В лесной чаще - Френч Тана - Страница 107

Джонатан отбросил сигарету и повернулся ко мне лицом, сунув руки в карманы пальто.

— А что, по-вашему, я должен был сделать? — жестко проговорил он. — Она моя дочь. Я уже потерял Кэти. Маргарет не вынесет, если я скажу хоть слово против нее. Когда несколько лет назад я хотел отправить Розалинду к психологу, потому что она постоянно врала нам, Маргарет закатила мне истерику и пригрозила, что уйдет и заберет девочек с собой. И я ничего не знал. Что я мог сказать? Я только следил за Розалиндой и молился, чтобы это оказался какой-нибудь землевладелец. А как бы вы поступили на моем месте?

— Не знаю, — честно ответил я.

Девлин продолжат смотреть на меня, тяжело дыша и раздувая ноздри. Я отвернулся и сделал затяжку; через минуту он перевел дух и снова прислонился к стене.

— Я тоже хочу вас кое о чем спросить, — произнес он. — Розалинда была права — вы действительно тот мальчик, у которого пропали друзья?

Вопрос меня не удивил. Девлин имел право просмотреть или прослушать записи всех допросов Розалинды, так что рано или поздно он должен был спросить. Я знал, что мне надо все отрицать: по официальной версии, я нарочно выдумал историю, желая заручиться доверием Розалинды, — но у меня не было сил, да и особого смысла я в этом не видел.

— Да, — вздохнул я. — Адам Райан.

Джонатан повернул голову и долго смотрел на меня, очевидно, пытаясь что-то вспомнить.

— Мы не имели к этому никакого отношения, — промолвил он наконец, и меня удивил его мягкий, почти извиняющийся тон. — Я хочу, чтобы вы знали. Никакого.

— Да. Простите, что на вас набросился.

Он кивнул.

— На вашем месте я, пожалуй, сделал бы то же самое. Я не невинная овечка. Вы видели, что мы сотворили с Сандрой, не так ли? Вы там находились.

— Верно, — подтвердил я. — Она не станет выдвигать обвинений.

Джонатан покачал головой, словно эта мысль не привела его в восторг. Река внизу была темной и густой, с неприятным маслянистым блеском. В воде что-то плыло — может, дохлая рыба или мусор, — и чайки стайки вились над ней, испуская пронзительные крики.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался я.

Девлин вскинул голову и взглянул на пасмурное небо. Он выглядел очень уставшим, но это была не та усталость, от которой можно избавиться хорошим отдыхом или крепким сном: она въелась ему в плоть и кровь, проникла до костей, избороздила морщинами лицо.

— Перееду в другое место. Нам в окна бросают камни, кто-то намалевал на машине краской «пидофил» — написано с ошибкой, но мысль понятна. Пока вопрос о шоссе не решен, я здесь задержусь, но позднее…

Заявления о насилии над детьми всегда подлежат проверке, даже если под ними нет оснований. Следствие не нашло улик, подтверждавших обвинения Дэмиена против Девлина, — скорее факты, которые их опровергали. Отдел по борьбе с сексуальными преступлениями был настроен более чем скептически. Но слухи среди соседей разносятся со скоростью пожара, и среди них всегда находятся те, кто думает, что не бывает дыма без огня.

— Я отправлю Розалинду на психологическую консультацию, по распоряжению судьи. Я тут почитал кое-что, и во всех книгах утверждается, что для людей вроде нее от этого нет никакого проку: что бы мы ни делали, она останется такой, как есть, — но я все-таки попробую. И постараюсь держать ее дома как можно дольше, присматривать за ней и следить, чтобы она не проделывала свои фокусы с кем-нибудь еще. В октябре Розалинда пойдет учиться музыке в колледж, но я сказал, что не стану платить за аренду квартиры — пусть живет дома или ищет работу. Маргарет верит, что дочь ни в чем не виновата и вы ее подставили, но она рада, если она поживет у нас. Маргарет говорит, что Розалинда очень чувствительна. — Он откашлялся, словно последнее слово застряло в горле. — Джессика поживет в Этлоне с моей сестрой — отвезу, как только заживут порезы. Там ей не причинят вреда. — Его губы снова искривились. — Вреда… Собственной сестре.

