Что я сделала ради любви - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 47

– И теперь получила возможность отомстить.

– Еще ничего не кончено. Она хочет получить сценарий, и он обойдется ей гораздо дешевле со мной в придачу. А вот когда срок прав истечет… стоимость его взлетит до небес. – Брэм рассуждал как деловой человек. – Сегодня придется вести тонкую игру. Она тебя любит, и я должен в полной мере воспользоваться этим преимуществом. Объятия, поцелуи, сплошная нежность и тому подобное. Никаких ехидных шуточек.

– Все подумают, что мы больны.

– Я рассчитываю на твою помощь. Нужно, чтобы мы смогли поговорить с Рори с глазу на глаз, – пробормотал он и, оглядев стол, покачал головой: – Советую тебе найти флориста. А я со своей стороны найму бармена и официантов. Да, и нужно нанять хорошего повара.

Джорджи властно подняла руку:

– Уймись. Никакого флориста. Никакого бармена. Чаз готовит кебабы.

– Рехнулась? Мы не можем подавать Рори Кин кебабы.

– Доверься мне. Помни, у меня свои, эгоистичные мотивы убеждать Рори финансировать твой проект. Если испортишь все дело…

– Джорджи, я уже говорил: мы будем проводить пробы на роль Элен…

– Оставь меня в покое. И без тебя дел полно.

Главное – нужно помочь ему убедить Рори, что только он может снять достойный фильм. Если Рори увидит, каким он стал, может, и забудет его прежние идиотские выходки.

После ухода Брэма Джорджи стала расставлять свечи на веранде, но почему-то ее так и подмывало схватить видеокамеру. Сегодня, в такой день, ей следовало бы оставить Чаз в покое, однако то, что началось как каприз, постепенно превращалось в одержимость. Кроме увлечения личностью Чаз она также постепенно влюблялась в процесс съемки и возможность запечатлеть на пленке жизнь других людей. Джорджи и не подозревала, насколько интереснее не стоять перед камерой, а снимать самой.

Она нашла Чаз в кухне, где та делала имбирно-чесночный маринад.

Увидев Джорджи, Чаз положила нож на листья чеснока и отвернулась.

– Уберите камеру! – попросила она.

– Почему ты не позволяешь помочь тебе? Мне скучно, – ответила на это Джорджи.

Она прошлась по кухне, любуясь хорошо организованным хаосом.

– Идите снимайте уборщиц. Вас, кажется, это очень развлекает.

– Да, мне нравится говорить с ними. Я, например, узнала, что Соледад посылает большую часть денег в Мексику, матери, и поэтому вынуждена жить вместе с сестрой. Их там шестеро, в однокомнатной квартире, можешь себе представить?

Чаз снова взяла нож и приготовилась резать чеснок.

– Подумаешь! Она зато не спит на улице.

– А ты что, спала на улице? – насторожилась Джорджи.

Чаз низко опустила голову.

– Я ничего подобного не говорила.

– Зато рассказывала, как тебя уволили, после того как ты попала под машину и сломала руку. – Джорджи подняла камеру. – И я знаю, что тебя обокрали. Остальное вполне можно додумать.

– На улицах полно бездомных детей. И ничего с ними не делается.

– Все же тебе, должно быть, пришлось трудно. Столько грязи, и никакой возможности прибраться.

– Ничего, я справилась. А теперь уходите. Я серьезно. Мне нужно сосредоточиться.

Джорджи и сама чувствовала, что пора уйти, но бурные эмоции, кипевшие под непробиваемым с виду фасадом Чаз, с самого начала влекли ее, и почему-то казалось жизненно необходимым запечатлеть все на пленку. Сейчас она решила сменить тему:

– Ты нервничаешь потому, что приходится готовить больше чем на одного человека?

– Я практически каждый вечер готовлю больше чем на одного человека, – возразила Чаз и ссыпала нарезанный чеснок в миску, где уже лежал очищенный имбирь. – Я ведь и на вас готовлю, если помните.

– Но для меня ты готовишь без души. Честное слово, Чаз, у тебя даже десерты выходят горькими на вкус.

– Неправда! – возмутилась Чаз, резко вскинув голову.

– Это всего лишь частное наблюдение. Брэму твоя еда нравится, и Мег тоже. Но с Мег ты, похоже, подружилась, а вот со мной…

Чаз плотно сжала губы и принялась быстро шинковать ножом зелень.

Джорджи подошла вплотную к столу:

– Смотри, будь осторожнее. Великие повара знают, что настоящая еда – это не просто смесь ингредиентов. В твоих блюдах отражается не только твоя сущность, но и твое настроение и отношение к другим людям.

