Холод страха - Сланг Мишель - Страница 47

— Его светлость герцог говорит, что нехорошо держать вас в неведении о том, чего вам ждать вскорости. Все должно быть честно-благородно, говорит его светлость. Он же не жестокий человек, не какой-то там тиран, вроде некоторых, каким мне доводилось служить. Не дьявол в человечьем обличий, который позволил бы бедным овечкам вроде вас опасаться самого худшего из худшего, то есть неизвестно чего. Куда лучше для них, говорит он, знать, что их ожидает, и в словах этих истина и мудрость, клянусь собственными гвоздями Христа, вы уж простите, госпожа, что я выражаюсь. А потому, любезный, пойди, говорит он мне, пойди к ним опять и расскажи им обоим все до единого, что с ними будут делать — семь раз за семь дней, и не скупись на подробности, говорит он, ибо для них благо знать побольше, чтобы они боялись поменьше и в спокойствии сердечном предали души свои Небесам. Да, хороший он человек, истый праведник, его светлость-то.

Утерев губы и отставив отполированную до блеска миску, доброжелательный тюремщик продолжал:

— Ну так завтра — первый день из семи, верно? А потому на заре, когда, надеюсь, вы сладко выспитесь, вот чего сделают с вами обоими…

Когда он поведал им о Первом Дне, они побелели. Когда он поведал им о Втором Дне, они застонали. Когда он поведал им о Третьем Дне, они разразились проклятиями. Когда он поведал им о Четвертом Дне, они зарыдали. Когда он поведал им о Пятом Дне, они закричали. Когда он поведал им о Шестом Дне, у них началась рвота. Когда он поведал им о Седьмом и Заключительном Дне, на что у него ушло минут двадцать, они потеряли сознание, не дослушав, и ему пришлось привести их в чувство, окатив холодной водой, чтобы все-таки договорить.

— Вот, значит, и все, — улыбнулся он, — а потом никаких там языческих измывательств над останками, а приличные похороны, христианское погребение для обоих. Так сказал его светлость. Ну, так доброй ночи вам, госпожа, и вам, благородный юноша. Сладких снов.

Напевая песенку, он покинул темницу, зловеще лязгнув железной дверью.

Юноша, обезумев от отчаяния, тряс прутья своей клетки, бил по ним кулаками, царапал замок, пока не искровенил пальцы. Наконец он сполз на пол — стонущий, дрожащий комок плоти.

Она в ошеломлении смотрела перед собой пустым взором и еле слышным шепотом бормотала бессвязные слова:

— Чудовищно… отвратительно… омерзительнее всего, что я могла себе представить… ужаснее всех мук Ада! Семь дней! Каждый бесконечный день! О Боже! Страдать так? Подвергнуться такому гнуснейшему поруганию за несколько минут наслаждения? Нет! Нет!..

Ее любовник посмотрел на нее взглядом помешанного. Он всхлипывал:

— Ты должна воззвать к нему, просить, молить! Скажи ему, что это ты соблазнила меня, и я, ветхий Адам, был затянут неумолимым водоворотом твоей похоти. Скажи ему это! Почему мы оба должны умереть столь ужасной смертью? Почему я должен страдать из-за твоей супружеской неверности?

Она закричала на него:

— Трус! Змей подколодный! Ты готов смотреть, как меня колесуют и четвертуют, лишь бы спасти собственную шкуру? Нет, это ты должен воззвать к нему о милосердии, сказать ему, что завладел моей душой дьявольскими уловками, колдовскими чарами, сделал меня беспомощной жертвой своего сластолюбия.

— Я? Криками в клочья разорвать свое горло в течение семи немыслимых дней и ночей — и все ради девки? Пары губок, и глазок, и… и… и…

Его заплетающийся язык парализовало то, что он увидел перед своей клеткой. Он заморгал. Он облизал пересохшие губы.

— Посмотри! — сказал он, указывая дрожащим пальцем.

Она посмотрела. На каменном полу рядом с пустой миской возле клеток, в которых они скорчились, лежало будящее надежду кольцо — кольцо тюремщика с ключами!

— Клю… — чуть не вскрикнула она, но "ш-ш-ш!" ее возлюбленного прервало этот возглас. Прижимая палец к губам, он хрипло прошептал:

— Ни слова! Ни звука! Это же Рука Провидения, не иначе!

И таким же шепотом она отозвалась:

— Не мели богомольной чуши на манер моего мужа, а достань ИХ!

