Портрет неизвестной в белом - Чудакова Мариэтта Омаровна - Страница 2

– Жень, водичка есть там у тебя?.. – охрипшим голосом спросил он.

Женя испуганно протянула ему бутылку. Она не все понимала, но чувствовала, что происходит что-то странное. Брежнев – это имя явно было из истории, вроде одного из первых русских авиаторов Уточкина.

Саня, булькая, выхлебал полбутылки и обратился к бабусе почти свежим голосом:

– Какой же Брежнев, мамаша, – он ведь умер давно?..

– Что ты, что ты, сынок, окстись! – старушка перекрестила Саню широким крестом. – Что ж ты, газет, что ли, не читаешь? А может, ты, сынок, из заключения? Там, говорят, ничего не сообщают, что на воле-то деется…

– Нет, мать, – продолжая веселиться, ответил за него Леша. – Он с воли.

– Ну дак знать должон. Это ж все вороги наши придумали.

– Так похороны-то по телевизору показывали. Я сам видел. Еще гроб-то не удержали, стукнули одним углом!..

– Дак это ж не его, – старушка взмахнула на них обеими руками, как на несмышленышей, болтающих невесть что, – подмененного хоронили! Дерьмократы ж придумали!

– Чего-чего? – тут и Леша стал потихоньку терять равновесие.

– Ну враги-то народа! Что ж вы, неученые, что ли? Сталин-то истреблял их, истреблял, да не всех успел – самого его, родимого нашего, супостаты извели. Ну вот…

Старушка явно входила во вкус, напоминая уже сказительницу. Такую привозили однажды в Лешину школу. В темном сарафане и подпояске, она, подпершись рукой, так здорово рассказывала сказки, что ей кричали: «Еще! Еще!» – и никак не хотели отпускать.

– Секретарь-то поселкома все нам рассказал. Да и в газетах описывают как есть, вы ж жнать должны, – опять упрекнула собеседница.

– Да у нас газеты, наверно, другие. Расскажите нам, мамаша, – попросил Леша.

– Каки-таки другие? У нас газеты одни – совецкие! По всему Совецкому Союзу одно пишут! Одна газета – «Правда»! Рази кому позволят свою неправду писать? За это ж посодют сразу! Сра-азу! – с видимым удовольствием протянула старушка.

– Ну, расскажи, мать, про Брежнева-то! – подключился Саня.

– Чего с ним дерьмократы-то ваши сделали? – весело подхватил Леша.

– Каки-таки – «наши»? Таки ж наши, как ваши!.. Вот подхватили они яво, голубчика, под белы рученьки…

– У-у-у, – завыл Саня, давясь. Он живо представил себе белы рученьки генерального секретаря компартии.

– …и запрятали от народа. И объявили народу, что – умер, мол. А вместо яво в гроб уложили настояшшего покойника…

– А как же, мамаша, политбюро-то промолчало? И на мавзолее стояли, и гроб несли под стену…

– Дык не знали! А кто знал – того подкупили!

– А кто подкупал-то?

– Дык дерьмократы, говорено ж вам!

– Кого подкупили – политбюро?

Старушка несколько опешила. Верховный орган партии, под которой прошла жизнь, подкупленным в ее сознание как-то не вписывался.

– Ково надо было, того и подкупили! – сказала она сварливо.

– А потом-то что было?

– Потом, – снова сладко заулыбалась говорливая собеседница, – потом сумел Леонид Ильич выйтить из свово полона, дерьмократов всех разогнал, Горбачева, – ну, кто задумал-то все это! – под расстрел подвел… И снова власть взял – на благо, значит, народа.

Стало понятно, что Андропов и Черненко, каждый понемножку поцарствовавшие в промежутке между Брежневым и Горбачевым, выпали в осадок старушкиного курса новейшей истории России.

– И не жалко было? – спросил Леша, давно вошедший во вкус разговора.

– Кого?

– Да Горбачева-то. У него ж жена была любимая, дочка, внучки… А расстреливают-то когда – это ж, мать, живой человек превращается в холодный труп. И учти – насовсем. Это тебе не на учениях.

– Его жалеть? Супостата окаянного? Да я б его, кабы силы, своими руками разорвала!

– А Ельцина – тоже? – весело спросил Леша.

– Какого еще Ельцина?

Прояснилось что старушкины часы встали до 1990–1991 годов. Это уже становилось интересным.

