Терновая крепость - Фекете Иштван - Страница 5

Нет, дома Дюла никогда не ел хлеб с топленым салом, потому что дома не было такого вкусного хлеба, хотя его и покупали в той же самой булочной. И дома он терпеть не мог топленое сало, которое здесь всегда ему нравилось — наверно, потому, что он успевал проголодаться после завтрака.

— Спасибо, тетушка Пондораи. Очень вкусно.

— Так это же всего-навсего хлеб с салом. Бела, сынок, смотри не помни белья. Господин адвокат очень привередлив.

— Чтобы вши заели этого господина адвоката! — проворчал Плотовщик через полчаса. — Как ему не совестно дать всего пятьдесят филлеров на чай! Пошли, Кряж, при виде тебя мама Пири пройдется колесом от радости.

— Не дури, — улыбнулся Кряж, представив себе маму Пири, ходящую колесом. Впрочем, слова друга показались ему несколько непочтительными.

Потом странички календаря одна за другой полетели в мусорную корзину, и наступил день торжественной выдачи табелей с годовыми отметками.

В этот день наш друг Лайош Дюла, он же Плотовщик, проснулся с сильной головной болью. Несколько раз косился он на часы, но так как стрелки показывали еще только около половины седьмого, он дал волю прежним сомнениям или, вернее, они напали на него.

Тройка или четверка? От этого зависит все!

Правда, на одной чаше весов было честное слово Кряжа, но на другой — Кендел, и гиря реальности перетягивала то одну чашу, то другую. Чаши весов качались, и мысли Дюлы метались между деревней с Матулой и душным городом. При таких переходах от надежды к отчаянию у кого голова не разболится!

«Вздремну еще немного, — наконец решил он, — вот голове и полегчает».

И головная боль действительно прошла, а проснулся он от голоса мамы Пири:

— К которому часу, деточка, тебе в школу?

— К восьми, мама Пири.

— А я думала, к девяти! Сейчас уже восемь. У Плотовщика снова разболелась голова.

Ой-ой! — простонал он. — Только этого не хватало! Мама Пири, почему вы меня раньше не разбудили? У меня так трещит голова!

Ты же заболел! Пусть позвонят мне по телефону. Я им так и скажу.

После этого Дюла так быстро умылся и оделся, словно из крыши его дома вырывались языки пламени и одновременно наводнение затопляло улицу.

— Не волнуйся, деточка. Пусть они позвонят мне по телефону, а в табеле уже все равно ничего не изменишь.

Тут Дюла дернулся, как благородная куропатка под ножом, и испустил громкий стон. «Да, в табеле уже ничего не изменишь, — подумал он. — Тройка.» Он так стремительно скатился с лестницы, что чуть не сбил с ног толстую тетушку Чалингу, которая с двумя корзинами в руках совершенно загородила входную дверь. Она поставила корзины на пол и высказала все, что думала о невоспитанных детях, которые мчатся по лестнице сломя голову.

Однако Дюла успел услышать только: «Я же говорю…» — и выскочил на улицу, а тетушке Чалинге осталось высказать свое мнение себе самой да псу монтера Простаку, который одобрительно махал хвостом. Впрочем, Простак, натура слабохарактерная, всегда со всеми соглашался. (Он с почтением провожал даже газовщика, который появлялся в доме только перед зарплатой, вызывая всеобщий переполох.)

Обливаясь потом, Дюла промчался по улице, купил в киоске трамвайный билет, потому что абонемент забыл дома, вскочил на ходу в трамвай. Но к школе он подошел с таким видом, будто ему не было никакого дела до этого славного учебного заведения. Потом прошмыгнул в дверь, но наскочил на швейцара дядю Кочиша, который тащил три стула сразу.

— Давайте, я помогу вам, дядя Кочиш…

— Эге, эге! Видно, мы опоздали. Но мне-то что за дело! — сказал длинноусый швейцар. — Эти два стула вы можете отнести. Один для гостьи господина Кендела, другой для него самого! — И он так выразительно подмигнул нашему Плотовщику, точно располагал важными сведениями о напряженных минутах последнего урока арифметики.

— Неси налево, — распорядился швейцар. — Туда, под большое дерево. Там с дамой в соломенной шляпе Кендел. То есть не он, а дама в шляпе, — прибавил он, очевидно, для того, чтобы Дюла не спутал Кендела с дамой в соломенной шляпе.

