Война на улицах - Кейв Питер - Страница 51

Ответа не последовало. Противник не стал умничать или хорохориться, и Уинстон почувствовал прилив радости. Все-таки он достал этого подонка, напугал и вынудил задуматься над тем, что его положение далеко от благополучного.

Джефрис не просто перепугался. Внезапно им вновь овладела паника. Деннингс и Маккинли были нужны ему, чтобы сработал план Скотта. Если они откажут ему в лояльности и поддержке, у него не было никаких шансов. А проклятая свинья-полицай был прав: если встанет выбор между капитуляцией и смертью, для любого из его подручных вопрос будет предельно ясен и они станут паиньками. По состоянию на данный момент им угрожало минимальное тюремное заключение по обвинению в вооруженном нападении — три года в худшем случае. Неужели кто-то из них решится рисковать пожизненным заключением за убийство заложников? По мнению Джефриса, маловероятно. Если бы его самого поставили перед таким выбором, он точно знал, как бы поступил.

Но выбора у него не было. Он не мог выбирать из-за холодного, иррационального и всемогущего страха, который его никогда не покидал. Джефрис не мог даже представить себя в тюремной камере, что не имело никакого отношения к боязни закрытых пространств. Это было нечто худшее, что он нес в себе с самого детства.

Джефрис вздрогнул, когда на него вновь нахлынули воспоминания о прошлом. Тогда ему было всего семь лет, и он был нормальным и счастливым ребенком в компании себе подобных. Хорошо выглядел, отличался смекалкой, тянулся к знаниям и готов был всем верить. Естественно, такой ребенок потянулся к человеку, который больше всех заслуживал доверия, — своему учителю.

А его доверчивость втоптали в грязь. То, что невинный ребенок принял за интерес к нему профессионального педагога, на деле имело иную причину и оказалось грязной похотью.

Сексуальный контакт не оставил серьезных физических последствий, но привил ребенку ярую ненависть к гомосексуалистам, которая в подростке переросла в иррациональный страх. В пору сексуальной зрелости он постоянно опасался, что его начнут преследовать «голубые». Именно всепоглощающая ненависть к сексуальным меньшинствам привела его к политикам, исповедующим крайне правые взгляды. Сейчас, когда он стал уже взрослым, его ярость не знала предела.

Он был молод и, считалось, хорош собой, и он наслушался массы жутких тошнотворных историй о том, что происходит в тюрьме с красивыми парнями. Изнасилование, сексуальное рабство, заражение СПИДом. Такое в голову не могло прийти. Джефрис скорее умрет, чем позволит засадить себя за решетку хотя бы на сутки.

Его вернул к настоящему голос Уинстона, вновь прозвучавший в телефонной трубке.

— Ну так что? — спрашивал он. — Что вы собираетесь делать?

Джефрис попытался подавить приступ паники и одновременно лихорадочно подыскивал ответ. Обещанная помощь должна была прибыть в ближайшие минуты. Значит, ему нужно было как-то выиграть время.

— Ну, хорошо, — выпалил он. — Предположим, я скажу, что готов к переговорам. Чего ты хочешь?

Уинстона крайне поразила внезапная и резкая перемена настроений его противника. Очевидно, удалось наступить ему на больную мозоль. Но как и почему? Возможно, это побочное следствие приема наркотика. Но что бы ни было причиной, следовало развивать успех.

— Отпустите половину заложников сейчас же, — предложил он. — Потом еще поговорим.

— Нет! — завизжал Джефрис. Заложники ему были нужны не меньше, чем два его вооруженных напарника. В отчаянии он стал подыскивать что-нибудь такое, что можно было бы выменять на затяжку времени. — Послушай, а если я скажу, в каком пабе заложена бомба? — предложил он. — Она установлена на взрыв к середине завтрашнего дня. Я могу тебе сказать, где она спрятана и как ее можно обезвредить. Ты можешь спасти десятки жизней. — После короткой паузы добавил жалобным голосом: — Ведь это же будет жест доброй воли, не так ли?

Уинстону потребовалась пара секунд, чтобы обдумать предложение. Оно не представляло ценности в плане спасения жизни людей, поскольку подобную угрозу отвели. Но Джефрис-то этого не знал, а его готовность пойти на уступки сама по себе многое значила. Когда возникала ситуация с заложниками или осадой вооруженных террористов, труднее всего давался начальный этап переговоров. Позднее появлялась и возможность реального прогресса.

