Введение в социальную философию: Учебник для вузов - Кемеров Вячеслав Евгеньевич - Страница 14

Если говорить о понятии индивида не в логическом, а в конкретно-историческом смысле, в котором оно становилось практически значимым для многих людей, встраивалось в новые формы отношений и деятельности, то оно характеризовало человека прежде всего как носителя и хозяина (субъекта) деятельных сил, обладающего возможностями прилагать эти силы к решению различных жизненных задач и свободного в этом плане как от сословных ограничений, так и от непосредственной социальной поддержки. Бытие индивида и его деятельность освобождались от конкретной социальной формы и начинали обретать социальное значение, вступая в контакт с обезличенными средствами деятельности, через них проникая в мир абстрактных социальных измерений. В плане пространственном индивид предстал в образе особой действующей (и мыслящей – Декарт) вещи (и это надолго закрепилось в обыденном сознании и некоторых философских представлениях). Но в плане процессуальном, временном обнаружился более глубокий, нефизический смысл бытия человека, и это стало одной из самых трудных проблем философии. Человеческий индивид выделился из сплетения непосредственных социальных зависимостей, его связь с обществом, группой, другими людьми перестала быть прямой, ощутимой, контактной. Она приобрела опосредованный характер – через условия, средства, результаты и сам процесс деятельности. Она стала общественным отношением в собственном смысле слова, ибо разворачивалась как процесс соотнесения, сополагания и синтезирования деятельности.

Она соизмеряла различные усилия и способности людей с абстрактными эталонами (и прежде всего абстрактным временем) и таким образом проявляла социальное значение этих способностей и сил.

Иначе говоря, социальная значимость индивида, переставая быть формой его непосредственной зависимости от сословия, цеха, рода, получала опосредованное выражение в абстрактных формах построения и реализации деятельности. Социальность ускользала из непосредственной совместности человеческого бытия, из ее образных, картинных и эмблематических определений и обнаруживала себя все более косвенно, поскольку «растекалась» во времени, «распределяясь» в сложных соотношениях отдельных актов, рядов и уровней человеческой деятельности.

Итак, обособленный индивид как определенная историческая форма (и соответствующее понятие) связан с определенной формой социальной связи, которая исключала прямую зависимость человека от человека, группы, социума, превратилась в общественное отношение, в квазисамостоятельную реальную абстракцию.

Человеческий индивид высвобождается из непосредственной социальной зависимости, и она становится отделившейся от человека, посторонней для него социальной связью, общественным отношением, функционирующим как бы в стороне от него в качестве особого рода вещи. С «другой стороны», вещью или системой вещей особого рода, отделившихся от индивидов и их непосредственных зависимостей оказывается производство. Орудия и средства деятельности начинают «отрываться» от индивидных форм бытия людей, собираться и группироваться в совокупности и ряды, создают особую сферу жизни общества, новые нормы человеческого поведения, реализации и развития сил человека. Производство оформлялось как совокупность вещественных условий, орудий, средств, объединенных для получения вещественной продукции, сохраняющей и пополняющей бытие людей. Люди, оживляющие процесс производства, тоже предстали прежде всего с их «вещественной стороны» как носители энергии, как телесная двигательная сила. И даже общественные отношения, приняв форму опосредованных человеческих зависимостей, приобретали вещный характер. Производство, развертываясь как предметная структура, особый механизм человеческого бытия, казалось, и всем другим аспектам жизни людей придало вещный вид и способ проявления.

Но не физические законы, не логика вещей определила сохранение и рост производства. Вещи в нем движутся и взаимодействуют по формам деятельности людей, и люди в нем должны быть приспособлены именно к этим формам. Конечно, представляется странным, что производство, обособляясь и развиваясь по формам человеческой деятельности, на первых порах «потребляет» работника как мускульную энергию и физическую силу, что оно предстает и трактуется (многими до сих пор) как производство вещей. По сути же производство вещей – лишь момент воспроизводства овеществленных социальных форм и человеческих сил. Иными словами, человек в производстве вступает в контакт не с вещами, а с выраженными в них формами движения человеческих сил. Поэтому и от работника – чем дальше, тем больше – требуется способность управлять этими силами, а не просто быть сгустком возбуждающей их энергии. И это уже не физика, характеризующая производство с точки зрения природных законов. Это – метафизика, рассматривающая производство вещей как момент социально-человеческого процесса.

«Первая метафизика» производства возникла в экономике как в особом измерении, особом понятии, характеризующем процесс производства с точки зрения эффективного насыщения его человеческими силами и взаимосвязями. Я говорю об экономике как о первой метафизике производства потому, что культура и история должны были в дальнейшем дать и «второе» и «третье» метафизическое истолкование социально-человеческого процесса и показать, в частности, ограниченность «экономической метафизики», ее способность видеть только абстрактные формы реализации человеческих сил, а стало быть, и непроницаемость для нее многих важных аспектов человеческого бытия. Однако на первых порах именно экономика подвела человеческое мышление к пониманию производства как предметного тела цивилизации, предметного «сгущения» взаимосвязанных человеческих сил. Представив производство как особую систему вещей, экономика положила начало выявлению в этой системе социальных форм, использованию этих форм как измерителей эффективности человеческих действий. Отсюда же проистекает и расхождение двух трактовок деятельности: как квазиприродного процесса и как предметного синтеза человеческих сил и связей.

Экономика высветила функционирование и развитие связи людей, осуществляемой через производство. Тем самым она определила и новую систему измерения человеческих сил и способностей, природных вещей и культурных ценностей. Все это обретало общий абстрактный измеритель, независимый от конкретных свойств людей и вещей. Подчеркнем то обстоятельство, что человеческие качества оказались включенными в ситуации сравнения и измерения в ряду других вещей, т.е. как овеществившиеся, отделившиеся от своих субъектов формы.

Экономика своим абстрактным измерением, как всепроникающим излучением, выявила внутренние связи и функции различных подсистем общества. В контексте экономики понятия государства, права, науки, культуры приобретали новое измерение и глубину. Некоторые из них, например понятия государства и права, должны были существенно измениться, определив этим и перспективу практических изменений соответствующих сфер. Другие, например понятия культуры, искусства, нравственности, всем своим существом «сопротивлялись» экономическому измерению, однако и они испытали мощное давление реальных абстракций, стимулирующих «экономическую метафизику» человеческого бытия.

Приобретение социальными понятиями новых характеристик означало изменение строя обыденного поведения людей и их мышления: понятия становились средствами приспособления людей к новым принципам функционирования социальных связей, к их абстрактности, анонимности, «растянутости» и воспроизводимости во времени. Привыкание к развертыванию своего социального бытия во времени означало для человека и выработку новых форм понимания, новых форм связывания понятий. Понятия, «вытягивающиеся» по оси времени, связывающие, к примеру, схему действий работника со схемой действия его сотрудника в разделенной во времени деятельности, утрачивали непосредственную образность, картинность и приобретали формы схем или знаковых записей. Понятия-представления замещались понятиями-схемами, а понятия-схемы – понятиями-знаками, схемами-«нотами»: такова была неизбежная плата мышления за попытку выразить процессуальность социального бытия. Или скажем так – мышлению людей необходимо было мобилизовать свои выразительные резервы (схемы-знаки и схемы-«ноты») и выработать новые средства, чтобы по-прежнему эффективно служить человеку в меняющейся системе социальных связей.