Магия отступника - Хобб Робин - Страница 47

Мальчик-солдат забрал у Ликари одеяло и сильно встряхнул. От порыва ветра пламя в очаге заметалось, а в воздухе густо повисла пыль. Мальчик-солдат сумрачно на нее посмотрел.

— Завтра, — объявил он, — ты выстираешь одеяло и повесишь сушиться у огня. А пока — как будем сегодня спать, на нем или под ним?

— Под ним, — решительно ответил Ликари и осторожно уточнил: — По крайней мере, ты. Оно не очень большое. Жаль, что у нас нет еще одеяла.

— У нас будут еще одеяла после ярмарки. У Лисаны было много толстых ковров и разноцветных одеял, — проговорил мальчик-солдат, словно заклинание.

Он, несомненно, произнес это вслух лишь потому, что страшно по ней тосковал. Упоминая о ней, он сильнее ощущал ее присутствие в доме — даже если его слышал всего лишь маленький сонный ребенок.

Он расстелил одеяло на моховой постели, затем медленно обошел комнату, дотошно вспоминая ее прежний вид. Ликари остался у очага, обсасывая косточку и с любопытством на него поглядывая.

Кедровый сундук, который он попытался подтащить поближе к огню, покрывали мох и плесень. Он рассыпался на части от первой же попытки его открыть. Мальчик-солдат смел в сторону потрескавшиеся остатки крышки. Насекомые давным-давно сожрали роскошный мех. Даже кожа позеленела и оказалась вся в дырах. Моль превратила шерстяные одеяла в клочья и мелкую труху, яркие краски выцвели. Ткани сгнили в плотное вонючее месиво. Со вздохом отвращения мальчик-солдат опустил угол, который пытался приподнять, и вытер руки об пол.

— Можешь идти спать, если хочешь, — бросил он засмотревшемуся ребенку.

Ликари с радостью бросился к моховой постели и забрался под одеяло, но не заснул. Он разглядывал меня блестящими любопытными глазами, пока мальчик-солдат бродил по комнате, раскапывая остатки имущества Лисаны.

Тяжелая медная миска вся пошла зеленью, местами почти до черноты, чеканный рисунок полностью стерся. Несколько уцелевших изделий из дерева испещряли червоточины. Чем больше он находил истлевших напоминаний о прежней жизни Лисаны, тем более грустным и прогнившим казался заброшенный дом. Он не мог делать вид, что она еще вчера была здесь. Минули десятилетия, если не целые поколения.

Печаль и покорность поднимались в нем, словно прилив: я не знал, в какой степени эти чувства принадлежат ему, а в какой — тени Лисаны. Он подбросил дров в огонь и в его свете разложил несколько найденных вещей, словно устраивал нечто вроде музея. Две стеклянные чаши. Лампа из мыльного камня. Маленькая нефритовая ложечка для мазей. Он выложил все это в ряд, что неприятно напомнило мне, как мы складывали тела погибших от чумы в ожидании похорон.

Между делом он время от времени оглядывался на Ликари, как будто ожидая чего-то. Мало-помалу глаза маленького спека закрылись, а дыхание углубилось и выровнялось. Мальчик-солдат выкопал гребень из слоновой кости, отнес к очагу и невероятно долго его очищал. Закончив, он снова посмотрел на ребенка.

— Ликари? — тихо позвал он.

Тот даже не вздрогнул. Убедившись, что он действительно крепко спит, мальчик-солдат тихонько вздохнул, вытащил из огня головню и, стараясь не шуметь, направился в дальний угол дома.

Сперва я подумал, что им движет скрытность Лисаны, когда он медленно пробежал пальцами по мху, покрывавшему бревенчатую стену. Деревянные гвозди, удерживавшие крышку тайника, давно сгнили, но проникшие внутрь корни укрепили ее еще надежнее, чем прежде. Он распутывал и вытаскивал их крайне осторожно, но крышка все равно развалилась на куски, когда он откинул ее. Теперь я понимал, что не скрытность, а уважение заставило его дожидаться уединения.

