Меч эльфов. Рыцарь из рода Других - Хеннен Бернхард - Страница 13

Люк взглянул на принцессу. Иногда он не мог объяснить себе, почему в нее влюбился. Волосы спадали широкими прядями на лицо Гисхильды. Она выглядела не особенно сногсшибательно, когда висела на поручнях. И тем не менее он был преисполнен решимости помочь ей.

Мальчик отпустил левую руку, которая уже давно ныла от напряжения, и полез прочь от своей принцессы. Пусть действует, как хочет. А он подставит под удар свою шкуру. В этом и заключается задача рыцарей!

Вдруг Гисхильда посмотрела в его сторону и решительно покачала головой.

Он не должен допустить, чтобы она задержала его. Люк распрямил затекшие руки. Прямо сейчас он переберется через ограждение. И тогда у нее не останется иного выбора, кроме как лезть в укрытие.

Внезапно дождь прекратился. Ветер трепал мокрую одежду Люка. Теперь шаги стражника слышались особенно отчетливо. Они удалялись.

Гисхильда висела рядом с ним.

— Не нужно приносить себя в жертву, нужно идти со мной, черт побери!

Люк обиделся. Ему не очень-то понравилась выволочка, к тому же его затея представлялась ему единственным способом отвлечь внимание от Гисхильды.

— Идем!

Люк едва держался. Руки болели, будто их резали ножом. Он заморгал, и на глазах у него выступили слезы. Он не сдастся. Последний рывок!

Гисхильда исчезла под навесом, натянутым до самого борта.

Люк услышал, как закаркали вороны, клетки которых стояли под тентом. Стражники обязательно услышат!

Брезент поднялся. Пальцы Гисхильды обхватили его запястья. Принцесса помогла ему взобраться на палубу. А он был слишком измучен, чтобы возражать.

Люк сел на корточки рядом с одной из клеток и стал массировать затекшие руки. Под брезентом было душно, пахло мокрой тканью и перьями. В фонаре с мутными стеклами горел маленький огонек. Свет был слишком слаб, чтобы пронизать брезентовую ткань. Но его было достаточно для того, чтобы глаза воронов блестели, точно отполированное вулканическое стекло.

Крупные птицы беспокойно двигались за решетками. На борту осталось только пятеро воронов. Незадолго до наступления ночи капитан и Лилианна отправили в путешествие семерых крылатых черных посланников. Вероятно, они должны были предупредить остальные корабли ордена о том, чтобы они не заходили в гавань Марчиллы. Может быть, они отнесут весточку и в Валлонкур? Люк понятия не имел, почему Лилианна и остальные покинули корабль. Но он был уверен в том, что они должны совершить нечто героическое! Ему захотелось быть старше, быть рядом с ними.

Гисхильда занялась обитым свинцом ящиком, в стенах которого были сделаны прорези, похожие на бойницы. Он припомнил, что видел этот ящик в комнате Лилианны, когда бывшая комтурша вручала ему тоненькую переплетенную кожей книжицу с правилами Бугурта.

Длинной иглой Гисхильда ковыряла замок, висевший на ящике.

— Что это ты там делаешь?

— Тише ты! — зашипела девочка.

В следующий миг раздался металлический щелчок.

Гисхильда обернулась с ликующей улыбкой.

— Моя учительница-эльфийка научила меня многим полезным вещам.

— Это же воровской инструмент! — Люк был потрясен.

Как отец Гисхильды терпел то, что его дочь учили таким вещам? И мальчик догадывался, в чем тут дело. Король наверняка ничего об этом не знал!

— Это полезно. И в данный момент я рада тому, что умею это делать.

В ящике что-то зашевелилось. Гисхильда откинула крышку. В свинцовой темнице сидела большая белая птица. Выглядела она ужасно. Ее перья были растрепаны и испачканы и в них сновали рои насекомых. Одно крыло как-то неловко топорщилось, оно было примотано к тонкой палочке. Глаза у птицы были голубые. Глаза, от которых Люку стало не по себе. Таких глаз у птицы быть не должно.

— Зимнеглаз! — воскликнула Гисхильда. — Что они с тобой сделали?

— Ты знаешь эту птицу?

Гисхильда протянула руку.

Птица вцепилась в ее пальцы.

— Зимнеглаз, — снова произнесла она проникновенно. — Зимнеглаз, ты не помнишь? Ты искал меня, ведь правда?

— Что это за птица, Гисхильда?

— Канюк-курганник князя Фенрила из Карандамона… — Она покачала головой и внезапно поменялась в лице: глаза девочки еще сияли от радости, а губы уже превратились в тонюсенькую щелочку.

