Знак Вишну - Черкашин Николай Андреевич - Страница 51

— Из Рени, — продолжал Быховский, — Ризнич был направлен в Италию принимать «Святой Георгий». Добирался он туда со своей командой через Персию, Египет, Тунис. Видимо, французы переправили его из Бизерты в Специю... Подводная лодка № 3 осталась в Рени, при оккупации Бессарабии ее захватили румыны. Пытались ввести ее в строй, но ничего у них не вышло, разрезали «тройку» на лом.

Обо всем этом Быховский узнал почти из первых уст — от боцмана Грязнова, служившего с Ризничем на подводной лодке № 3.

Как-то на заседание историко-литературной секции при Центральном военно-морском музее, которую возглавлял Быховский, пришел лысоватый старичок с аккуратной бородкой, в старом флотском кителе. Он внимательно и почтительно слушал доклады и сообщения. Вряд ли кто-нибудь из присутствующих догадался тогда, что с этим невзрачным человеком под своды музея вошла живая история российского подплава.

Грязнов начал службу на лодках еще в русско-японскую войну, то есть с красной строки боевой летописи нашего подводного флота. Был инструктором в учебном отряде Щенсновича. После Дуная боцманил на большой лодке «Леопард», на ней же выходил в легендарный Ледовый поход, когда в марте 1918 года из Гельсингфорса в Кронштадт, раздвигая метровый лед, ушли от немцев 250 кораблей, ставших ядром советского флота на Балтике. После гражданской Василий Михайлович обучал краснофлотцев-подводников.

Уж Грязнов-то мог многое рассказать и о Ризниче, и о Щенсновиче... У него наверняка могла быть и фотография командира «Святого Георгия»... Быховский отыскал адрес старого боцмана — 14-я линия Васильевского острова, дом № 73, но тут же предупредил:

— Грязнова я не видел давно. Может быть, его уже и нет...

Вскакиваю в такси и мчусь на Васильевский остров, как будто с помощью четырех колес можно обогнать время... Старый доходный дом с лепной осоавиахимовской эмблемой над упраздненным парадным входом. На этажи вела «черная» лестница. Воистину это была черная лестница.

— Опоздали вы годом, — встретила меня вздохом сожаления пожилая женщина, — умер он... в прошлую пасху... Поехал за тортом и... прямо в трамвае.

— Вы жена Василия Михайловича?

— И жена померла... Мы-то уж новые жильцы.

— Бумаги какие-нибудь остались? Документы, фотографии, письма?

— Да были бумаги. Во двор все выбросили... Жена Грязнова тихо померла, никто не слышал. Она тут с неделю пролежала... запах пошел. Ну и выбросили все перед ремонтом.

Я спустился в каменный колодец двора, раскаленный июльским солнцем. Из распахнутых окон во двор вливались шумы большого дома: надрывались младенцы и магнитофоны, грохотала пальба с телевизионных экранов, на шестой этаж звали Витьку-паршивца, и сыпались с какого-то подоконника «миллион, миллион алых роз»...

Дом жил своей жизнью, и не было ему никакого дела до старого боцмана, игравшего со смертью в глубинах Балтики и Тихого океана... Через этот двор-колодец протекала Лета — река забвения, и мне вдруг стало до боли жаль лысоватого человека в старом флотском кителе, канувшего в ее мертвую воду почти бесследно...

Вместе с ним исчезли в ее черных омутах и все его потаенные суда, умевшие счастливо всплывать, но только не из глубин реки забвения; исчезли и его годки-товарищи, и те фотографии, где они запечатлены рука об руку с ним, боцманом «Леопарда» и подводной лодки № 3, сгинула и общая тетрадь, которой Грязнов поверял свои воспоминания...

Дом № 73 украшала лепная осоавиахимовская эмблема с девизом «Крепи оборону Родины!», и мне захотелось, чтобы рядом были выбиты слова, продолжающие надпись: «...как крепил ее военный моряк Василий Грязнов, живший в этом доме».

