Серенада - Кейн Джеймс - Страница 20

Мы вышли у автобусной остановки, пожали ему руку. Затем она вдруг обняла и поцеловала его. Он был настолько потрясен, что пришлось помочь ему влезть обратно в такси.

– И смотри, парень, не забывай, что я говорил тебе о ней и Мексике. И прочих вещах.

– Не забуду. До конца своих дней.

– Ладно, тогда и проверим. В конце твоих дней.

7

Мы отыскали небольшую гостиницу на Спринг-стрит и без всяких проблем вселились в двухдолларовый номер. Можете себе представить, что это был за номер, но после Мексики он казался дворцом, к тому же комната была с душем, чему Хуана несказанно обрадовалась. Вдоволь наплескавшись, она вышла и устроилась рядом, в постели, а я лежал и думал, что вот начинается новая жизнь в моей родной стране. Хотел поделиться с ней этими мыслями, но тут заметил, что она спит. Встали мы рано, и, как только открылись магазины, я пошел покупать шляпу. Затем мы уже вместе приобрели платье и легкое пальто. Шляпа обошлась в 1 доллар 95 центов, платье – 3,79 и пальто – 6 долларов. Итак, из ее 500 песо у нас осталось 38 долларов. Мы заглянули в небольшой ресторанчик, позавтракали, затем я отвел ее обратно в гостиницу, а сам пошел искать работу.

Первое, что я сделал, это отправил в Нью-Йорк телеграмму своему агенту, той самой даме, которая в свое время выхлопотала мне мексиканский контракт. Я сообщил ей, что снова в хорошей форме, и просил сделать все возможное, чтобы помочь мне снова стать на ноги. Затем купил «Вэраети» [53], голливудское издание, и просмотрел колонку объявлений о найме. Их, впрочем, было немного, наиболее подходящее, как показалось, дал некий Стессель. Офис его располагался в Голливуде, и я на автобусе поехал туда. Поездка заняла более часа, но он даже не удостоил меня взглядом.

– Братец, неужели не знаешь, что певцы нынче совсем неходкий товар, с ними уж давно никто не связывается. Ну скажи, сколько из них пробились? Эдди, Макдональд, Понс, Мартини и Мур. Остальные просто провалились, да, провалились. И даже Понс и Мартини – не бог весть что. Так что с певцами мы больше стараемся дел не иметь. А когда в фильме нужен певец, ну, скажем, для исполнения какого-то музыкального номера, они знают, где его искать. Так что помочь ничем не могу. Извини, дружище, но ты ошибся адресом.

– Я не имею в виду кино. Как насчет театров?

– Ну, тут бы я тебя в секунду пристроил, будь у тебя имя. А без имени ты и двух центов не стоишь.

– Меня довольно хорошо знают.

– Сроду не слыхивал ни о каком Джоне Говарде Шарпе.

– Я пел преимущественно в Европе.

– Здесь тебе не Европа.

– А как насчет ночных клубов?

– Я такой мелочью не занимаюсь. Хочешь пойти в клуб – иди, их тут до черта. Можешь выступать в одном, другом и третьем, сразу в нескольких. Попробуй загляни в «Фанчони» и «Марко». Может, у них найдется для тебя работенка.

Я двинулся по Сансет-бульвар к «Фанчони» и «Марку». Но оказалось, они делали упор на танцевальных номерах, певец их не интересовал. Я пошел на радио. Там меня прослушали и сказали, что, возможно, выделят мне часть дневного времени, но платить не будут, и еще я должен явиться со своим аккомпаниатором. Я сказал, что подумаю.

Где-то около четырех я заглянул в ночной клуб на Ла Бреа, и они позволили мне спеть и сказали, что берут за 7.50 за вечер, чаевые и еду. Явиться я должен к девяти в вечернем костюме. Я сказал, что подумаю. Нашел ателье, где давали напрокат вечерние костюмы. Приценился – 3 доллара за ночь, в неделю выходило 10. Так что от моих 7.50 оставалось всего ничего. Я уже был готов разориться, но тут оказалось, что подходящего размера у них нет. Рост у меня 6 футов, вес почти 200 фунтов. Я вернулся на Спринг-стрит. Там еще работал какой-то магазинчик. Зашел и купил гитару за 5 долларов. На черта мне аккомпаниатор, я сам себе аккомпаниатор.

