Дьявольский вальс - Келлерман Джонатан - Страница 32

Эшмор, Л. В. (токс.) 2506

Я вернул справочник и поблагодарил служащую. Она вновь сурово посмотрела на меня, быстро схватила книгу и положила в недоступное для посетителей место.

– Подождите. Мне нужно возместить расходы? – поинтересовался я. Но, увидев лица людей в очереди, тут же пожалел о том, что так некстати сострил.

Я поднялся проведать Кэсси, но на двери висела табличка «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», а дежурная медсестра сказала, что и девочка, и Синди спят.

На выходе из клиники мои размышления нарушил громкий голос, звавший меня по имени. Подняв голову, я увидел, что ко мне подходит высокий усатый мужчина. Около сорока лет, в белом халате и в очках без оправы, одежда выпускника университета из «Лиги Плюща»[19]. Усы больше походили на экстравагантный навощенный черный велосипедный руль. Все остальное в мужчине, казалось, было подогнано под эти усы.

Он помахал рукой.

Я покопался в прошлом и вытащил оттуда его имя.

Дэн Корнблатт. Кардиолог. Бывший руководитель практики университетского колледжа Сан-Франциско.

Его первый год работы в этой клинике совпал с моим последним годом. Наши отношения сводились к встречам на медицинских совещаниях и случайной болтовне о Зоне Залива[20] – я окончил исследовательскую работу в Лэнгли-Портер, а Корнблатт развлекался тем, что выдвигал идею, будто к югу от Кармела никакой цивилизации не существует. Я помнил его как человека умного, но нетактичного по отношению к своим коллегам и родителям пациентов, однако ласкового со своими маленькими больными.

Он направлялся ко мне в компании четырех молодых врачей – двух женщин и двух мужчин. Все пятеро шли очень быстро, размахивая руками, что свидетельствовало о физическом здоровье или об обостренном чувстве цели. Когда они приблизились, я заметил, что волосы Корнблатта поседели на висках, а на его ястребином лице появилось несколько морщин.

– Алекс Делавэр, подумать только!

– Привет, Дэн.

– Чему обязаны такой честью?

– Я здесь как консультант.

– Правда? Занялся частной практикой?

– Несколько лет тому назад.

– Где?

– В западном Лос-Анджелесе.

– Ну конечно. А в последнее время бывал в настоящем городе?

– Нет. Уже давно.

– Я тоже. Не был с позапрошлого Рождества. Я соскучился по ресторану Тэдича и всей культуре настоящего города.

Он познакомил меня со своими спутниками. Два проживающих при больнице врача, один стипендиат, занимающийся научной работой по кардиологии, а одна из женщин, невысокая, смуглая, с Ближнего Востока, оказалась лечащим врачом больницы, формальные улыбки и рукопожатия. Четыре имени, которые сразу же вылетели у меня из головы.

Корнблатт заявил:

– Алекс, между прочим, был одной из наших звезд психологии. Раньше, когда у нас еще были психологи. – И, обращаясь ко мне: – Кстати, я думал, что вы, ребята, были, как это – verboten – запрещены здесь. Разве что-то изменилось?

Я покачал головой:

– Я просто консультирую по отдельному случаю болезни.

– А... А сейчас куда направляешься? Уходишь?

Я кивнул.

– Если время не подпирает, почему бы тебе не пойти с нами. Чрезвычайное собрание штатных работников. Ты все еще в штате? Ну да, конечно, должен быть, если проводишь консультации. – Его брови поднялись. – Как ты ухитрился избежать кровавой бани в психиатрическом отделении?

– Чисто технический прием. Я в штате педиатрии, а не психологии.

– Педиатрии? Это интересно. Умная уловка. – Корнблатт повернулся к своим спутникам: – Видите, всегда есть лазейка.

Четыре понимающих взгляда. Все четверо в возрасте до тридцати лет.

– Так, значит, ты хочешь держаться за нас? – спросил Корнблатт. – Собрание очень важное – то есть если ты чувствуешь, что действительно связан с нашей больницей и тебе не безразлично то, что здесь происходит.

– Конечно, – подтвердил я и присоединился к ним. – По какому поводу собрание?