Итак, в свое звездное океанское плавание Ризнич отправился с берегов Дуная. Наверное, черноморские штабисты, которые подбирали командира на «Святой Георгий», понимали, что подводник, совершивший самый дальний свой лодочный переход одиннадцать лет назад по прибрежному маршруту Либава — Кронштадт и волею судеб всю войну проторчавший у причальных стенок Пярну и Рени, не слишком удачная кандидатура для столь рискового дела, как перегон подлодки-малютки из Средиземного моря в Белое. Но кандидатуру Риз-нича выдвигал не кто иной, как командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак. И выдвижение это надо понимать как запоздалую, но все-таки месть — тонкую, хорошо продуманную: «Кажется, вы, господин Ризнич, так рьяно отстаивали мореходность подводных аппаратов? Так вот вам шанс отличиться...» Шанс был не столько отличиться, сколько сгинуть в коварном Бискае или угодить под торпеду германского подводного рейдера... Ризнич после многих лет вынужденного бездействия принял этот вызов с радостью. Он верил в себя, верил в стойкость и храбрость русского матроса.

«Найти себе команду дружную и которой можно вполне довериться, — писал Ризнич, — не так трудно, если принять во внимание громадный контингент желающих плавать на подводных судах».

Именно такую — дружную — команду и подобрал себе Ризнич.

Одно время ходила такая легенда, будто экипаж «Святого Георгия» сплошь состоял из младших офицеров, переодетых в матросское платье. Но это не более чем легенда. Все пятнадцать человек команды были натуральными матросами и унтер-офицерами, вызвавшимися идти в опасное плавание добровольно. Офицерские же погоны носили на лодке, кроме Ризнича, лишь двое: штурман лейтенант А. Э. Ропп и подпоручик по адмиралтейству М. А. Мычелкин. Оба бывалые моряки, прошедшие в буквальном смысле и огонь и воду...

Александра Эдуардовича Роппа Ризнич пригласил из «клуба самоубийц», как тогда называли дивизию траления Балтийского моря. Лейтенант Ропп командовал в ней одним из тральщиков. До того Ропп служил на крейсере «Аскольд», отличившемся при штурме дарданелльских фортов.

Еще раньше — в 1908 году — мичман Ропп вместе с другими моряками линейного корабля «Слава» и всей гардемаринской эскадры участвовал в спасении жителей Мессины, разрушенной мощным землетрясением. На мундире его рядом с орденом Станислава поблескивала серебряная итальянская медаль...

Вахтенный начальник подпоручик по адмиралтейству Михаил Алексеевич Мычелкин прошел все ступени флотской службы: матрос, кондуктор, офицер. Немало морей избороздил он на своем веку. Чудом уцелел на торпедированном в Пенанге крейсере «Жемчуг».

Проблема сплоченности экипажа, психология взаимоотношений командира подводной лодки и членов команды волновали Ризнича не меньше, чем техническая сторона подводного плавания. «Что лучше, — задавался он вопросом, — будет ли командир отделен от команды и управлять лодкой отдельно или команда будет иметь возможность все время следить за командиром? Мне кажется, что где бы то ни было и что бы ни делалось, но если от действий другого зависит наше благосостояние, а тем более жизнь, то удивительно хочется быть в курсе дела и кажется очень тяжелым не иметь возможности следить за всеми действиями лица, в руках которого находится наша жизнь».

Команде «Святого Георгия» повезло: у нее был не просто отважный командир, но командир-психолог...

Командир был назначен, подобран был экипаж, а между тем вопрос о передаче лодки России все еще висел в воздухе. Истощенная затянувшейся войной царская казна не могла выплатить заводу те миллионы, которые оговаривались в контракте. Союзники-англичане обещали кредит, но не очень торопились.

Тем временем, ничего не зная о закулисной борьбе дипломатов и финансистов, в Специю для приемки подводной лодки прибывает русский экипаж во главе со старшим лейтенантом Ризничем.

Итальянские власти встретили моряков настороженно. Только что за революционные выступления им пришлось удалить из Специи экипаж ремонтирующегося русского парохода «Млада».

Морской министр приказал назвать подлодку Ф-1, однако подводники запротестовали. Морской агент Врангель доносил в генмор:

«Нашей подводной лодке заводом перед спуском было дано имя «Святой Георгий». Командиру и команде весьма желательно было бы, если возможно, оставить название, тем более что данное ей — Ф-1 — по-немецки означает «скот», «скотина»...»