Нам не страшен Хуливуд - Кемпбелл Роберт - Страница 37

– Ты же слышал, что сказал Баркало.

– Плевать я хотел на Баркало. Мы на ней двигатель недавно поменяли. Только двадцать тысяч миль и прошла.

– Это верно, – согласился Пиноле.

Они вернулись к студии. Настала ночь. Еще какое-то мгновение назад в небе что-то неясно мерцало – и вот уже наступила полная тьма. Точно такая же, как в глубине болота, где покоился сейчас седан. В хижине горел прожектор и дверь превратилась в алый прямоугольник на фоне кромешной тьмы.

– Послушай-ка, – начал Роджо. – Мы можем завести «кадиллак» в ту лавку на Стиредж-авеню. Они его прямо при нас и перекрасят. Сколько это займет, если мы попросим их постараться как следует? Три часа, а может, и меньше.

– Баркало…

– Если Нонни взбесится, мы всегда сможем избавиться от машины! Но пусть сперва посмотрит, что мы с ней сделаем. Пусть сам увидит, что никто не опознает белый «кадиллак» в вишнево-красном!

– Это мысль, – сказал Пиноле.

– Верно, твою мать.

– Но лучше поторопиться, чтобы покончить с этим сегодня.

– Тут ты прав. Может, нам стоит поехать туда немедленно.

Они прошли в хижину, вновь увидели трупы на смертном ложе. Пиноле брезгливо потер руки.

– Вот ведь блядство!

– На треноге лежит пара рабочих рукавиц, – заметил Роджо.

Пиноле пошел поискать их. Они были ему тесны, но он все равно напялил их на мясистые руки. Роджо следил за ним: внезапная деликатность напарника и смешила его, и сердила.

– Надо было запихать их в машину и потопить вместе с нею, – пробурчал Пиноле.

– Да какая, на хер, разница?

– Да сейчас утопим, а тут звери. Вытащат их на ужин, как та гадина – ту голову.

– Это, пожалуй, верно.

Пиноле радостно ухмыльнулся, удостоившись похвалы.

– Можем расчленить их, – предложил Роджо. – И по кускам распихаем в жестянки из-под пленки.

– Это отнимет слишком много времени. – Пиноле отнесся к услышанному всерьез. – И тогда мы не успеем вовремя в ту лавку. И не сможем перекрасить "кадиллак".

Роджо интересовало сейчас только вызволение полюбившейся машины. Глаза его яростно и нетерпеливо сверкали. Он посмотрел на шкаф для инвентаря.

– Спрячем их сюда, а позаботимся о них позже. И тогда успеем перекрасить "кадиллак".

– В красный цвет.

– Верно, в красный. – Роджо взял труп Лейси Огайо, она же Лоретта Оскановски, за щиколотки. – В два слоя.

Глава девятнадцатая

Дождь все еще лил, искажая образ Южной Калифорнии для очередной орды пилигримов. В «Милорде» было семеро посетителей; каждый из них в унылом одиночестве восседал в нише за столиком или на высоком стуле у стойки, и все они походили на грибы, поднявшиеся в лесу под дождем. Одним из посетителей был детектив Канаан. Сидя в нише, он ужинал гамбургером.

Свистун сбросил теплую куртку на скамью рядом с кассовым автоматом. Боско отвлекся от книги Зигмунда Фрейда "Введение в психоанализ".

– Все это прошлогодний снег, – заметил Свистун, кивая на книгу. – Нынче у нас трансакциональная активность, гештальт-психология, первородные инстинкты, мистическая трансцендентность.

– А у Фрейда есть честь, сила, слава, богатство и любовь красивых женщин. Фрейд всех оттрахал.

– Я еду в Новый Орлеан.

– Хочешь найти голову?

– Я хочу найти даму, которая была здесь позавчера ночью.

– Чего ради?

– Кто-то очень старается замести следы двойного убийства. Так старается, что отпускает пьяного актера. И, возможно, тот же самый человек предлагает актрисе роль в другом городе, чтобы убрать ее из этого. И убрать, не исключено, навсегда.

– Но остаемся мы с тобой. Мы же тоже свидетели.

– Но мы не объявляли на каждом углу о своем намерении попользоваться этой инсценировкой в собственных интересах.

Боско написал что-то на клочке бумаги.

– Если тебе понадобится что-нибудь выведать, обратись к Кокси. В круглосуточной аптеке на углу Коммон и Рэмпарт. – Он передал Свистуну записку. – Только смотри на влюбись.

– Это что, шутка? – удивился Свистун.

– Это катастрофа, – ответил Боско. Свистун подошел к столику, за которым сидел Канаан, и поставил свой рюкзак ему на ноги.