— О'кей, — согласился Уинстон, — для начала неплохо. Давай подробности.

— Бомба находится внутри игрального автомата в более дорогой части бара паба «Бул-энд-Буш» в Камдентауне, — сообщил Джефрис. — Бомба «чистая»: на ней нет никаких хитроумных приспособлений, чтобы не позволить ее обезвредить. Просто нужно отсоединить провод от часового механизма.

Уинстон слабо представлял себе, как удалось засадить бомбу в «однорукого бандита», но решил пока этот вопрос не заострять. Решил позднее напомнить себе, чтобы обязательно допросили всех служащих, имевших отношение к аренде игральных автоматов.

— Вы, надеюсь, понимаете, что нам нужно проверить ваши сведения? — спросил сержант.

— Да, конечно, — охотно согласился его собеседник.

Чувствовалось, что на душе у него полегчало, и Уинстон сразу же подумал — почему.

К тому моменту у сержанта накопилось много вопросов, и ему требовалось время, чтобы все серьезно осмыслить.

— Я позвоню позже, — коротко бросил Уинстон и отключил связь.

По выходе из микроавтобуса он увидел, что к нему бежит Фатальный Валлиец и выражение его лица не предвещает ничего хорошего.

— Боюсь, хлопот нам прибавится, босс, — сказал солдат, указывая в сторону улицы, ведущей к гостинице.

Уинстон проследил за указующим перстом и увидел за участком, очищенным от публики, и полицейским заграждением надвигающуюся толпу людей. Мелкие и крупные группы сейчас слились воедино и образовали плотную стену, неумолимо приближавшуюся к тонкой оранжевой полоске, протянутой полицией поперек улицы. Лента из пластика не могла послужить препятствием, и Уинстон также понимал, что толпу не остановит и редкая шеренга полицейских. Что меньше всего успокаивало, так это тот факт, что и ему с его людьми не удастся противостоять натиску толпы.

Внезапно Уинстон понял с абсолютной убежденностью в своей правоте, почему террорист в гостинице так резко изменился и обрел уверенность в себе и почему на них надвигалась сейчас толпа. Его буквально стошнило от сознания хладнокровного цинизма человека, разработавшего столь жуткий сценарий. «Второй холокост» бросал против них лучшее пушечное мясо, заранее рассчитав, что они не смогут сопротивляться. Они использовали доверившуюся им молодежь в жесткой и безжалостной игре, полагаясь на то, что им на руку сыграет благородство, присущее той самой системе, которую они намеревались разрушить.

Уинстон взглянул на автомат МР5К, который держал в руке. С равным успехом он мог бы вооружиться и пукалкой, так как пользы в обоих случаях никакой. Поскольку он был в Лондоне, а не на площади Тяньанминь в Пекине. Ни при каких обстоятельствах ни одна ветвь власти не отдаст приказ открыть огонь по толпе безоружных людей, какую бы угрозу она ни представляла. У полиции, как и САС, не было иного выбора, как отступить либо позволить толпе втоптать их в асфальт и пройти к гостинице, чтобы ворваться внутрь и вызволить своих коллег.

И это было все, что могли сделать он и его товарищи, понял сержант, скрипя зубами от бессилия. Неожиданно раздался сигнал радиотелефона, торчавшего за поясом. Он выхватил аппарат и включил кнопку приема. В ухо ему ударил неимоверный грохот под аккомпанемент электрических разрядов. Ему понадобилась доля секунды, чтобы опознать шум двигателя и ротора вертолета. С трудом он мог разобрать знакомый голос.

— Уинстон? Это капитан Блейк. Мы будем на земле через минуту. У гостиницы, к счастью, плоская крыша. Согласно начальному плану мы спустимся по шахтам лифтов, если у тебя нет лучших предложений.

Уинстон оглянулся на улицу и увидел, что первые ряды хулиганов прорвались через линию ограждений и уже вступили в жаркую рукопашную схватку с полицейскими. Вторая, еще более мощная волна нападающих пока воздерживалась от вмешательства, находясь в готовности броситься вслед за первой и взять приступом гостиницу, не ожидая сопротивления. На это у них уйдет пара минут, не больше, по оценке Уинстона, и времени у него оставалось в обрез.