Ледяное сердце - Келлерман Джонатан - Страница 23

— Могу ли я сделать сегодня что-нибудь еще?

— Приходите опять, — ответила она, не пытаясь скрыть раздражения.

— Приду. — Шталь ушел со стоянки пешком и исчез в темноте. «Неужели он поехал на автобусе? Или ему не хочется показывать мне, какая у него машина?» — подумала Петра.

Позднее, прежде чем закрыть свой стол, Петра позвонила в отдел угнанных машин и убедилась, что белый «мустанг» был в самом деле угнан.

13

Покинув Робин, я отправился домой и снова сел за компьютер, пытаясь отследить коллег Чайны Маранга по оркестру. Гитариста по имени Скёрт в киберпространстве я не нашел, однако ударника, называвшего себя мистером Сладжем, и контрабасиста Бранкуси отыскать оказалось нетрудно.

Год назад Сладж, он же Кристиан Бэнгсли, был осужден на «странице позора» Всемирной паутины. В музыкальном бюллетене, озаглавленном «Мистер ничтожество», сообщалось: «Бывший музыкант оркестра „Чайна уайтбой“ ликвидирует фирму, занимается пустяками и кончает тем, что превращается в попрошайку, эксплуатируя раковую опухоль прежней славы!!!!»

За три года после убийства Чайны в жизни Бэнгсли произошло много важных перемен. Он переехал в Сакраменто. Инвестировал «небольшое наследство» и в конечном счете стал совладельцем цепи ресторанов семейного типа под названием «Домашний очаг». В бюллетене говорилось о планах Бэнгсли «постепенно усугублять, постулируя, злокачественную опухоль „нарманроквеллизма“ и давать ей пустить вредоносные метастазы во франчайзинг!!! Эта грязная скотина убеждает (sic) себя в том, что теперь чиста, но сейчас она еще омерзительнее, чем когда-либо ранее».

Вместе с этой тирадой помещались фотографии «мистера ничтожество» «до того и после того», и контраст был так разителен, что я усомнился в правдивости истории.

Во время службы в оркестре «грязная скотина» была худосочной ночной тварью со свирепым взглядом. Кристиан Бэнгсли был хорошо откормленным, чистой воды битлом в белой сорочке и при галстуке. А его взгляд излучал полную удовлетворенность.

Бранкуси я нашел на его личном сайте. Его полное имя было Пол Бранкуси. Местный житель, он работал художником-мультипликатором студии «Хайнес-Бернардо продакшнз» в Бербанке, был одним из главных участников передач детского телевидения. В биографии Бранкуси говорилось, что он два года изучал искусство в Стэнфорде и столько же времени проработал музыкантом в оркестре «Чайна уайтбой», а позднее еще один год в калифорнийском гуманитарном учебном заведении, где приобрел специальность по компьютерной графике и анимации.

Бранкуси принимал участие в утреннем шоу под названием «Лампкинсы», которое характеризовалось так: «Нервирующее, но доброе. Воображаемые создания живут на окраине, которая воскрешает в памяти зрителей юмор и смешные ситуации, случающиеся в человеческом общежитии, и порождает ностальгию по ним. Впрочем, в самом Лампкинсвилле воображение и фантазия господствуют в полной мере!» Найдя номер телефона главной конторы корпорации «Домашний очаг» в Сакраменто, я позвонил и попросил к телефону Кристиана Бэнгсли.

Служащая в приемной говорила весело и энергично. Не из-за того ли, что была вскормлена блюдами, приготовленными в домашнем очаге?

— Мистер Бэнгсли сейчас на совещании. Не могу ли быть чем-нибудь вам полезна?

— Я звоню по поводу Чайны Маранга, давнишней подруги мистера Бэнгсли.

— Пожалуйста, произнесите по буквам? Я произнес.

— Что мне сказать мистеру Бэнгсли, о чем пойдет речь?

— Несколько лет назад мистер Бэнгсли играл с мисс Маранга в оркестре «Чайна уайтбой».

— Ах, об этом. Она мертва, так? — Да.

— Так что же мне передать мистеру Бэнгсли?

Я назвался консультантом полиции Лос-Анджелеса и сказал, что хотел бы задать Бэнгсли несколько вопросов.

— Обязательно передам.

Мой телефонный звонок застал Пола Бранкуси за его рабочим столом.

— Прошло столько времени, и наконец дело сдвинулось с мертвой точки? — начал он.

