Терновая крепость - Фекете Иштван - Страница 39

Дюла выложил гостинцы, присланные тетушкой Нанчи, один вид которых предвещал удовольствие желудку.

Наверно, мы обойдемся и без раков, дядя Герге.

Увидим.

И Дюла увидел. Когда вода в кастрюльке забурлила, Матула бросил в нее раков, а когда они покраснели, старик высыпал их горкой на стол.

— Вот их как нужно есть, — сказал он, отломив клешни как раз у «короля» и положив на тарелку Дюле белое мясо. — И не смотри на него, будто на неспелую грушу. Сначала попробуй.

Дюла не испытывал никакого интереса к раку и не имел желания его попробовать. Но стоило ему взять в рот нежное, мягкое, как масло, мясо рака и проглотить первый кусок, как…

Дядя Герге, а ведь это очень вкусно!

А я что говорил? Мы заставим полакомиться раком и Белу.

Кряжа-то?

Его самого. Белу.

Мы зовем его только Кряжем.

Знаю. Но для меня он Бела.

Он очень хороший парень! Вот увидите, дядя Герге.

— Так-то оно так, да только… — И Матула жестом показал, что здесь, в царстве камышей, существуют свои правила поведения. Здесь фамильярность не в ходу, даже со стороны старших по отношению к младшим; здесь не принято бросаться друг другу на шею, не досаждают шумно друг другу, но и не стараются захватить врасплох..

А вы знаете, дядя Герге, Кряж в школе сидит со мною рядом. Он парень сильный, но никогда не дерется. И все его любят.

Наверное, он стоит того, — кивнул Матула. — Вот наловим раков и рыбы про запас. К вашему приезду я приготовлю пошире постель.

Спасибо, дядя Герге. Ну, давайте доедим обед тети Нанчи — и в путь.

За разговором раки почти все были съедены. Как ни были они вкусны, однако наш Плотовщик вскоре сообразил, что ими по-настоящему не наешься. Может быть, килограммовой клешней морского рака еще туда-сюда, но этими — нет, даже если тебе попадет и сам их «король» (не говоря уже о мелюзге). Вот почему, когда кастрюлька опустела, старик и мальчик с удовольствием принялись уничтожать лакомства, посланные тетушкой Нанчи.

Однако Матула и на этот раз не хотел было притрагиваться к «гостинцам», пока Дюла решительно не сказал ему.:

— Возьмите же, дядя Герге. У нас ведь тут все общее.

— Пожалуй, что и так, — согласился старик.

По-видимому, такого же мнения придерживался и Серка. Во всяком случае, кое-как расправившись с остатками раков, он не отказался от куриных косточек и поочередно устраивался то подле Матулы, то подле Дюлы, в зависимости от того, кто скорее, по его мнению, мог бросить подачку. Только раз Серка покосился на дерево, тень от которого падала на поляну перед хижиной, и заворчал.

«Убирайся!» — означало это ворчание, и Матула, посмотрев в ту сторону, увидел сидевшую на суку сороку.

Глаза у нее блестели, и, поняв, что ее заметили, она заверещала:

«Чер-черр, те-те-те… Все что-то дают, чер-черр… Повсюду остаются объедки..»

«Пошла прочь отсюда! — заворчала собака. — Ничего у нас ты не получишь!»

Надо бы подстрелить ее… — И Дюла мечтательно взглянул на ружье.

Ее-то? Вряд ли это удалось бы. Этой старой сороке хорошо известно, что такое ружье… Видишь, как блестят у нее перья, а у молодых сорок они хотя тоже черные, но не такие блестящие..

Известно, что такое ружье? — с сомнением переспросил Дюла. — Но этого не может быть, дядя Герге!

— Не может? А ну смотри!

Старик встал и спокойно, неторопливо направился в хижину. Сорока умолкла и стала наблюдать за ним. Вскоре Матула вернулся с пустыми руками, не глядя на птицу, пользующуюся репутацией завзятой воровки.

