Знак Вишну - Черкашин Николай Андреевич - Страница 27

— ...Над которыми люди ходят и не знают того, — с улыбкой продолжил Рейфлинт. — Это библейское пророчество не по нашему адресу. Мы не гробы. Наша эскадра — это ковчеги двадцатого века. Каждый из них — резервуар жизни! Ее стальной кокон! Да-да! — Рейфлинт сжал подлокотники, чтобы удержаться от жестикуляции. — Когда ядерный ураган сметет с материков все живое, кто спасет и сохранит остатки людского рода? Бункеры, бомбоубежища, противоатомные укрытия? Чушь! Это сделаем мы! Только у нас, у подводников, шансов уцелеть в ядерной катастрофе больше, чем у кого бы то ни было. Уничтожить субмарину в сотни раз труднее, чем любой город планеты. У нас нет точных координат. Нас не научились засекать быстро и точно, как самолет или ракету. Нас хранит океан! А мы — земную цивилизацию. Ибо подводные лодки сами по себе суть венец прогресса. Все, что есть лучшего, мудрого, авангардного в технике, науке, жизни, собрано, влито, вбито в наши прочные корпуса. Все, все, все — от атомного реактора до коктейльного миксера, от Библии до видеокассет, от сгущенного молока до сжатого воздуха... И когда сажевые облака покроют все небо и от наведенной радиации в шлаке какой-нибудь Новой Зеландии сдохнет последний таракан, мы, подводники, будем жить на глубине доброй тысячи футов точно так же, как сейчас: вдыхать профильтрованный воздух, загорать под кварцем и даже попивать кофе, если стюард не поленится запасти его побольше. Мы сможем жить так годами — без связи с земным пепелищем. Активная зона реактора заряжена на несколько лет. Наши опреснители не дадут нам умереть от жажды. У нас в аварийном комплекте рыбацкие сети — мы не умрем от голода. Мы не умрем и от скуки — в нашей фильмотеке лучшие комедии мира.

Рейфлинт говорил уверенно и страстно, не подыскивая слов, не растягивая пауз. Все это он не раз излагал Нике и теперь изрекал давно отточенные сентенции.

— Ну а потом, когда истощится уран ваших реакторов? — горько усмехнулся Бар-Маттай.

— К тому времени атмосфера очистится и завершится распад радиоактивного пепла. Суша станет снова пригодной для жизни. Мы всплывем и выйдем на землю. Мы начнем все сначала. От нас пойдет новое человечество. Жизнь возродится из скорлупы субмарин, как из огромных яиц, вызревших в недрах океана.

— А женщины?! — саркастически воскликнул Бар-Маттай. — Или вы будете размножаться делением?

— Женщины? — Коммодор на секунду задумался, подыскивая сокрушительный аргумент. И тут его осенило, он хитро улыбнулся. — Ну что ж, придется тебе показать нашу Еву.

Он включил телевизионный монитор носового отсека, и на экране возникли угловатые конструкции торпедозарядной автоматики. Между ними сидели и полулежали — кому как было удобней — свободные от вахт архелонцы. Судя по оживлению, зрители собрались отнюдь не на фильм и даже не на игру в «тото»... Больше всех суетился стюард, поминутно выглядывая из-за ширмы, расставленной перед круглыми крышками торпедных аппаратов. Наконец он выбрался оттуда в чалме, обнаженный по пояс, с флейтой в руках. Тут же вспыхнули первые аплодисменты и погасли.

Бахтияр уселся по-турецки рядом с негром-барабанщиком, и оба они завели тягучую и ритмичную мелодию Больших Кокосовых островов. Из-за ширмы — Бар-Маттай глазам своим не поверил — выплыла изящная женщина в костюме стрип-герл.

Танцуя и раздеваясь, она пела:

Рейфлинт щелкнул тумблером, и экран погас.

— Считай, что это шутка. Она попала к нам случайно. И уж, конечно, не годится в праматери нового человечества...

Он замолчал, что-то взвешивая про себя, но полемический задор пересилил:

— Я не выдам большой тайны, если скажу тебе, что там, в базе, для «Архелона» готовится новый экипаж — смешанный. В него войдут женщины, и какие: молодые, здоровые, гармоничные. Не чета этой мисс Преисподней, — кивнул он на экран. — Они будут делать здесь то, что вполне им посильно: вести штурманскую прокладку, наблюдать у приборов, дежурить у пультов, работать с компьютерами, лечить, готовить пищу...

