же улетит, и впредь сто раз подумает, прежде чем являться куда бы то ни было незваным гостем.

Вошла Галка с подносом, на котором стояли две огромные чашки кофе, блюдо с бутербродами, сахарница.

— Может, тебе что-нибудь посолиднее? — спросила она. — Есть борщ. А?

— Спасибо, Галя, не надо, — сказал Р.М.

— Знаешь, Рома, с тех пор, как нет Наденьки, я заставляю себя каждый день готовить что-нибудь вкусное… Раньше не успевала, а теперь заставляю. Ты поешь, хорошо?

Пришлось ему есть борщ, а Галка сидела рядом и пристально его рассматривала. Возникла неловкость: говорить с полным ртом Р.М. не мог, чувствовал себя глупо, а Галка все не отрывала взгляда.

— Рома, — сказала она, — давай договоримся. Ты не будешь меня утешать. От слов мне бывает плохо, я начинаю реветь.

Р.М. кивнул. Потом они пили кофе, и Галка говорила — почему-то не о дочери, а о бывшем муже.

— Ты веришь в любовь в сорок лет? Я не верила. Потом пришлось. Как у нас с ним было раньше, в первые дни… Так у него с ней, с его новой… У нас это продолжалось месяц или два, потом привыкли, началась семейная жизнь… То есть, хочу сказать — семейный стандарт, который иногда как кость в горле, и не сбежишь, потому что стандарт, а от стандарта не сбегают. Во всяком случае, такие, как я. Если бы я смогла все сохранить, если бы он не ушел… хотя что я… все равно он бы ее встретил. Но если бы… Мне все время кажется, что Наденька ничего бы не… Понимаешь? Так мне кажется…

Галка замолчала, смотрела в стол, мяла руками край скатерти, и Р.М. неожиданно увидел, что ее всю трясет. Она не плакала, внешне оставалась даже спокойна, но ее била дрожь, и это оказалось так страшно, что Р.М. растерялся вконец. Может, именно от растерянности он и сделал единственное, что должен был сделать. Обошел стол, обнял Галку, заставил пересесть на диван, и Галка прижалась к нему, продолжая дрожать, он чувствовал теперь, как ей плохо и только сильнее прижимал к себе.

Постепенно Галка успокоилась, и Р.М. ощутил неловкость от того, что делает нечто, логически необъяснимое, но отстраниться не мог, нужно было какое-то действие или слово, или то и другое вместе.

— Господи, — сказала Галка, уткнувшись носом в его плечо, — где ты был так долго, Рома? Ты же умнее нас всех, и ты бы еще тогда все понял… Я ведь понимать не хотела, только почувствовать и помочь. И другие тоже. А нужно было именно понять… Только ты мог бы…

— Галя, — медленно сказал Р.М., — я ведь ничего, ну совсем ничего о тебе не знаю. Я и услышал о тебе, то есть понял, что это именно ты, когда мне сказали о рисунках… нет, и тогда не понял, потом…

— Тогда, потом, — Галка вздохнула. — Спасибо, что приехал. Ты все поймешь, потому что кроме тебя некому. А я ведь сначала боялась, даже отвечать на письмо не хотела, дура… Они ведь все решили, что моя девочка… что у нее психическая болезнь. Все признаки нашли. Им надо было как-то объяснить, почему она это сделала. Может, действительно я виновата? А тебя не было. Ты бы посоветовал…