Люк почувствовал, что перед ним захлопнулась какая-то дверь. Она не говорила с ним об эльфах. Это обижало его. А он-то воображал, что она доверяет ему.

— Пожалуйста, Люк, ты должен помочь ему. Ты должен вылечить его! Он должен снова суметь летать. Он… — Она протянула свою окровавленную руку и хотела погладить птицу.

Люк схватил ее за руку.

— Он не узнает тебя.

— Нет! Этого не может быть. Он здесь из-за меня. Только из-за меня! Пожалуйста, ты должен вылечить его! Во имя нашей любви. Пожалуйста, Люк, сделай это.

— Но я…

— Люк, пожалуйста. Любовь не задает вопросов. Если ты действительно любишь меня, то просто сделаешь это. Я никогда ни о чем тебя не просила. Теперь прошу. Ты ведь хотел быть моим рыцарем. Ты хотел помогать мне! Всегда… Пожалуйста, не задавай вопросов! Пожалуйста!

Она едва не плакала. Люк прижал ее к себе. Погладил раненую руку.

— Да, — только и сказал он. — Да, я вылечу его.

Она никогда еще не выглядела такой расстроенной.

— Я этого никогда не забуду. — Она склонилась над ящиком. — Позволь, мы сделаем это, Зимнеглаз. Ты два года уже в этой тюрьме, да? Два долгих года!

Птица смотрела на Гисхильду так, словно понимала ее. Ее глаза… Это не глаза птицы, озадаченно подумал Люк. Что же это за создание? Он не должен делать этого. У Лилианны должны быть свои причины держать этого канюка-курганника в плену! Но он не мог отказать Гисхильде в просьбе. Он не сможет стать для нее тем, кем хотел, если не сделает этого.

— Спокойно, Зимнеглаз, — Люк осторожно протянул руку. — Я помогу тебе. Спокойно! Ты снова сможешь летать.

— Нет! — Голос был резким, режущим, как удар плетью. Люк отпрянул. Какой-то обнаженный человек откинул в сторону брезентовый полог. — Ты не сможешь вылечить его. Ты его уничтожишь! Отойди от ящика!

От страха

Мишель повидала многое, но даже она не смогла игнорировать великолепие и красоту башенного зала. Она знала, что место это специально создано для того, чтобы потрясать воображение гостей. Посетитель должен был чувствовать себя маленьким и незначительным.

Если поглядеть сверху, очертания зала, в котором они находились, должны были напоминать замочную скважину. Круглая нижняя часть, собственно башня, насчитывала добрых пятнадцать шагов в диаметре. Зал, с которым она сливалась, был в длину все сорок шагов, а богато украшенный кессонный потолок поднимался над их головами на десять шагов. В бывшей башне стоял трон эрцрегента. Сидение из белого мрамора с нежными серыми прожилками, с которого вершил суд князь церкви, было простым, без вычурностей. Единственным атрибутом удобства была плоская красная подушка.

К трону вели пять ступеней. Этого было достаточно, чтобы сидящий всегда смотрел на просителей и жалобщиков сверху вниз.

По бокам трона размещались мраморные скульптуры, великолепные произведения искусства, совсем не похожие на обычные изображения святых. Казалось, изваяния миг назад двигались и вдруг застыли.

Воображение Мишель особенно поразила статуя святой Гильды. После кораблекрушения Гильда была выброшена на берег в языческих землях, и говорили, что ее красота, когда она вышла обнаженной из воды, так глубоко тронула сердца идолопоклонников, что они отреклись от ложных богов. И, глядя на мраморную статую святой, можно было понять язычников — настолько прекрасна она была. Безупречность камня, волосы, будто из золота. Одной рукой Гильда прикрывала свой срам. Голова слегка склонена. Некоторые говорили, что она была самым совершенным созданием Тьюреда. Тот, кто видел статую Гильды, был в этом полностью убежден. А ведь статуя была лишь одной из дюжины удивительных произведений искусства, находившихся в широком зале. Там были Сольферино, сражавшийся со львом, Мишель Сарти, первый рыцарь Тьюреда, или, например святая Урсулина верхом на своем медведе. На стенах висели картины, настолько реалистичные, что можно было подумать, будто через окна видны прекрасные города и пейзажи. Астролябии из золота и слоновой кости с жемчугами изображали бег созвездий по небу. На конторках лежали ценные манускрипты. Здесь были собраны лучшие достижения культуры. И Мишель, которая только и умела, что сражаться на мечах, растерялась. Она взглянула на сестру и снова захотела быть такой, как Лилианна. По лицу сестры было видно, что та рада возможности полюбоваться всеми этими чудесами, но не пасует при виде их, а сохраняет трезвый и расчетливый ум.