Барабанная дробь ножа на мгновение стихла, но потом возобновилась.

– Я в это не верю.

– В таком случае почему твои десерты так горьки на вкус? – тихо спросила Джорджи. – Это ты меня так ненавидишь… или себя?

Чаз отбросила нож и уставилась в камеру. Ее обведенные черным карандашом глаза были широко открыты.

– Отцепись от нее, Джорджи! – раздался с порога голос Брэма. – Бери свою камеру и проваливай.

– Ты все ей рассказал! – набросилась на него Чаз.

Брэм вошел в комнату.

– Ничего я ей не рассказывал.

– Тогда почему она от меня не отстает? Она что-то знает, ты ей рассказал!

Гнев и ненависть Чаз к себе стали почти чертами характера, и Джорджи хотела разобраться, в чем дело, заснять ее историю на пленку как предупреждение для всех молодых девушек, поглощенных собственными планами.

– Да очнись же! Она все узнала от тебя самой. Это ты не сумела удержать язык за зубами! Сама все ей выложила! – возмутился Брэм.

Джорджи снова приказала себе убираться, но ноги отказывались подчиниться. Неожиданно для себя самой она сказала:

– Я знаю, ты не единственная девушка, приехавшая в Лос-Анджелес, которой пришлось выживать любым способом. Наверняка тебе приходилось несладко.

Чаз судорожно сжала кулаки.

– И все же я не была шлюхой. Ведь именно об этом вы подумали, верно? Что я была чем-то вроде уличной шлюхи.

Брэм окинул Джорджи убийственным взглядом и подошел к Чаз.

– Не обращай на нее внимания. Ты не должна ни перед кем оправдываться.

Но что-то сломалось в душе Чаз. Словно прорвалась плотина. Она смотрела только на Джорджи. Зубы ее обнажились в зверином оскале.

– И я не продавала наркотики! И сама не сидела на игле! – прорычала она. – Никогда! Мне всего лишь нужно было жилье и нормальная еда!

Джорджи выключила камеру.

– Нет-нет! – воскликнула Чаз. – Включите-включите! Вы же так сильно хотели это услышать! Так что включайте.

– Да нет, не стоит. Я не…

– Включайте, – свирепо прошипела Чаз. – Это важно. Сделайте так, чтобы это стало важным для всех.

Руки Джорджи затряслись, но она поняла и вновь направила камеру на Чаз.

– Я была грязной, голодной и все время таскала вещи с собой, – говорила Чаз.

Сквозь объектив Джорджи наблюдала, как слезы пробиваются сквозь черную дамбу ресниц Чаз.

– Я голодала. День, потом еще день. Я, конечно, слышала о благотворительных кухнях, но не могла заставить себя туда пойти. Постепенно я начала сходить с ума от голода, и в какой-то момент мне пришла мысль, что лучше продавать себя, чем жить на подачки благотворителей.

Брэм попытался погладить Чаз по спине, но она оттолкнула его руку.

– Я твердила себе, что пойду на это только один раз и возьму за услуги столько, сколько нужно, чтобы продержаться до того времени, пока не снимут гипс с руки. – Ее слова, как камешки, летели в камеру. – И вот я решилась… Он был старик. И согласился заплатить две сотни баксов. Но когда все было кончено, вытолкал меня из машины и укатил, не дав ни цента. Меня долго рвало. – Губы Чаз сжались в горькой усмешке. – После этого я усвоила, что нужно брать деньги вперед. По большей части двадцать баксов, но я не… я никогда не употребляла наркотики и заставляла этих типов надевать презервативы. Поэтому не походила на других девушек, которые кололись и плевать на все хотели. Мне было не все равно. И я не была шлюхой!

Джорджи снова попыталась отключить камеру, однако Чаз ее остановила:

– Ведь вы это хотели услышать? Попробуйте только остановиться сейчас!

– Хорошо, – кивнула Джорджи.

– Мне было противно спать на улице. – Слезы лились по Щекам. – Но еще противнее было мыться в общественных банях. Я ненавидела все это так, что хотела умереть. Только убить себя намного труднее, чем кажется. – Она выхватила бумажную салфетку из стоявшей на столе пачки. – Незадолго до Рождества я встретила парня, у которого купила несколько таблеток. Не для того чтобы словить кайф. Я хотела… разом со всем покончить. – Чаз шумно высморкалась. – Я собиралась приберечь их до сочельника, как подарок себе. Решила, что выпью их, свернусь калачиком на первом попавшемся крыльце и усну навсегда.