Магия отступника - Хобб Робин - Страница 37

Я постепенно осознал, что призрачное свечение вовсе мне не мерещится. Оно появлялось пятнами и крохотными пляшущими точками, бледное, зеленоватое, а порой голубовато-белое — такими были движущиеся огоньки. Когда один из них подлетел к нам, завис у самого моего лица и упорхнул прочь, я понял, что это какой-то подземный светлячок. Эта догадка позволила мне разобраться в том, что я видел. Зеленоватые пятна превратились в островки слизи или мха на стенах пещеры. Голубоватые жучки собирались около них, ели или, возможно, пили, сливаясь с их мерцанием, а затем, насытившись, улетали прочь. Мягкое зеленое свечение появлялось примерно через равные промежутки. Я решил, что, чем бы это ни было: растением, мхом или слизью, — спеки сознательно разметили им тропу, чтобы подсветить путникам дорогу. Я восхитился их находчивостью в использовании природных средств в не меньшей степени, чем удивлялся их непредусмотрительности в прочих вопросах. Я подумал о близкой моему сердцу кавалле и решил, что на часто используемой тропе непременно были бы обустроены тайники с запасом дров и еды. Либо спеки совсем не заботились друг о друге, либо им просто не приходило это в голову.

Неожиданно я осознал нечто куда более важное для себя. Усталый и больной, мальчик-солдат сосредоточил все усилия на том, чтобы держаться на ногах и идти вперед.

Он перестал от меня защищаться.

Моим первым порывом было восстать против него и захватить власть над телом. К счастью, я быстро сообразил, что таким образом сам окажусь в его нынешнем положении: в лихорадке, страдающим от боли и голода. Но если я пока что затаюсь, возможно, он утратит остатки бдительности, и, когда уснет, я смогу хотя бы сам отправиться странствовать по снам. Так что я тесно сжался в темнице собственного тела и принялся ждать.

ГЛАВА 10

СТРАНСТВИЕ ПО СНАМ

Мальчик-солдат продержался недолго. Не знаю, сколько мы успели пройти в темноте, прежде чем он, неожиданно застонав, осел наземь. Оликея и Ликари сделали все возможное, чтобы мягко опустить его на каменистый пол пещеры. Он тут же свернулся в огромный несчастный клубок. Казалось, единственное, на что он способен, это дышать. Его глаза были плотно закрыты.

Только разговоры Оликеи с Ликари и тихие звуки, которые они издавали, позволяли мне понять, что происходит. Ребенок сложил маленький костер, а Оликея разожгла его. Скудное тепло больше дразнило, чем согревало. Они обернули мальчика-солдата одеялом.

— Пей. Открой рот. Твое тело горит в лихорадке. Ты должен пить.

Мальчик-солдат послушался ее. Вода во рту и горле приносила облегчение, но та, что пролилась, казалась невыносимо холодной. Оликея смочила руки и протерла ему глаза, осторожно очистив запекшиеся веки. Мальчик-солдат отвернулся, уклоняясь от ее помощи, но тем не менее она его несколько подбодрила. Он вздохнул и провалился в глубокий сон.

Я беспокоился, насколько пострадало от лихорадки мое тело. Жар ослабил и отвлек мальчика-солдата, что сыграло мне на руку, но я не хотел вернуть себе власть над безнадежно изувеченным или умирающим остовом. Я подумывал попросить у Оликеи еще воды, сознавая, что мне это пойдет на пользу, но решил, что такой дерзкий поступок может привлечь внимание мальчика-солдата. Сперва я попробую пройтись по снам.

Я чувствовал себя вором, поступая так. Его силы были на исходе, и тратить остатки его магии казалось жестоким. Тем не менее я собрался с силами и отправился наружу.

Описать этот опыт довольно трудно. Я и раньше путешествовал по снам, но неосознанно и чаще по чужому зову. Сейчас же я впервые попытался использовать магию таким образом и вскоре обнаружил, что столкнулся с непредвиденным затруднением. Пока Оликея и мальчик-солдат были в пути, успело взойти солнце и настал день. Все люди, которых я надеялся навестить во сне, уже встали. Мне не составляло труда их отыскать, поскольку расстояния преодолевать не приходилось. Сама мысль о друзьях приводила меня к ним, но их бодрствующие разумы были поглощены другими вещами и отказывались меня видеть.

Точно так же, как накануне мне не удалось установить настоящую связь с Гордом, сегодня вышло со Спинком, Эпини и Эмзил. Словно маленькая жужжащая муха, я кружил около их мыслей, но не мог в них проникнуть. Их восприятие мира яви было слишком отчетливым, чтобы позволить мне ворваться в него. Отчаявшись связаться с ними тремя, я задумался, кого я могу застать спящим. Мне вспомнилась Ярил, и, не успев решить, насколько это разумно с моей стороны, я очутился в ее спальне в Широкой Долине. Она ненадолго прикорнула после полного тревог утра. Я пробрался в ее сон, совершенно не умиротворяющий, загроможденный делами, которыми ей предстояло заняться. Мерцающие складки бледно-голубой ткани боролись с надзором за дневной уборкой. Ее беспокоило что-то насчет скотины, но самым назойливым оказался образ Колдера Стита, уставившегося на нее с такой же надеждой, с какой беспризорник разглядывает витрину со сладостями.