— Полагаете, что в самом начале мы сделали мало?

— Копы так и не узнали, кто это совершил? С самого начала меня беспокоило, что они даже не удосужились поговорить с нами. Хотя мы близко знали Чайну — ближе, чем кто-либо другой, кроме, может быть, ее отца.

— Но не ее матери?

— Ее мать умерла, — сказал он. — Умерла за год до смерти Чайны. Ее отец тоже мертв. Вы, похоже, не очень осведомлены?

— Только начинаю входить в курс дела. Не просветите ли меня? Я готов заглянуть в вашу контору в любое время сегодня же.

— Позвольте-ка разобраться как следует. Вы что, психиатр?

Я дал ему более многословное объяснение, чем секретарше «Домашнего очага».

— Почему именно сейчас? — спросил Бранкуси.

— Смерть Чайны, возможно имеет отношение к другому убийству.

— Неужели? Так теперь она, выходит, стала иметь значение. А я должен разговаривать с вами, потому…

— Потому что я заинтересован в том, чтобы поговорить с вами.

— Какой ужас!

— Всего лишь короткая беседа, мистер Бранкуси.

— Когда?

— Назначьте время сами.

— Через час. Я буду у здания Х-Б, в красной рубашке.

Студия «Хайнес-Бернардо продакшнз» занимала массивное здание из розового кирпича, облицованное голубыми изразцами. Располагалось оно в восточной части бульвара Кауэнга, почти рядом со студиями «Юниверсал», там, где кончается Голливуд и начинается Долина.

У здания не было ни углов, ни симметрии. Сплошные изгибы, резкие падения да параболический авантюризм, подчеркнутый беспорядочно размещенными окнами. Бред карикатуриста-мультипликатора да и только. Трапецеидальную входную дверь цвета виноградного желе обрамляли кокосовые пальмы. Вдоль фасада проходила кирпичная цветочница длиной в сто футов, засаженная бегониями, через силу пробивающимися вверх.

На бордюре цветочницы сидел мужчина в красной фланелевой рубашке слишком большого размера, в мешковатых синих джинсах, неопрятных кедах и посасывал сигаретку.

— Пришли вы быстро, — заговорил он, не поднимая головы, когда я приблизился к нему.

— Есть причина, — ответил я.

Он изучающе посмотрел на меня. Я ответил ему тем же.

Пол Бранкуси изменился меньше, чем Кристиан Бэнгсли. Все такой же костлявый и с болезненным цветом лица. Волосы длинные, плохо причесанные, по цвету напоминающие воду, в которой только что помыли посуду.

Сигарета у него прилипла к нижней обветренной губе. Под горбатым носом я увидел засохшую болячку. На правой руке — татуировка, иссиня-черное изображение креста, в мочке левого уха — серьга из нержавеющей стали. На носу, бровях и подбородке красными пятнами выделялись следы от залеченного пирсинга. Тому, кто никогда не видел Бранкуси, эти ранки могли показаться крупными порами.

Очки, как у Джона Леннона, делали его взгляд мечтательным даже тогда, когда он внимательно разглядывал меня.

Вынув из кармана пачку сигарет с фильтром «Ротманс», Бранкуси предложил мне закурить.

— Спасибо, не нужно. — Я присел рядом с ним.

— Кого еще убили? — спросил он.

— Извините, я не могу разглашать детали дела.

— Тем не менее вы хотите разговаривать со мной.

— А вы хотите, чтобы убийство Чайны было раскрыто.

— То, что я хочу, не всегда совпадает с тем, что происходит. Отсутствующий взгляд сменился суровым. Спина Бранкуси согнулась словно под тяжелой ношей. Подобные внешний вид и манера речи были мне известны. Годы накапливавшихся разочарований. Я представил его склонившимся над чертежным столом, когда он оживляет фигурки Лампкинсов. «Нервирующие, но добрые. Смешные ситуации».

Бранкуси вынул сигаретку и прикурил ее от прежней. Когда он сильно втягивал в себя дым, щеки у него вваливались.

— Что вы хотите знать?

— Прежде всего, есть ли у вас какие-либо подозрения относительно того, кто убил ее?

— Конечно, кто-нибудь из тех, кого она достала. А это около миллиона человек.

— Бросила им вызов своим очарованием.

— Чайна была еще той стервой. И представьте себе, вы первый коп, который спрашивает меня о ней как о личности. А что с другими ребятами? Умственно отсталые, что ли?