— Во все времена женщина на корабле приносила несчастье.

— Ерунда! Предрассудки... Будущее флота — за смешанными экипажами. Они смогут нести боевое патрулирование гораздо дольше, чем мы сейчас. И самое главное, каждый такой экипаж — это биологический резерв человечества. В термостатах субмарин будут храниться контейнеры с замороженной спермой, которую дадут лучшие мужи нации. Жизнь возродится из скорлупы субмарин как из огромных яиц, вызревших в недрах океана. «Мы живем, мы бодрствуем — в стенах гробниц!» — так говорил Заратустра.

В голосе коммодора звучало едва ли не ликование, и Бар-Маттай понял, что возражать ему сейчас бессмысленно. И был прав. Рейфлинту помогали стены — стальные своды отсека; они наполняли его уверенностью в непоколебимой правоте своих аргументов, ибо все, о чем он говорил, невольно подкреплялось явью «Архелона». Гигантский подводный ковчег существовал, жил, двигался, его и в самом деле ничто не связывало с обреченным материком, он витал, словно орбитальная станция в гидрокосмосе планеты,

Рейфлинт благоразумно не стал распространяться о том, что он подал на имя морского министра проект, в котором обосновывал роль подводных лодок не только как оружия возмездия, но и как резервантов цивилизации. Он предлагал создать на доступных подводных вершинах «пункты живучести», где бы во всплывающих контейнерах хранились урановые стержни для лодочных реакторов, турбинное масло и прочие припасы, позволявшие атомаринам плавать десятилетиями в отрыве от баз, от берега, от земли...

Теорию «океанического выживания» Бар-Маттай, не пускаясь в теоретические словопрения, зачеркнул для себя одной фразой: «Он не знает океана». Произнеси он это вслух, коммодор, проведший в Атлантике годы и годы, несомненно, был бы взбешен. Но Рейфлинт действительно не знал океана так, как ощущал и понимал его этот странный человек в желтом хитоне.

Летом сорок четвертого немецкая подводная лодка торпедировала в Карибском море пассажирское судно. Среди плавающих обломков на поверхности остался и месячный младенец, мать которого успела обмотать свой драгоценный сверток пробковым поясом. Дельфинья стая не дала погибнуть ребенку. Крохотное человеческое существо, повинуясь древним инстинктам, приняло море как вторую колыбель, и море приняло его как свое дитя. Мальчик прекрасно держался на воде, и одна из дельфиних впрыскивала ему в рот жирное молоко. Он научился нырять и подолгу задерживать дыхание, он научился спать так же, как дельфин, есть рыбу и уходить от опасности, держась за спинной плавник своей новой матери. Вместе же с ней он угодил в рыбацкие сети. Рыбаки глазам своим не поверили, когда увидели, как трехлетний мальчуган извивался и бился на палубе, словно дельфиненок. Он не умел ходить и ползал, опираясь лишь на локти, не прибегая даже к помощи коленей. Ел только рыбу. Щебетал, цокал и попискивал точь-в-точь как дельфины.

Об этом невероятном случае не решились писать даже самые падкие на сенсации газеты. Сыном моря заинтересовался институт антропологических исследований. В его стенах мальчик научился ходить, понимать человеческую речь. В отличие от детей, выращенных волками и другими животными, дельфиний Маугли довольно быстро вживался в общество людей и в умственном развитии очень скоро догнал сверстников. От прежнего образа жизни в его характере остались только три неизгладимые черты: он мог есть только то, что поставляло море, спал по-дельфиньи — вполглаза, полубодрствуя то одним полушарием мозга, то другим, и, наконец, последнее: его совершенно не волновали женщины.

...Первым обнаружил признаки этой странной болезни стюард. Точнее, Бар-Маттай, который с ужасом наблюдал, как Бахтияр, опершись ладонью на раскаленную плиту, завинчивал под подволоком клинкет вентиляции. Ладонь дымилась, и потрескивала, а стюард, не отрываясь от клинкета, удивленно пробормотал: