Танцующий в огне - Келлехер Виктор - Страница 33

– Мы дарим тебе подобие, – пели шаманы. – Это дар от всего сердца.

Потом каждый охотник объявил себя братом зверя. Леппо первый, а потом и остальные сделали надрезы на предплечье и оставили свою кровавую метку на рисунке в районе сердца.

– Готово, – объявили шаманы, и все собравшиеся откликнулись:

– Избранный зверь связан с нами.

Церемонию завершило краткое напутствие, и сразу после этого, то ли спасаясь от ледяного ветра, то ли от последствий того, что они только что сделали, все разошлись по своим хижинам отдыхать и готовиться к предстоящей охоте.

Айвен один из немногих задержался. В ходе всего ритуала он почти не сводил глаз с рисунка. И теперь, в свете потухающего костра, он понял, что в нем было не так. Передние ноги зверя были слишком прямые и напряженные. Именно из-за них зверь на рисунке казался деревянным и совсем не убедительным.

Еще ребенком он зачарованно разглядывал рисунки мамонтов в энциклопедии своей тетушки. Сейчас ему вспомнилась одна из картинок – мамонт в окружении неандертальских охотников. Он закрыл глаза, чтобы отчетливее ее представить, и сразу понял, что нужно сделать с рисунком. Совсем маленькое дополнение. Ему бы понадобилось всего полчаса.

Он чуть не схватился за кисть, но его остановило ощущение, что кто-то за ним наблюдает. Он думал, что это Льена, но, прикрыв глаза ладонью от света костра, увидел, что это Агри. Ее обычно спокойное лицо сейчас было омрачено беспокойством.

– Не делай этого, – прошептала она. – Если ты притронешься к рисунку, то охота захватит и тебя.

– Какая разница, – ответил он, стараясь казаться беззаботным.

– Для меня большая, если ты там погибаешь. А это возможно. Ты не создан для копья, как Юта. Тебе не суждено быть охотником.

– Тогда кем мне суждено быть? Ей нечего было ответить.

– Оставь это, – снова жалобно прошептала она и протянула к нему руку. Мягкость ее прикосновения поманила его за собой, в темную хижину.

В эту ночь он спал беспокойно. Ему снилось, что он попадает в западню – тупик, со всех сторон окруженный отвесными скалами. Он проснулся незадолго до рассвета и лежал в темноте, прислушиваясь к ветру.

Ему казалось, что куда ни кинь, он оказывается в такой же ловушке, как во сне. Если он присоединится к охотникам, то потерпит неудачу – он чувствовал это абсолютно точно, как чувствуют голод или жажду. С другой стороны, остаться в лагере с женщинами и детьми значит заточить себя в темницу, остаться нечеловеком, влачащим нежизнь. Тогда уж лучше умереть.

Единственной альтернативой было ждать, убивать время в надежде, что когда-нибудь корабль избавит его от этой дилеммы. Больше он ни на что не годен, ему не к чему приложить свои руки.

Он протяжно вздохнул. Нет, это не совсем так. Он мог рисовать и доказал это в святой пещере. Так почему бы ему не выйти сейчас на улицу и не добавить завершающих штрихов к рисунку? Почему не исправить то, что в нем неправильно? Не для того, чтобы произвести на всех впечатление, и не ради охоты. Сделать это втайне, для самого себя, чтобы хоть немного восстановить самоуважение.

Не успел он подумать об этом, как сразу же пожалел, что послушался Агри вчера вечером. Он поддался на ее уговоры, на мягкость ее прикосновения, на мимолетную радость от ее присутствия, хотя надо было думать только о рисунке, прислушаться к его тайной мольбе, довести его до ума. По крайней мере, ему предлагалось сделать что-то, что он умел. Это возможность действия. С помощью этого рисунка он мог бы, как Джози, оставить свой, пусть незначительный след здесь. И не важно, что об этом никто не будет знать, кроме него. Ведь это ему жить с самим собой, а возможно, и только с самим собой, если корабль так и не прилетит, и он останется здесь изгоем.

Приняв решение, он потихоньку выбрался наружу, где его встретил такой ледяной ветер, что у него перехватило дыхание. До рассвета еще было далеко, звезды еще только начали бледнеть с востока, где бело-голубым пятном проступали заснеженные вершины. Поплотнее запахнув свою накидку, он прокрался в другой конец лагеря к костру. За пару минут он раздул угольки в костре и снял ледяную корку с горшочков с краской. Потом он принялся за работу, восстанавливая в памяти свои детские воспоминания о картинках с мамонтами.

Он не мог бы сказать, в какой момент воспоминания уступили место его собственному чувству живого зверя, но вдруг обнаружил, что под его руками дикий зверь будто оживает. Изменив угол наклона ноги, добавив несколько штрихов к поднятому хоботу и глазам, он утратил чувство реальности и слился душой с тем, что сейчас переделывал. С полчаса или чуть дольше он был, подобно Льене в ее танцах, неразделим с животным, которое вдохновляло его.

Последний мазок кисти принес с собой не только удовлетворение, но и некоторое удивление. Он и не подозревал, как уже поздно, звезды пропали, а небо было залито бледным солнечным светом. И мерцающий свет костра, кажется, стал ярче, чем его оставлял Айвен. Как во сне (поскольку часть его все еще не могла оторваться от рисования), он оглянулся вокруг и сразу напрягся, потому что с противоположного конца поляны на него смотрели люди.

– В его руках волшебство, – промолвил кто-то, кажется, шаманка из клана выдры. Она подошла к нему и заглянула ему в лицо. – Да, это бродяга. Я вижу это по глазам. Пока мы все спали, он был высоко в горах, где живут стада. Он видел зверя, которого мы ищем, и принес с собой его подобие.

– Человек должен отвечать за то, что рисует, – сказал кто-то еще, и Айвен разглядел бритую голову Талу. – Пусть он добавит свою кровь к нашей.

– Это не его путь, – ответил за него Харно. – Я же уже говорил, что он не охотник. Среди нас он только грезит. Его душа все еще живет дома на луне. И однажды он вернется туда, вот увидите.

– Вернется он туда или нет, – настаивал Талу, – но это он вдохнул жизнь в этот рисунок. Когда мы встретимся с избранным животным в пылу охоты, оно будет искать его. И если его там не окажется, это будет предательством и с его стороны, и с нашей, и мы столкнемся с гневом духа.

– А если он будет там, – вступила в разговор Льена, – то отвечать придется ему.

– Только если он не сможет заявить о братских узах со зверем, – выкрикнула в ответ шаманка-выдра.

– Да как же он сможет? – На этот раз за него ответил Леппо. – Он же трус, и вид крови его пугает. Ему даже мясо приходится прожаривать до горелой корки.

Талу со злостью воткнул свое копье в землю.

– А я говорю, он подвергает опасности нас всех. Если он откажется отдать каплю своей крови здесь, в лагере, то мы польем своей кровью все склоны. И я лично заставлю его ответить за это. Жизнь за жизнь.

– Да, жизнь за жизнь, – поддержали его остальные, и это заглушило все протесты.

Толпа как-то вдруг подалась вперед, взяв Айвена в кольцо. Он все еще сидел на корточках возле рисунка, когда вдруг почувствовал острие копья на своей шее.

– Ну, так что, лунный парень, – спросил Талу. – Чья кровь это будет, твоя или наша?

– Вы не можете поднять на него руку, – пытался перекричать толпу Харно, но Анчарн перебил его.

– Он не из наших кланов, – сказал он и тоже приставил свое копье к шее Айвена. – И законы кланов не обязаны защищать его. Пусть отвечает за свои действия здесь и сейчас. И если он откажет нам, то я клянусь, что мое копье принесет зверю запах его крови.

Давление копий усилилось, и их каменные острия буквально парализовали Айвена.

– Так ты отказываешь нам? – выкрикнул Талу, приняв его молчание за отказ, и уже собирался ткнуть его копьем, но в этот момент послышался звук ритуального бубна, и сквозь толпу пробилась Льена.

Она была разодета во все свои перья, лицо раскрашено, а в свободной руке она держала кремниевый нож. Притоптывая в ритм бубна, она продемонстрировала всем нож.

– Поставь свою метку на зверя, – нараспев затянула она, глазами заставляя Айвена внимательно смотреть на нее. – Пометь его своей кровью. – Айвен не пошевельнулся, испуганно глядя на нее. Тогда она сжала его руку вокруг рукоятки. – Сделай это, – пела она, наклонившись совсем близко к нему. – Сделай, пока длится эта песня.