— Откажи ему, — тут же предложил я. — Скажи, чтобы он убирался.

— Он не так плох, — устало ответила она. — Да, он бывает капризным, как ребенок. Но ему так отчаянно хочется, чтобы кто-нибудь увидел его мужественным и знающим — я могу направлять его, всего лишь заметив мимоходом, что нужные мне поступки покажут его именно в этом свете. Устала я в основном от его дяди. Камни, камни, камни. Вот и все, о чем он способен думать. Он докучает прислуге и задает по тысяче вопросов в день, но старательно скрывает ото всех, что именно ищет. И он совершенно бесцеремонен. Вчера я обнаружила, что он отозвал работников, ремонтировавших подъездную дорогу, и заставил их копать ямы вдоль берега реки и таскать ему полные ведра камней оттуда. Как будто он имеет право распоряжаться на наших землях только потому, что я помолвлена с его племянником! Как же он меня бесит!

Я промолчал, хотя и очень ей сопереживал. Я почти чувствовал тяжесть ее слов и отчаянной потребности поговорить с кем-нибудь о своих тревогах.

— Дюрил рассказал об этом мне, поскольку, по его словам, работы на дороге нужно закончить до зимы, иначе подъездной путь совсем размоет. Так что я пошла к отцу, а он заявил мне, что женщины, волнующиеся по таким поводам, обычно куда старше и уродливее меня и не имеют никаких видов на будущее. И мне пришлось пойти к Колдеру, и трясти его, и ныть, мол, дорога в ужасном состоянии и мою карету трясет на ухабах, — пока он не пошел к дяде и не сказал ему, что, по его мнению, им не следует забирать у Дюрила людей, пока они не закончат с ремонтом. А тот ответил, что рабочие ему нужны еще всего лишь на несколько дней, а потом они смогут вернуться к прежнему занятию. Словно он имеет право решать, что важнее для нашего поместья!

Я начинаю ненавидеть этого человека. Он хитрый, Невар, хитрый и коварный. Он с легкостью вертит Колдером, как хочет, и льстит отцу, так что тот теперь считает профессора Стита очень мудрым и достойным доверия человеком. Я так не думаю. Мне кажется, он видит в нашем с Колдером браке возможность хорошо устроиться. Такое впечатление, что всякий раз, когда я начинаю верить, будто управляю собственной жизнью или вообще хоть чем-нибудь, появляется кто-нибудь и все портит. Я уверена, если бы его дядя только убрался отсюда, я смогла бы управлять Колдером к собственному удовольствию. И, кстати, к его тоже. Ему от меня многого не надо — я должна быть милой и говорить ему приятные вещи. Но его дядя! Не сомневаюсь, что он собирается поселиться здесь после моей свадьбы с Колдером и управлять делами по своему усмотрению.

Это приводит меня в ярость, Невар. В ярость. На тебя. Потому что это ты виноват, что это на меня обрушилось. Я не должна со всем этим разбираться. Если бы ты не позволил отцу выставить тебя из дома, если бы послал за мной или вернулся, то тогда…

— Тогда все было бы в порядке? — мягко спросил я ее.

— Нет, — нехотя проворчала она. — Но я, по крайней мере, не осталась бы в одиночестве. Невар, я так обрадовалась, узнав, что ты жив. Я была совершенно потрясена, когда из письма Карсины выпала твоя записка, а потом долго смеялась над тем, как все вывернулось наоборот. Сколько раз в твоих письмах ко мне прятались послания для нее? Какой удивительный поворот судьбы: она оказалась в Геттисе, возобновила с тобой дружбу и даже согласилась помочь тебе тайно мне написать. Я тут же ответила ей, поблагодарила и напомнила ей о чудесных днях, проведенных вместе, прежде чем мы так глупо поссорились из-за мужчины. Какими же мы были дурочками! Правда, в глубине души я так и не смирилась с тем, как она с тобой обошлась, хотя и сама в этом поучаствовала. Я убеждала себя, что, если ты простил ее достаточно, чтобы доверить письмо ко мне, у меня нет причин держать на нее зло. Таким облегчением было узнать, что ты жив и действительно стал солдатом, как всегда мечтал. Я так хотела бы рассказать отцу, но пока не стала. Я представляю, что однажды ты подъедешь к нашей двери верхом на коне, высокий и такой нарядный в своей форме, и покажешь ему, как он в тебе ошибался. О, как же я по тебе скучаю! Когда же ты сможешь навестить нас?