Я ходил туда раза три или четыре. Гитару держал на радио и заглядывал туда ежедневно. Пел по пятнадцать минут, и всякий раз они объявляли мое имя, вернее два, одно настоящее – Джон Говард Шарп, баритон, а другое – синьор Джузеппе Бондо, знаменитый итальянский гитарист. Он выступал еще пятнадцать минут. Сперва я пел пару номеров, потом объявлял «синьора», и он уже другим, более высоким голосом объявлял свои номера по-итальянски. Потом как бы пытался перевести эти названия, но нарочно путался; так, например, говорил «Сердца и цветы», а играл «Liebestraum» или еще что-то в этом роде. Владельцу радиостанции казалось это страшно остроумной шуткой, и он сделал «наше» выступление регулярным и далее начал указывать имена неразлучной парочки в газетной программе. На второй день после этого пришли письма – 20-30 от моих поклонников и штук 200-300 на имя «синьора»; тогда он страшно возбудился и сказал, что найдет мне спонсора. Спонсором, как выяснилось, оказался некий тип, связанный с рекламой, который собирался «нам» платить.

В один из таких дней после передачи я взял гитару и отправился в Гриффитс-парк, где айовское общество устроило грандиозный пикник. Там собралось тысяч 40-50 народу. Я рассчитывал, что, если буду бродить по парку и петь, последуют чаевые. В жизни своей не получал чаевых, я даже волновался немного, было интересно испытать еще и это. Но беспокоился, как оказалось, я напрасно. Айовское общество оценило меня весьма благосклонно, однако ни один человек в карман не полез. На следующий день я отправился в Билтмор, где Ротэри-клуб устраивал ленч. Побродил с гитарой по саду, затем, как само собой разумеющееся, вошел в зал и стал возле V-образного стола, где они все сидели, ударил по струнам и запел. Для исполнения я выбрал «Трубадура», так как там солист может включиться сразу же, не дожидаясь хора. Метрдотель и три официанта уже подбежали ко мне, чтобы выставить за дверь, но тут два-три человека из публики закричали:

– Оставьте! Оставьте его в покое!

Я приободрился и спел еще пару номеров. Помню, что одним из них был «Мандалей» [54] Спикса. Вдруг какой-то заморыш, сидевший в углу, завопил:

– Поллиочи! Поллиочи!

Мне и в голову не пришло, что он, видимо, имеет в виду «Паяцев» [55], но он все продолжал вопить, и другие тоже подхватили, наверное, просто чтобы заглушить его. Тогда я сыграл вступление и запел «Пролог». Надо сказать, это не самый любимый мой отрывок, но спел я вполне прилично, а под конец выдал им ля-бемоль самой чистой воды. И резко оборвал его, а затем вытянул ми-бемоль, да так, что стекла задрожали. Когда закончил, грянул гром аплодисментов, тогда я спел еще из «Трубадура» и «Травиаты».

А когда настал черед спичей, их президент, или председатель, не знаю, кто он там был, подозвал меня и попросил подождать, и они, что называется, пустили шапку по кругу. Взяли у официанта поднос и кидали туда деньги, передавая из рук в руки, и, когда он дошел до меня, там было полно серебра. Он протянул мне поднос, я поблагодарил его и ссыпал монеты в карман. Итак, я получил чаевые, впервые в жизни, но ничего особенного при этом не испытывал. Пошел в туалет и начал пересчитывать деньги.

Там оказалось 6 долларов 75 центов, мало, страшно мало. Даже с этими деньгами у нас оставалось всего 22 доллара, и никто по-прежнему не проявлял ни малейшего интереса к Джону Говарду Шарпу. В тот вечер в «Голливуд Баул» давали под открытым небом «Кармен», самый дорогой билет стоил 1,5 доллара, но были места и за 75 центов. И конечно же, мы должны были пойти. Хотите знать, где вернее всего можно отыскать оперного певца? Ну разумеется в опере, на представлении, и только там. Игрок в бейсбол по ведомой только ему причине предпочитает посещать бейсбольные матчи.

Итак, я велел ей одеться, чтоб мы могли пораньше выйти перекусить, а затем отправиться туда заранее, успеть занять приличные места. На этот раз она предпочла играм в душе возню со шляпкой. Она надела ее, а потом сняла, снова надела, и взглянула на себя в зеркало, и спросила, хорошо ли. Потом опять сняла, и все началось сначала. Я, как обычно, подтвердил, что выглядит она просто шикарно, но моя малышка словно оглохла. До сих пор я считал дамскую шляпку предметом, который женщины надевают легко и просто, но сейчас забыл об этом, совершенно завороженный зрелищем примеривания. Оказывается, если присмотреться, это самая чудная в мире вещь. Ровно в половине случаев Хуана слишком сильно сдвигала ее назад и даже если не сдвигала, умудрялась как-то так нацепить на голову, словно она не принадлежала ей вовсе. За дело взялся я, и, хотя страшно старался и получалось вроде бы неплохо, все равно результат выходил таким же, как если галстук мужчине завязывает кто-то неумелый.