Этот секрет принадлежал Лисане. Он убрал рассыпавшуюся крышку и заглянул в тайник. Внутри лежало все, что осталось от наиболее ценимого ею имущества. Здесь она скрывала свои тайные слабости — украшения, подобающие женщине ее народа, но излишние для великой. Осколки ее разбитой мечты, для Лисаны заключавшиеся вовсе не в кавалерийской сабле, паре шпор или дневнике. Мальчик-солдат вытащил из тайника дюжину тяжелых серебряных браслетов, потускневших от времени, четыре широких крученых ожерелья: три серебряных и одно чеканного золота. Еще он обнаружил несколько полосатых браслетов из клыков или бивней какого-то животного и головные уборы из нефрита, гематита и незнакомого мне синего камня. Швы лежащих под ними кожаных мешочков разошлись, и ему пришлось бережно поднимать их в горстях, чтобы не рассыпать содержимое. Их он перенес к огню по одному. Плетеные жилки растянулись или сгнили вовсе, но полированные бусины из кости, янтаря, нефрита и жемчуга сохранились. Мальчик-солдат относил находки к очагу, доставая из тайника все новые и новые драгоценности и резные украшения. Я улавливал обрывки воспоминаний Лисаны. Там была спрятана пара мелочей: костяная рыбка и листик из нефрита, подаренные ей отцом, когда она была маленькой девочкой. Другие украшения она выменяла, повзрослев и пытаясь привлечь внимание одного юноши. Но по большей части это были дары, которые она получала как великая, подношения от благодарного ей клана.

Опустошив тайник Лисаны, мальчик-солдат долго сидел у огня, тоскливо разбирая находки. Он долго держал в руках резную костяную фигурку размером с кулак, изображавшую пухлого младенца. Я понял, что это амулет плодородия и что Лисана пыталась стать не такой одинокой. Ее старания ни к чему не привели. Я вдруг узнал, хотя и неизвестно откуда, что великие редко оставляли потомство и их дети высоко ценились народом. Я в ином свете увидел стремление Оликеи почаще делить со мной ложе и понял, как наивно и глупо было с моей стороны полагать, что ее во мне привлекаю я сам. Я мысленно припомнил ее заигрывания. Она никогда меня не обманывала. Я сам додумал обстоятельства нашей связи и вообразил, что ее интерес ко мне столь же романтический, сколь и чувственный. Ничего подобного не было тогда и сейчас тоже нет. Она рассчитывала, что я обрету могущество, которое она разделит со мной. А еще она надеялась стать матерью ребенка великого — редчайшей ценности для ее клана.

Меня объяли стыд и возмущение. Я был сам виноват в своем заблуждении, но проще оказалось разозлиться на Оликею, чем признаться в этом самому себе. Я подогрел свое негодование осознанием, что она осмелилась думать о моем ребенке, словно о ценном имуществе, и твердо решил больше с ней не связываться.

Затем я сообразил, что это уже не мне решать. Я открылся мыслям мальчика-солдата и обнаружил, что он вовсе не размышлял об Оликее. Он считал все, что она делала, предлагала мне и надеялась получить, совершенно естественным и обычным. Разумеется, она хотела ребенка от великого. Его рождение прибавило бы им обоим почтения со стороны клана. И разумеется, Оликея кормила, баловала и ублажала меня. Этим и занимаются кормильцы великих.

Даже кормильцы Лисаны?

Нет. У нее не было долговременных кормильцев. Она не хотела такого рода отношений. А позже, когда пыталась зачать ребенка?

Его мысли отпрянули от моего прикосновения, точно рыба от брошенного в воду камня. О. Этот вопрос задел его, не так ли? Занятно.

Он сидел у огня, глядя на впечатляющую сокровищницу Лисаны. Я ощущал одновременно ее нежное отношение к этим вещам и его трезвую оценку. Перед ним лежал путь к власти — если он заставит себя им воспользоваться. Здесь было собрано достаточно богатств, чтобы сразу же завоевать уважение народа — вне зависимости от того, станет ли он носить эти вещи, обменяет их или раздарит. Это станет основой для его замысла — если он решится присвоить ее вещи и использовать по своему усмотрению.

Но в этом и заключалась трудность. Сокровища ему не принадлежали. Некогда ими владела Лисана. И он по-прежнему считал ее их хозяйкой, пока она жила в его сердце. Всего лишь глядя на эти вещи, он как будто бы приближался к ней. Она любила и берегла их, и казалось бессердечным и корыстным с его стороны разграбить ее тайник и раздумывать лишь о том, что он сможет выручить за ее сокровища.

Он тосковал по ней. Он взял крупную нефритовую подвеску в форме листа лилии и прижал холодный камень к щеке. Он медленно нагрелся, как некогда согревался на ее груди. Он открылся сердцем и отчаянно потянулся к ней, но безнадежно. С тех самых пор, как я одержал над ним верх в том, другом мире, с тех пор, как прядь волос была сорвана с его головы, он не мог услышать, увидеть или прикоснуться к Лисане. Я забрал его якорь в том мире, и теперь он принадлежал мне. Он иногда видел ее мельком, когда я с ней разговаривал, но лишь через мое восприятие. Мечтал он совсем не об этом. Он хотел жить рядом с ней в ее мире, как в те времена, когда был ее учеником, а затем и любовником.