Свое имя - Хазанович Юрий Яковлевич - Страница 4

Митя и Алеша молча двинулись за ним.

Жук встретил хозяина радостным лаем, прыгал, осторожно хватал за руки, бил по ногам хвостом. А хозяин не обращал на него ни малейшего внимания. Тогда Жук бросился на улицу, к ребятам. Митя шикнул на него, пнул ногой в бок. Старый пес подавленно опустил хвост и удалился в будку.

Чуть притворив калитку, Митя с улицы наблюдал за отцом.

Тимофей Иванович направился в дом. Вскоре поперек двора от окна потянулись две песчано-желтые стежки света; большая сутулая тень заслонила сначала одну, затем другую и исчезла. Спустя несколько минут Тимофей Иванович вышел без куртки и картуза, и, хотя сундучок оставил дома, руки его по-прежнему тяжело висели вдоль тела, а плечи согнулись, словно невидимый груз давил на них.

Захватив подбородок в кулак, он долго стоял посреди двора, затем решительно зашагал к дровянику, рывком распахнул дверь и скрылся во мраке.

Из дровяника один за другим вылетели и глухо шлепнулись на землю два толстых березовых чурбана и корявая сосновая плаха. Тимофей Иванович положил чурбан на плаху и взмахнул сверкнувшим колуном. Большой рваный лоскут коры, свернутый в трубку, забелел на земле. Чурбан не поддался, но крепко зажал колун. Тогда Тимофей Иванович, ловко крутанув его над головой, с силой грохнул обухом о плаху, и чурбан с сухим треском раскололся. Посыпались размашистые, гулкие удары; Тимофей Иванович работал с остервенением, вкладывая в каждый удар негодующую силу.

Митя не мог понять, зачем отец это делает, когда три стены в сарае тесно заставлены плотными поленницами дров.

Держа за руку Егорку, подошла Марья Николаевна, заглянула сыну в глаза и горько стиснула губы.

— Батя-то, смотри… — прошептал Митя.

Мать качнула головой:

— Пускай, может, полегчает… На слезы-то он не щедрый. — Она вздохнула и, открыв калитку, сказала: — Шли бы в дом, ребятки…

— Слышите, ребята? В дом! — приказал Егорка, важно шагая по двору.

Тимофей Иванович продолжал колоть дрова.

Алеша порывисто взял Митю за руку:

— До каких же пор отсиживаться? Комсомольцы мы или кто?

— Я не комсомолец, — угрюмо отозвался Митя.

— Ну, забыл я. И не в билете дело! Главное — душа!

Он забыл… Но Митя разве мог забыть это? В прошлом году накануне октябрьских праздников классная руководительница вызвала в школу Тимофея Ивановича. Из школы отец вернулся сумрачный.

«Ступай-ка сюда, молодчик, — позвал он Митю, задыхаясь от гнева, и обернулся к Марье Николаевне: — Полюбуйся, выкормили сынка! В восьмой класс ходит, слава богу, дитё, а ума… Учительница выкликает Федорова, а он встревает: смотрите, дескать, какой я знающий! Учительница диктовку дает, все пишут, а этот умник сидит сложа ручки. «Почему не пишешь, Черепанов?» — «А что, мне тоже надо?» Видала такого профессора? Всем надо, а ему можно и не писать. — Тимофей Иванович перевел дух, приложил к сердцу ладонь. — Над товарищами насмехается, а у самого с этой… с геометрией нелады. Учительница ему предупреждение: если, мол, не подтянешь дисциплину, не выправишь успеваемость, придется поставить о тебе вопрос. «Интересно, а как вы его поставите?» — это он спрашивает. «В другую школу, к примеру, переведем…» И только учительница из класса — он ухмыляется во весь рот: «Хотел бы я, говорит, видеть, как они меня переведут… За Черепанова, говорит, найдется кому заступиться…» Это за кого, я спрашиваю? За тебя, что ли? Какая цаца выискалась!» — Отец подступил вплотную, большой, ужасающе грозный, дышал часто и шумно, все в нем кипело. И вдруг схватил Митю в охапку, поднял, опрокинул, и железная ладонь его жарко заходила по мягкому месту. Хотя бы по щекам бил, а то совсем как маленького. Лупил и приговаривал: «Не ты Черепанов, а я Черепанов. Заруби себе. Не ты Черепанов! Ты еще никто… Никто…»

Было обидно и больно. А через три дня все слова о зазнайстве, умничанье, бахвальстве повторили на комсомольском собрании товарищи, и все до одного подняли руки за то, что Черепанов к вступлению в комсомол не подготовлен…

— Думаешь, здесь опять не могут отрезать: «Не подготовлен»? — громко говорил Алеша. — А там — никогда. Там в два счета примут…

— Тише, — попросил Митя.

