Мари - Хаггард Генри Райдер - Страница 10

В тот момент этот довольно неприятный разговор, который меня слегка рассердил, прервался, так как пришел хеер Марэ.

Как следовало ожидать от такого легко возбудимого человека, он был в ужасно взвинченном состоянии. Благодарность за спасение своего единственного любимого ребенка, гнев на кафров, которые пытались убить его, и крайнее отчаяние из-за утраты большей части своей собственности — все эти конфликтные эмоции одновременно бурлили в его груди, подобно реакции взаимодействующих элементов в тигле… Возникшие в результате этого пары были разноцветными и угнетающими. Марэ бросился ко мне, благословляя и благодаря меня (он уже узнал кое-что из истории нашей обороны), называя меня юным героем и так далее, выражая надежду, что Бог наградит меня…

Здесь я вынужден оговорить, что сам он, бедняга, никогда меня не наградил. Затем он начал неистовствовать по адресу Леблана, который навлек это ужасное бедствие на его дом, говоря, что это было возмездие ему, Марэ, за укрывательство атеиста и пьяницы в течение многих лет только потому, что он являлся французом и интеллигентным человеком…

Кто-то, кажется, мой отец, который, несмотря на все его предубеждения, обладал высоким чувством справедливости, напомнил ему, что бедный француз искупил, или, быть может, сейчас искупает вину за все преступления, которые он только мог совершить. Это повернуло поток его ругательств на кафров Кваби, которые сожгли часть его дома и украли почти все стадо, сделав его за какой-нибудь час из богатого бедным. Он кричал об отмщении «черным дьяволам» и призывал всех помочь ему вернуть его скот и истребить воров.

Большинство из присутствующих, — их было около тридцати человек, не считая кафров и готтентотов, — отвечали, что они готовы напасть на Кваби. Будучи обитателями этого района, они понимали, что сегодняшний случай может стать их завтрашней действительностью. Поэтому они стали готовиться к немедленному отъезду.

Тогда вмешался мой отец.

— Господа, — сказал он, — мне кажется, что перед тем, как искать отмщения, которое, как говорит нам Писание, находится в руках самого Всевышнего, было бы хорошо, особенно хееру Марэ, обратиться с благодарностью к тому, кто спас кое-кого… Я имею в виду его дочь, которая сейчас могла бы быть мертвой, или еще хуже…

Тут он добавил, что богатства приходят или уходят согласно воле судьбы, но дорогая человеческая жизнь, потеряй ее, уже не вернется. И он повторил то, что узнал от готтентота Ханса, что я, его сын, чуть не размозжил череп Мари Марэ и свой собственный, когда звук выстрелов пришедших на помощь остановил мою руку. И еще он сказал, чтобы Ханс и Мари сами рассказали собравшимся всю историю, ибо я был еще чересчур слаб, чтобы сделать это…

Тогда поднялся маленький готтентот, задыхающийся, весь окровавленный. В простом, драматическом стиле, характерном для его расы, он рассказал все, что случилось после его встречи в вельде с той женщиной, и на протяжении двенадцати часов до прибытия спасательного отряда. Никогда я не видел, чтобы за рассказом следили с таким глубоким интересом и когда, наконец, Ханс указал на меня, лежавшего на полу, и сказал: «Вот это он; кто сделал такие дела, каких не смог бы сделать ни один человек, он всего лишь мальчик!» — то даже со стороны флегматичных голландцев раздались дружные одобрительные возгласы.

Тогда, поднявшись на руках, я выкрикнул: «Что бы ни сделал я, сделал и этот верный готтентот и не будь его, я ничего не смог бы сделать, — не будь его и двух прекрасных лошадей».

И снова они все одобрительно зашумели, а Мари, поднявшись, сказала:

— Да, отец! Этим двоим я обязана жизнью.