Он просунул руку между прутьями, но ее длины не хватало. Он с трудом втиснул между ними плечо, не обращая внимания на боль, но все равно кончики его пальцев зацепляли только воздух, хотя и почти над самыми ключами. В конце концов, обессилев, он сдался.

Теперь она высунула руку между холодными черными железными прутьями, и ее тонкие изящные пальцы извивались змейками в попытке ухватить кольцо с ключами. Плебейски крякая, вульгарно ругаясь, она вытянула прелестную руку еще дальше, беспощадно расплющив одну круглую, подобную спелому плоду, грудь о прутья. Все ее тело заблестело от пота, несмотря на подземный холод темницы. И все-таки ее пальцы не коснулись дразнящих ключей.

Он, наблюдая за ее усилиями, прохныкал:

— Без толку… без толку…

Но она не собиралась так легко сдаваться. Выругавшись сквозь зубы в манере, не подобающей благородной даме, она теперь разогнула красивейшие, но затекшие от долгой неудобной позы ноги и, морщась от колющей боли в них, начала их протискивать сквозь прутья к металлическому кольцу с ключами, сулящему им спасение. Большие пальцы ступней сгибались и разгибались, стремясь коснуться ключей. Ее ноги протянулись дальше, так как теперь прутья клетки царапали и стискивали ее пышные бедра. Кусая губы, она стиснула прутья в кулаках, беспощадно нажимая животом и лоном на прут, разделяющий ей ноги, словно в попытке раздвоиться, охала от боли, а пальцы на этих ногах сжимались и разжимались, а пот градом катился по ее телу… И вот в конце концов ее усилия были вознаграждены — ее ступни сомкнулись на кольце, она ощутила желанные холодные стержни ключей между пальцами и медленно, осторожно начала придвигать кольцо ближе к клетке. Затем втянула в нее ноги, высунула руку, схватила ключи и откинулась на решетку сзади, скользкая от пота, смешанного с кровью из многочисленных царапин, задыхаясь, всхлипывая, но торжествуя победу.

Ее возлюбленный в соседней клетке, пожирая ключи почти сладострастным взглядом, прохрипел:

— Замки! Отопри замки!

Она попыталась вставить ключ в замок своей клетки, он не подошел. Она испробовала другой из двенадцати — снова не тот. И опять. И опять. Оба влюбленных сыпали ругательствами, а отчаяние вновь заползало в их души, заполняя огромную пустоту, оставленную вспыхнувшей было надеждой, пока она продолжала примерять ключ за ключом.

Десятый подошел! Она открыла заскрипевшую дверцу своей клетки и выползла на каменный пол темницы. Медленно, с мучительным трудом она поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост, ослепительная в своей нагой красоте.

Затем она прошла мимо его клетки к двери темницы.

— Погоди! — вскричал он. — Ты оставишь меня здесь?

— Налегке доберешься дальше! — ответила она и отперла дверь темницы.

— Потаскуха!!! Отопри клетку!!!

Она ласково засмеялась и послала ему воздушный поцелуй.

— Я тебе нужен! — завопил он. — Нужен, чтобы одолеть стражников, украсть лошадей, еду, одежду. Если уйдешь без меня, я буду орать что есть мочи, перебужу весь замок, и тюремщик со стражниками схватят тебя, прежде чем ты доберешься до первой стены!

Она смерила его задумчивым взглядом. Затем с улыбкой вернулась к его клетке.

— Я тебя просто поддразнивала, — объяснила она и отперла его клетку.

— Я намерен поверить тебе, — пробурчал он. — Лахудра!

Они вместе открыли тяжелую дверь темницы. Бесшумно, быстро, едва дыша, они прошлепали босыми ногами вверх по каменным ступенькам тесной винтовой лестницы в оружейный зал.

Там в ожидании стоял сомкнутый строй стражников!

Нет, это им лишь почудилось! Перед ними стояли лишь железные доспехи, и щели забрал были так же лишены жизни, как пустые глазницы ухмыляющегося черепа внизу.

Они поднялись еще по одной лестнице и по-паучьи засеменили по темному, как котел смолы, коридору, который с каждым их шагом становился словно все уже, а потолок нависал все ниже, ниже, и они были вынуждены нагибаться все больше и больше, а потом стены настолько сомкнулись, что они уже не могли идти рядом, а вскоре вовсе поползли на животе в вонючем воздухе и непроницаемом мраке.