— И так дождались — война кончается. Разве тут наше место? Не так мы живем, не так…

— Работать нужно, — задумчиво сказал Митя. — Найти бы такое дело, чтоб для будущей специальности пригодилось.

— Патриот! — вспыхнул Алеша. — О своей выгоде… Своя рубашка ближе… Если так рассуждать… Е-если бы все так рассуждали, фашисты давно уже были бы в Горноуральске! Да, да!

В споре Алеша всегда кипятился, начинал заикаться, был не очень разборчив в выражениях, угрожающе подходил вплотную к собеседнику и готов был, казалось, вот-вот дать волю рукам. Митя с усмешкой заметила:

— Но ведь даже такого патриота, как ты, не пускают.

— И наплевать! Теперь уж обойдемся без них? Чинуши…

Весною прошлого, 1943 года, услышав, что на Урале формируется добровольческий корпус, Митя и Алеша явились в военкомат. Выждали огромную очередь и подошли к столу, за которым сидел немолодой и, судя по орденским планкам и нашивкам за ранения, бывалый капитан.

Он прочитал заявление и, с трудом сдерживая улыбку, поднял на них красные от усталости глаза.

— Коллективное, значит? Что ж, написано, надо сказать, толково. И чувства у вас хорошие, правильные, товарищи. Все это похвально. Один только моментик упустили…

Они молча переглянулись.

— Указали бы хоть, сколько вам обоим вместе…

Добродушно-насмешливый тон, каким были произнесены последние слова, не понравился ребятам. Но Алеша, не теряя надежды, решил поддержать этот тон.

— Вместе нам уже порядочно, — сказал он. — Тридцать один год…

Капитан откинулся на спинку стула; видно, он очень устал, и разговор этот совсем не мешал ему отдыхать.

— Так… Тебе шестнадцать. — Он остановил взгляд на Мите и тут же перевел его на Алешу. — А все остальное твое. Верно?

— Так точно! — по-военному четко, но без признаков энтузиазма ответил Алеша.

— Да… Сочувствую, конечно, товарищи, но помочь не могу…

— А вы знаете, в сколько лет Аркадий Гайдар командовал целым полком? — сказал Алеша, глядя на капитана своими зеленоватыми дерзкими глазами.

— Насчет Гайдара ничего не могу сказать… — раскинул руки капитан.

В это время к столу подошел какой-то счастливец с повесткой, и капитан вернул им заявление…

Они приходили в военкомат летом, потом перед началом занятий, потом зимой. Капитан встречал их всякий раз с тем же усталым радушием, охотно беседовал с ними, однажды спросил о родителях, об отметках, но оставался по-прежнему неумолим.

Были они здесь весной и этого года, и несколько дней назад, когда сдали последний экзамен за девятый класс.

За столом сидел не их знакомый капитан, а пожилой тучный человек в форме старшего лейтенанта. И, хотя лицо у него было нервное и желчное, они втайне обрадовались: все-таки новый человек, возможно, и дело обернется по-новому.

Он взял заявление, поднес близко к лицу и тотчас нервным движением положил его на край стола.

— Сводки читаете? — быстро спросил старший лейтенант и, не дожидаясь ответа, отрубил: — Справляется наша армия. А ваше дело — учиться.

— Второй год уже это слышим, — вздохнул Алеша.

Старший лейтенант резко поднял голову, окинул их острым взглядом из-под насупленных бровей. Казалось, он сейчас раскричится. Но глаза его неожиданно потеплели, и он сказал негромким, спокойным голосом:

— Могу добавить: хорошо учиться, дорогие друзья. Все…

Так закончился их последний поход.

— Обойдемся, — со злым упорством повторил Алеша. — Если человек хочет помочь родине, ему никто не может помешать. Все из-за тебя! Надо было еще в прошлом году мотать отсюда. Теперь про школу помалкивай. Образование за девять классов имеем? А доучимся потом. Девять классов — не шуточки. Мы уже люди!

Митя усмехнулся. Девятый класс Алеша закончил с переэкзаменовкой по алгебре.