– Я тебя приглашал? – спросил Канаан.

– Не надо таких нежностей, а то могут подумать, будто ты в меня втюрился.

– Что ж ты не торопишься в Новый Орлеан?

– Ага, ты и это слышал? Придется перейти на азбуку для глухонемых. Ну, а с таким хорошим слухом, не подслушал ли ты что-нибудь про обезглавленный труп?

– Дело полиции лучше всего предоставить самой полиции.

– А тебе как будто все равно, – обвиняюще произнес Свистун.

Канаан отвел глаза от тарелки и посмотрел на частного сыщика. В уголке рта у него растеклась горчица.

– Послушай, – начал он. – Я не работаю в отделе убийств, и в дорожно-транспортной полиции я тоже не работаю. У меня свои заботы. Вчера я повидался с одной четырнадцатилетней девчушкой. О, я ее давно знаю. Целый год. Знаю с того момента, как она ступила на площадь возле автовокзала в Грейхаунде. Знаю с тех пор, как она выкинула первую голливудскую штучку, на которую ее подбил сутенер, втянувший ее во всегдашнее дело. Я предостерегал ее насчет этого сутенера, но она сказала мне, что он единственный человек в ее жизни, который отнесся к ней хорошо. Так почему бы ей немного не помочь ему, промышляя на улице, когда у него финансовые затруднения? Но постепенно она все это возненавидела. После того как она купила ему машину, ей окончательно расхотелось подставлять ради него задницу. Тогда он сломал ей челюсть. Челюсть ей починили в больнице и дали обезболивающие таблетки. И велели отдохнуть. А сутенер вытащил ее на улицу в ту же ночь. Она решила покончить с собой и приняла все таблетки сразу. Ее вырвало, и она снова сломала челюсть. А он даже не позволил ей вернуться в больницу. Погнал на панель. И тогда она в конце концов пришла ко мне. А девочка эта выглядит уже самой настоящей старухой, если ты понимаешь, о чем я. Большую часть времени я вожусь с детьми семи, восьми, девяти, десяти лет и ловлю людей, главным образом мужиков, которые буквально поедают их живьем. Я никогда не был женат. Своих детей у меня нет. И чуть ли не каждую ночь я благодарю за это Господа. А сколько, по твоим прикидкам, детей подвергается в нашем городе сексуальной эксплуатации? А, Свистун?

И когда тот ничего не ответил, Канаан продолжил:

– Я скажу тебе, сколько. Тридцать тысяч, веришь ты этому или нет. Так где же мне найти время на то, чтобы гоняться за обезглавленными трупами? Где найти время, чтобы распутывать полицейскую операцию прикрытия, призванную, скорее всего, скрыть не что иное, как элементарный бардак в морге… А то, что там бардак, известно всем. Да и где угодно у нас бардак. Ты не обращал внимания на то, что ничто и никто у нас не функционирует нормально? Я оказал себе серьезную услугу…

– И я ценю это.

– Ты это якобы ценишь, а сам говоришь, будто бы мне на все наплевать. Если бы я не закрывал глаза на то или на другое, у меня не оставалось бы времени навести порядок у себя на участке. Так что ступай зарабатывать на жизнь, Свистун. – За окном остановилось такси. – Найди себе нового клиента. Вот такси. Не прозевай его. Такси плохо ловятся под дождем.

Аэропорты никогда не засыпают.

Уистлер, сидя в пластиковом кресле, проверял содержимое своих карманов. Так он поступал по сто раз в день, когда ему случалось путешествовать. Билет, чистый носовой платок, леденцы, чтобы в салоне не заложило уши, крайне тощая пачка купюр, бумажник, наполненный кредитными карточками… и никакого пистолета. Пистолет остался дома в цветочном горшке. Свистуну ни разу не доводилось слышать про города, в которых местная полиция любит частных сыщиков, которые с пушкой в руке наводят шорох на чужой территории. Поэтому никакого пистолета.

Он наблюдал за старушкой, роющейся в мусорной урне. Три пластиковых пакета торчали у нее из-под мышки подобно трем ручным собачонкам. Он услышал, как выкрикнули его имя, и, оглядевшись по сторонам, увидел спешащего к нему Аль Листера. Листер выглядел точно такой же развалиной, как десять лет назад, когда они поехали в Долину повидаться со Сьюзи. Но волосы были все так же угольно и ненатурально черны. Ухмылка на лице у Аль Листера казалась гигантской морщиной на фоне других, поменьше. Маленькие глазки смахивали на две капли спиртного. Маленький подбородок походил на половину теннисного мяча. Маленькому телу было явно трудно оставаться в неподвижности. Маленькие ножки в кожаных мокасинах вечно куда-то спешили.