После этого мой отец вознес благодарственную молитву на очень плохом голландском языке, ибо, начав изучать этот язык на склоне лет, он никогда не блистал мастерством речи на нем, и рослые буры, став на колени вокруг него, сказали «Аминь». Как могут себе представить читатели, эта сцена со всеми ее деталями, которых теперь я не смог бы повторить, была как замечательной, так и впечатляющей.

Что последовало за этой молитвой, я уже не очень хорошо припоминаю, так как вскоре потерял сознание от изнурения и значительной потери крови. Я знаю, однако, что огонь в доме был погашен, и мертвых и раненых вынесли из уцелевшей части дома; меня же внесли в маленькую комнату, в ту, куда мы с Мари убежали во время той ужасной сцены, когда я чуть не убил ее. После этого буры и кафры Марэ, вернее, его рабы, которых он собрал человек сорок из разных мест, где они жили, начали преследовать разгромленное войско Кваби, оставив дома несколько человек в качестве охраны.

Здесь я должен упомянуть, что из семи людей Марэ, которые сражались вместе с нами, — впрочем, их было, кажется, восемь, — двое были убиты, а двое ранены. А остальные ухитрились бежать невредимыми, так что во всей этой ужасной схватке, в которой мы нанесли большой урон кафрам, мы потеряли убитыми всего лишь троих, включая француза, Леблана.

Что касается событий последующих трех дней, то я почти ничего не помню, так как вызванное потерей крови беспамятство осложнилось еще и лихорадкой. Все, что я могу припомнить, так это нежный образ Мари, склонившийся надо мною и кормящей меня какой-то пищей: молоком или супом, так мне казалось, ибо я даже не касался еды рукой. Также я видел высокую фигуру седовласого отца, который, как и большинство миссионеров, кое-что понимал в медицине, в частности в хирургии, и следил за бинтами на моем бедре. Потом он сказал мне, что копье фактически задело стенки большой артерии, но, к счастью, не пробило ее. Еще бы четверть дюйма и я за несколько минут истек бы кровью!

На третий день сильный шум возле дома вернул мой разум из странствий. Перекрывая шум, гремел голос Марэ, а мой отец пытался успокоить его. Потом в комнату вошла Мари, задернув за собой кафрский каросс, служивший в качестве портьеры, так как дверь была выломана. Увидев, что я пришел в себя, она бросилась ко мне с легким криком радости, и опустившись на колени, поцеловала меня в лоб.

— Ты был очень болен, Аллан, но я знаю, что теперь ты выздоравливаешь. Пока мы одни, а я опасаюсь, что в будущем таких встреч не много будет, — добавила она медленно и многозначительно, — я хочу поблагодарить тебя от всего сердца за все, что ты сделал, спасая меня. Не сделай ты этого, о! Не сделай ты этого!.. — она бросила взгляд на пятна крови на земляном полу, потом закрыла глаза руками и задрожала.

— Вздор, Мари, — ответил я, — любой на моем месте сделал бы такое, даже если бы не любил тебя так сильно, как я. Поблагодарим Бога, что все было не напрасно. Но что это за шум? Может Кваби вернулся?

— Нет, буры возвратились после погони.

— И они их поймали и возвратили скот?

— Нет. Они только подбили нескольких раненых и нашли тело мосье Леблана с отрезанной головой, которую кафры забрали, чтобы сделать лекарство для храбрости. Кваби сжег свой крааль и бежал в Большие Горы. Буры не обнаружили скот, кроме нескольких животных с перерезанным горлом. Отец хотел преследовать кафров в горах, но буры отказались. Они сказали, что это безумная затея, ибо кафров там тысячи. Отец ужасно зол, ведь мы почти разорены, особенно из-за того, что британское правительство освобождает рабов и отдает нам лишь небольшую часть их стоимости, даже меньше трети их фактической цены… Однако, послушай! Он зовет меня, а ты не должен много говорить и волноваться, чтобы опять не заболеть. Сейчас тебе следует заснуть, крепко спать, есть и набираться сил. А потом, дорогой, мы сможем поговорить, — и, склонившись еще раз, она благословила и поцеловала меня, затем поднялась и выскользнула из комнаты.