Я вдруг представил, каким был этот дом в последние восемнадцать лет и каким стал сейчас.

— Знаете что? — неожиданно воскликнул Джонатан. Его лицо исказила болезненная гримаса. — Маргарет забеременела через пару месяцев после того, как мы начали встречаться. Нас это напугало. Я намекнул, что, может, ей лучше… так сказать, съездить ненадолго в Англию. Но… она очень религиозна. Уже то, что забеременела, выбило ее из колеи, а тут… Она хорошая женщина, и я не жалею, что женился на ней. Но если бы я знал, что… кем… то есть какой станет Розалинда, то, клянусь Богом, я бы сам потащил Маргарет в Англию.

«Жаль, что вы этого не сделали», — хотел я заметить, но промолчал.

— Мне очень жаль, — произнес я.

Джонатан смотрел на меня минуту, потом выпрямился и плотнее запахнул полы пальто.

— Пойду посмотрю, не закончила ли Розалинда.

— Думаю, она скоро выйдет.

— Да, — холодно проговорил он и, повернувшись, зашагал по лестнице.

Присяжные признали Дэмиена виновным. Неудивительно, учитывая представленные доказательства. Во время процесса развернулись бурные дискуссии по поводу его вменяемости, и психиатры щедро сыпали малопонятными терминами. Все это я слышал из третьих уст, часто в обрывках разговоров или бесконечных звонках Куигли. Он, похоже, поставил целью своей жизни выяснить, почему меня перевели на бумажную работу на Харкур-стрит. Адвокат Дэмиена выстроил двойную линию защиты: во-первых, он временно помешался, а во-вторых, был уверен, что защищают Розалинду от тяжких телесных повреждений, — и это периодически создавало путаницу и противоречия, которые давали повод для «обоснованных сомнений». Но у нас было признание Доннели и, что еще важнее, фотографии убитой после вскрытия. Дэмиена признали виновным и приговорили к пожизненному заключению, что на практике означало десять — пятнадцать лет.

Ирония заключалась в том, что совок спас ему жизнь и уберег от многих неприятностей в тюрьме. Благодаря ему преступление приобрело сексуальный характер, и Доннели отправили в блок высокого риска, где сидели педофилы и насильники и он чувствовал себя среди «своих». Преимущество сомнительное, но так по крайней мере у него было больше шансов выйти из тюрьмы живым и без венерических болезней.

После вынесения приговора у здания суда собралась небольшая группа «линчевателей», человек десять-двенадцать. Я смотрел новости в мрачноватом пабе на набережной и слышал, как посетители угрюмо заворчали, когда бесстрастные охранники повели спотыкавшегося Дэмиена через разъяренную толпу и тюремный фургон укатил под угрожающие крики, вздернутые кулаки и пару брошенных вдогонку кирпичей.

— Таких вешать надо, — пробормотал кто-то в углу.

Я знал, что мне следует сочувствовать Дэмиену: у него не имелось ни одного шанса после той злосчастной акции протеста, и я был единственным, кто понимал, каково ему пришлось, — но не мог, просто не мог.

Мне не хочется погружаться в подробности того, что называют «внутренним расследованием». Обычно все вырождается в вереницу бесконечных заседаний, где представители власти в тщательно выглаженных костюмах выслушивают ваши жалкие самооправдания и унизительные объяснения, а на вас наваливается гнетущее чувство, что во время допроса вы случайно оказались не по ту сторону стекла. Странно, но О'Келли стал самым рьяным моим защитником: вовсю расхваливал мои высокие показания раскрываемости дел, железную хватку в ведении допросов и прочие достоинства, о которых раньше никогда не упоминал. Конечно, я знал, что он не столько проникся ко мне неожиданной симпатией, сколько защищал самого себя — мои проступки плохо отражались на его репутации: как-никак пригрел на груди такого отщепенца, как я, — но это не мешало мне испытывать к нему глубочайшую признательность. Я видел в нем своего последнего союзника. Однажды даже попытался его поблагодарить, поймав в коридоре после одного слушания, но после первых моих слов он посмотрел на меня с таким отвращением, что я забормотал что-то себе под нос и поспешил уйти.