Ваш скандальный нрав - Чейз Лоретта - Страница 52

Не говоря уже о том, что австрийцы не знали бы, что с ними делать, если бы даже письма и оказались у них в руках.

– Как пожелаете, граф Гетц, – промолвила Франческа.

Граф сдержанно кивнул, старательно отводя от нее взгляд.

– Полагаю, вы захотите поехать к вашей подруге, – сказал он.

– Нет, – ответила Франческа. – Она будет… занята.

Франческа не смогла сдержать улыбки, вспомнив Джульетту и ее принца. И почему только она не приняла ухаживаний его высочества! Какой приятной и безмятежной была бы сейчас ее жизнь!

– Я поеду к Маньи, – заявила Франческа. – Знаю, что меня там ждут в любое время. – С этими словами Франческа вышла из комнаты, зная, что Кордер мрачно смотрит ей вслед.

Джеймс был вовсе не так готов к сотрудничеству, как можно было подумать, глядя на него. У него не было ни малейшего желания покорно идти во Дворец дожей. Прежде всего он не был уверен в том, что эта «прогулка» не завершится в темнице. Это было бы ужасно неудобно, потому что Квентину понадобилось бы несколько часов или даже день-другой на то, чтобы его оттуда вызволить.

Опыт подсказывал Джеймсу, что в тюрьме не обязательно должно быть очень плохо. И если не считать время, проведенное в аббатстве, он бы сказал, что сидеть за решеткой довольно… спокойно. Да, в зависимости от окружения там не всегда бывает комфортно, зато у человека появляется возможность и время подумать хорошенько, ни на что не отвлекаясь, ни из-за чего не расстраиваясь. А в настоящее время ему многое нужно как следует обдумать.

Однако именно сейчас у него не было времени на то, чтобы отсиживаться в одиночку в холодной, темной и сырой подземной тюрьме.

А ведь у Гетца действительно есть причина посадить его под замок. Губернатор далеко не глупец, и Джеймс прекрасно понимал ход его мыслей.

«У меня все было хорошо, я жила в мире и спокойствии, но только до тех пор, пока ты не приехал в Венецию», – сказала ему Боннард.

Граф Гетц должен думать примерно то же самое: Венеция была вполне мирным городом до тех пор, пока туда не приехал Джеймс Кордер.

Можно не сомневаться в том, что его ждет допрос, и это будет очень утомительно. Еще одно промедление, потеря драгоценного времени.

Возможно, подумал Джеймс, ему следовало подчиниться инстинкту, подсказывавшему, что надо бежать, едва он услышал чеканную поступь людей Гетца – звук, который он узнает всегда.

Но Кордер не знал, кто именно направляется в гостиную Франчески, не знал, что этим людям, кем бы они ни были, нужно от нее, поэтому он не оставил ее на съедение льву – это было бы не по-джентльменски. Впрочем, если бы она сказала ему, где эти чертовы письма, он бы скорее всего ретировался.

Больше ему ничего не нужно. Все остальное – ревность, оскорбленное чувство, преданное доверие – значения не имело. Это его работа, а Джеймсу известно, что смешивать ее с чувствами нельзя никогда. Так что пусть едет к Маньи, если ей так этого хочется. Пусть катится к дьяволу, Джеймсу наплевать!

А он тем временем успокоит графа Гетца, и чем скорее он это сделает, тем скорее сможет вернуться к работе.

– Я неплохо ориентируюсь в этом доме, – обратился Джеймс к Гетцу. – И возможно, обыск пройдет быстрее, если я помогу в его проведении.

Марта Фейзи не участвовала в свалке, устроенной возле палаццо Нерони, а наблюдала за происходящим из небольшой лодки с безопасного расстояния. И ей понадобилось куда меньше времени, чем нанятым ею головорезам, чтобы понять, что ее план опять не сработал.

Она не стала ждать, надеясь, что все еще может повернуться в нужном ей направлении. Да, возможно, она не читает с такой же скоростью, как другие люди, зато фиаско она может определить практически с первого взгляда.

Хорошо, что руки у нее были заняты веслами, потому что любой ни в чем не повинный прохожий сразу физически ощутил бы на себе силу ее огорчения.