– А за что ты, мать, разорвать-то его хотела? – поинтересовался Саня.

– Дак все у нас отнять вздумал было!

– Что – все-то?

– Да все! Фабрики, заводы… И энти… недра!

– Мать, – не выдержал Леша, пока теперь уже Саня крутил головой и хохотал, – а у тебя что было-то?

– Чего? – не поняла старушка.

– Ну что у тебя-то лично Горбачев отымал? Ты чем владела-то? Фабрикой какой? Кондитерской, что ли?

– Чего – фабрикой?.. Что я – фабрикантша, что ли?

– Так он у тебя вот эту твою развалюху, что ли, отнять хотел? А она кому нужна-то?

Старушка стояла, вытаращив глаза, явно сбитая с толку.

Саня потянул увлекшегося Лешу за рукав.

– Да ладно тебе, Калуга… Ты лучше у коммунистов наших, мужиков молодых, спроси про фабрики. Чего ты к бабушке пристал? Расскажите лучше, мамаша, как вы сейчас-то живете?

– Дак говорила ж вам, – снова вошла старушка в распевный сказительский ритм, – живем – лучше не надо. Картошечка своя, морковка своя, соль и спички в лавке всегда есть. Вот – пальтишечко по ордеру мне выдали – двенадцать годков уже ношу. Сносу нет! – старуха выставила обтерханный край рукава. – Только бы войны не было!

Саня взял Лешу за плечо и повел по улице дальше. Но Леша успел все же крикнуть:

– С кем войны-то, мать?

– Как с кем? – удивилась старушка. – С мериканцами, с кем же еще-то? Только и думают, как нас унистожить!

– Да мы сами себя лучше всех унистожим, – уже себе под нос пробормотал Леша, удаляясь от словоохотливой собеседницы скорыми шагами.

– А мы? – жалобно крикнула из машины Женя. – Нам выйти можно?

– Вам? – переспросил Саня и повернулся к часовому, давно покинувшему свой пост. – Ты как, служивый, в себе? Ну-ка дай мне от греха Калашникова.

Саня ловко выхватил у однополчанина, так и не проронившего за время этой содержательной беседы ни слова, автомат, вмиг проделал что нужно, вернул часовому уже в безопасном виде и обернулся к машине.

– Теперь, Женя, выходи! И ты, Том! Только за нами идите, без нас – никуда. Я тут еще не разобрался, на этой местности.

Женя и Том в мгновенье ока выкатились из машины и пристроились за водителями. Сплоченная группа интуристов начала медленный путь по поселку.

Глава 3

Цветочки

Уже заметно светало, в листве деревьев, стеной обступавших поселок, слышался шорох, возня, неясное воркование – просыпались птицы. Пробирал утренний холодок.

Из соседнего со старушкиным дома, такой же развалюхи, выбежал босиком мальчик лет восьми с льняными, до белизны выгоревшими за лето, спутанными со сна волосами – видно, по неотложному маленькому делу. Завидя чужих, он так и застыл, ухватясь рукой за резинку трусов.

– Чего встал, генерал? – крикнул Леша. – Давай-давай, делай свое дело – да не тут, за домом! – и выходи к нам, разговор есть.

Мальчик резво забежал за дом и быстро вернулся. Но близко к калитке не подошел, смотрел испуганно.

– Вы оттуда? – спросил он наконец и неопределенно махнул рукой в сторону дороги. – А как вас пропустили-то – без комбинезонов?

– Каких еще комбинезонов?

– Ну… засситных…

– От чего защищаться-то, генерал? – серьезно спросил Леша, вглядываясь в мальчика.

– Дак там жа СПИДом все заражоно!

– Где – там?

– Дак везде! Только Москву засси… защи… засситили… Там чисто… Потому выходить отседа никуда нельзя. В Москву только можно – на самолете…

Он вздохнул. И слушавшим его стало ясно, что вздыхает мальчик о своей давней и несбыточной мечте – билете на самолет в Москву.

Том отметил про себя, что мальчик, как и старушка, говорил «дак» (она, правда, еще говорила «дык») вместо «так». Еще ему почему-то понравилось, как мальчишка сказал «заражоно» вместо «заражено». В смысл же сказанного Том вдуматься еще не успел.

– Так, – сказал Леша и посмотрел на часового. У того лицо давно приобрело окаменелый вид – точь-в-точь как у тех, кто стоит на посту у Могилы Неизвестного солдата.