– Закат и упадок Западной Педиатрической Империи. Что подтверждает убийство Лэрри Эшмора. На самом деле, это собрание в память о нем. – Корнблатт нахмурился. – Ты ведь знаешь о том, что произошло?

Я кивнул:

– Ужасно.

– Это симптоматично, Алекс.

– Что именно?

– То, что произошло с нашим учреждением. Посмотри, как все это дело провела администрация. Убивают врача, и никто даже не побеспокоится разослать меморандум. Хотя нельзя сказать, чтобы они боялись писать бумаги, когда дело касается распространения их директив.

– Знаю, – ответил я. – Мне пришлось читать одну из них. На двери библиотеки.

Дэн нахмурился, и его усы разлетелись в разные стороны.

– Какой библиотеки?

– Внизу, здесь, в больнице.

– Черт бы их побрал, – выругался Корнблатт. – Каждый раз, когда мне нужно заняться научной работой, приходится ездить в медицинскую школу.

Мы пересекли вестибюль и подошли к очередям. Одна из врачей заметила знакомого пациента, стоящего в очереди, проговорила:

– Я присоединюсь к вам через минутку, – и отошла, чтобы поздороваться с ребенком.

– Не пропусти собрания, – не останавливаясь, крикнул ей вслед Корнблатт. Когда мы миновали толпу, он продолжил: – Ни библиотеки, ни психиатрического отделения, ни субсидий на научные работы, полное прекращение приема на работу. А теперь идут разговоры о новых сокращениях во всех отделениях. Энтропия. Наверное, эти ублюдки намерены снести нашу больницу и продать участок.

– Ну, не при теперешнем состоянии рынка.

– Нет, я говорю серьезно, Алекс. Мы не приносим дохода, а эти люди судят только по результату. Они замостят участок и разобьют на множество автостоянок.

– В этом случае они могли бы начать с того, что замостили бы стоянку на той стороне улицы.

– Не иронизируй. Мы – поденщики, пеоны для этих типов. Просто еще один вид прислуги.

– Как они смогли взять все под контроль?

– Джонс, новый председатель, распоряжается больничными капиталовложениями. Думается, он делает это весьма успешно. Поэтому, когда тяжелые времена стали еще тяжелее, совет директоров заявил, что им нужен профессиональный финансист, и проголосовал включить Джонса в совет. Тот, в свою очередь, уволил всю старую администрацию и привел армию своих людей.

У дверей лифтов кружилась еще одна толпа. Топающие ноги, усталые кивки, бессмысленные шлепки по ягодицам. Два лифта застряли на верхних этажах. На третьем висело объявление: «НЕ РАБОТАЕТ».

– Вперед, мои солдаты, – скомандовал Корнблатт, указывая на лестницу, и ускорил шаг почти до бега. Все четверо перепрыгнули первый пролет с усердием энтузиастов триатлона. Когда мы взобрались наверх, Корнблатт подпрыгивал на месте, как заправский боксер.

– Пошли, ребята! – Он толкнул дверь.

Аудитория располагалась чуть ниже. Несколько врачей слонялись у дверей, над которыми висел написанный от руки плакат: «Собрание в память Эшмора».

– А что стряслось с Кентом Хербертом?

– С кем? – не понял Корнблатт.

– С Хербертом. Токсикологом. Разве он не работал с Эшмором?

– Не знал, чтобы кто-нибудь работал с Эшмором. Этот парень был одиночкой. Настоящим... – Он умолк. – Херберт. Нет, не уверен, что помню такого.

Мы вошли в большой полукруглый лекционный зал. Ряды обитых серой материей сидений круто спускались к деревянному помосту, на котором располагалась кафедра. Пыльная зеленая доска на колесиках стояла в глубине помоста. Обивка кресел выцвела, некоторые сиденья порваны. Негромкий гул случайных разговоров наполнял комнату.

В аудитории было по крайней мере пятьсот мест, но занято не более семидесяти. Присутствовали такие разные люди, что собрание напоминало провалившихся на экзамене учеников, собранных в один класс отстающих. Корнблатт и сопровождающие его лица направились в нижнюю часть зала, пожимая руки и обмениваясь приветствиями по пути. Я же отстал и устроился в самом верхнем ряду.