Но дело происходило в Венеции, и трудно отколотить кого-нибудь, когда ты в лодке, особенно когда при этом надо выбирать водный путь в ночной тьме да еще ускользать от столкновения с этими чертовыми гондолами, которые так и снуют по каналам.

Так что Марте оставалось лишь выразить свои чувства вслух на родном языке, непонятном тем, кто мог услышать ее.

– Вот что происходит, когда имеешь дело с недотепами, – принялась Марта громко жаловаться окружающему миру. – Хорошо ему, сидящему в Лондоне в окружении своры лакеев, сказать: «Ах, Марта, дорогая, раздобудь мне, пожалуйста, эти письма, если тебе не трудно». Интересно, почему же он позволил этой потаскухе их забрать? И почему он до сих пор с ней переписывается? Почему вообще она его интересует? Она же такая высоченная! Почему он мне не купил красного платья? Когда он в последний раз присылал мне украшения? Если они мне понадобятся, я, конечно, могу их и украсть. Но она-то! Глупые мужчины готовы дарить ей драгоценности за то, что она ложится перед ними на спину и дает им то, что большинство женщин готовы отдать даром. Ненавижу ее и ее дурацкие письма. Вообразила себе, что больно умная и что любой мужчина в лепешку разобьется ради ее капризов. Тоже мне леди! Скоро мы узнаем, кто из нас красивый и кто умный. О да, дайте мне дотянуться до нее руками, хотя бы один раз! И уж тогда я буду знать, как надо поступить.

Да-да, Марте известно, что надо сделать с этой чересчур умной английской шлюхой. Вопрос только в том, как бы ей добраться до нее.

Гетц работал очень тщательно. Его люди начали обыск с крыши и постепенно спускались вниз. И хотя Джеймс помогал им, особой надежды найти письма у него не было. Франческа не держалась бы столь беспечно, если бы спрятала их в палаццо Нерони. Что бы ни происходило всякий раз с ней самой или с ее домом, она не выражала ни малейшего беспокойства о письмах.

Но что же тогда, черт возьми, она с ними сделала? Что, если она их сожгла?

Хотя нет, это невозможно, она не настолько глупа. Ее можно счесть кем угодно, только не дурочкой.

Трудной, темпераментной, циничной, упрямой, неутомимой, очень-очень капризной – да. К этим определениям можно добавить много других – умная, озорная, несдержанная, страстная, живая… ах да, еще невероятно дорогая… Если бы не все это, Джеймс разгадал бы ее загадку самое большее за три дня.

Да, скорее всего писем в палаццо Нерони нет. Джеймс был готов поспорить на собственную жизнь, что он прав. Он даже притащил лестницу и тщательнейшим образом осмотрел каждую завитушку, каждый крючок, каждую трещинку в лепных купидонах и занавесях. Он проверил картинные рамы и заглянул за них в поисках тайника. Гетцу он сказал, что смотрит, нет ли где-нибудь проволоки или пружин, которые могут послужить ловушкой.

Позднее этим же днем, не обнаружив ни мятежников, ни смертоносных приспособлений, Джеймс отправился во Дворец дожей на долгий допрос.

Кордеру удалось успокоить графа Гетца, убедив того, что до него дошли слухи о том, что Марта Фейзи, преступница, известная на юге Италии и в Папской области, оказалась на свободе в Венеции. Очень возможно, что она сделала миссис Боннард своей целью, сказал Джеймс, потому что английская леди, во-первых, одинока, а потому беззащитна, а во-вторых, она является владелицей отличной коллекции драгоценных украшений.

– Фейзи – воровка, – сказал Джеймс губернатору. – Она действует беспощадно, как и многие итальянские преступники. Такие обычно идут напролом. От них много шума, и они без необходимости готовы убивать людей. Они мстительны. Полагаю, эта самая Фейзи несколько раз совершала попытку убийства, но что-то ей мешало. И чем больше она злится, тем более решительной, яростной и безжалостной становится.

– Папская область недовольна, – проговорил Гетц. – Только за прошедший год было совершено две сотни убийств. Но здесь у нас всем правит закон. Мы разыщем эту женщину, а остальные преступники предпочтут оставаться в своих странах, где царит беззаконие.