Итак, Дюла обошел ряды чинно стоявших ребят и поставил два стула под большим деревом. Женщина, очень изящная, действительно оказалась в соломенной шляпке, напоминавшей по форме блюдце. Несмотря на свое смятение, наш Плотовщик, ставя стулья, успел это заметить.

— Пожалуйста, господин учитель, — сказал он.

— Садитесь, дорогая, — обратился Кендел к своей гостье, поглядел на Дюлу, который окончательно растерялся, потому что никак не думал, что Кендел может чем-то дорожить.

— Благодарим вас, Плотовщик, — добавил Кендел, и Дюла поспешно поклонился, чтобы не упасть от неожиданности на спину.

«Неужели и прозвище ему известно? Вот ужас!» И он споткнулся два раза, пока шел к ребятам своего класса.

Торжество проходило в школьном саду, и один восьмиклассник как раз читал прощальное стихотворение собственного сочинения, в котором распространялся о незабвенных днях, проведенных в стенах школы.

— Идиот! — проворчал Юрист, то есть Элемер Аваш. — Конечно, незабвенные дни. Разве можно забыть, например, такие стихи? В этот прекрасный день…

— Меня не искали? — озабоченно спросил Дюла. — Никто не искал?

— Как бы не так! — пробормотал Юрист, совершенно озверевший от стихотворения восьмиклассника. — Воробьи искали тебя в помойке, они еще прилетят!

— Блоха кашлял в ладонь, давясь от смеха, и блеял, когда Дубовански поправлял свой галстук. В праздничные дни Дубовански всегда являлся в галстуке.

— Ребята, галстук у меня хорошо завязан?

— Нормальный человек в такую жарищу не носит галстука, — заметил Шош, который пришел в белых шортах и совершенно не подозревал, что сзади на них какой-то озорник изобразил чернильным карандашом пирамиду.

— Кто утверждает, что Дуб — нормальный человек? Кто этот полоумный? — спросил Юрист, но не получил никакого ответа, потому что все громко захлопали в ладоши, особенно старались восьмиклассники, и закричали, скандируя:

— Бе-ки. Бе-ки. Бе-е-ки!

Беки был стихотворцем из восьмого класса.

— Хотелось бы мне знать, долго ли нас еще здесь продержат? — сказал кто-то. — У меня поезд через час уходит.

— Недолго, — успокоил его Юрист. — Остается только номер Кендела. Похоронный марш его собственного сочинения. Там особая тема — Плотовщик с тройкой..

— Юрист, тебе непременно хочется на прощание заработать по морде! — вскипел Дюла, у которого окончательно сдали нервы, но его угрозе не суждено было сбыться, потому что торжественная часть окончилась. Примерные ученики устремились в классы и в порядке исключения тихо расселись по местам, так как на кафедре уже стоял классный руководитель и перед ним лежала стопка табелей.

Классный руководитель Череснеи так кротко и ласково посмотрел на своих воспитанников, что даже самые отпетые сорванцы притихли. А вдруг? Ведь Череснеи выставлял в табеле даже двойку с таким сочувствием, что нерадивому ученику она казалась четверкой, и приятней было получить у Череснеи двойку, чем, например, у Кендела тройку.

— Теперь, дорогие ребята, вы, конечно, присмирели и надеетесь, что ночью прокралась в учительскую фея, добрая фея, и исправила вам нежелательные оценки. К сожалению, — старый учитель развел руками, — к сожалению, я не обнаружил ее следов, ведь даже феям уже известно, что подделка документов… — И он взял из стопки первый табель.

— Ацел! Довольно приличные оценки. — Он вручил книжечку бледному близорукому мальчику. — После такой продолжительной болезни лучшего нельзя требовать. На каникулах, милый, ни о чем не думай, спрячь подальше учебники, ешь побольше, гуляй, поправляйся, чтобы в сентябре ты смог одной рукой расправиться с Чилликом.

Чиллик снисходительно улыбнулся. С места поднялся Янда.

— Господин Череснеи, господин Кендел сказал, чтобы я на каникулах репетировал Ацела.

— Чтобы ты что делал?

— То есть. чтобы я занимался с ним арифметикой.

— Не возражаю, но только при условии, что Ацел будет заниматься с тобой венгерским языком, ибо тот, кто злоупотребляет иностранными словами, не заслуживает пятерки по венгерскому языку. К сожалению, я уже не могу исправить твою отметку, а у тебя по-венгерски стоит отлично.