«Чете-те-те… Чер-чер!.. — снова застрекотала сорока. — Вот вы уйдете, а я хорошенько осмотрюсь тут…»

Матула постоял немного около костра и снова вернулся в хижину.

Когда он появился вновь, в руках у него уже было ружье. «Чер-черр!» — испуганно затрещала сорока и тотчас же взмыла в воздух.

Дюла как завороженный смотрел ей вслед.

Дядя Герге, вот уж никогда не поверил бы!

Я же сказал тебе, что это старая сорока. Ежели на ее местe была бы молодка, может, и осталась бы. Тебе доводилось уже стрелять из такого большого ружья?

— Из такого — нет, а из флоберта[9] — не раз.

— Флоберт — это не ружье! — пренебрежительно отмахнулся старик. — Вот настоящее, хорошее ружье, с точным боем. Но взводить надо один курок, а взведешь, к примеру, сразу оба, оба ствола и выпалят.

— И ружье разорвется!

— Ас чего бы ему разорваться? Это, брат, такое ружье, что оно запросто выдержит, только вот отдача будет шибче.

После этого они взялись за слоеный пирог тетушки Нанчи. Плотовщик, однако, время от времени бросал взгляд на прислоненное к дереву ружье. Дюла не раз уже держал в руках такие ружья и знал, как с ними обращаться, хотя и не стрелял из них. Но на это видавшее виды старое оружие он смотрел с некоторым сомнением.

— Осенью я раз подстрелил из него восемь гусей одним выстрелом.

— На лету?

— Ну что ты! На воде. На рассвете сидел я в засаде, там, где мы с тобой были. Вот выглянул, а на воде — гусей тьма-тьмущая! Но, видно, они что-то заметили, потому как все вдруг притихли, а потом, точно по команде, вытянули шею: почуяли, значит, неладное. А я, — Матула жестом показал, словно у него в руках ружье, — бах! Выпалил в самую середку, в самую их гущу. Восьмерых подобрал, а еще несколько улетело подраненными. Вот как было дело.

Дюла с еще большим уважением посмотрел на ружье; однако, когда Матула, убрав остатки обеда, нацепил на сук, шагах в сорока от хижины, газету, ему стало как-то не по себе.

— На, возьми ружье и попробуй. Целься в самый центр! Наш Плотовщик со страхом взял в руки тяжелое ружье.

— Прижимай поплотнее к плечу.

Тук-тук-тук… — застучало вдруг сердце. — Тук-тук-тук. Ба-ах!..

Плотовщик чуть не упал навзничь, но зато первый выстрел был для него уже позади, и теперь он не испытывал никакого страха.

— А из носа-то кровь идет, — как бы между прочим заметил старик. — Не носом надо целиться. А вообще ружье ты держал правильно! Ничего не скажешь.

Дюла побежал за газетой.

— Смотрите, дядя Герге, смотрите!

Матула посмотрел на газету, на дырочки, оставленные дробью.

— Я же сказал, что ружье ты держал правильно. Патронов у нас достаточно, так что вдоволь еще настреляешься и привыкнешь к ружью. — С этими словами Матула взял его и отнес в хижину. — Сейчас и отдохнуть чуток не грех.

— В ушах у меня до сих пор гудит, — признался Дюла.

Старик был занят трубкой и только спустя некоторое время кивнул головой и подтвердил:

— Поначалу всегда так, но заснуть это не помешает.

Солнце уже сияло в зените, и, глядя на безоблачное небо, трудно было поверить, что вчера в это же время над краем нависло давящее предгрозовое затишье, а затем на камышовые заросли обрушился холодный ливень.

Сейчас тоже было жарко, но это было легкое, приятное тепло, и, лежа в прохладной тени хижины, легко было ощутить разницу между ее неприветливым сумраком и солнечным светом дня. Вчера в это время, казалось, все устало, застыло, замерло на воде, в камышах, да и в воздухе, а сейчас, наверное, только комары спали; что же до птиц, то они так и порхали, так и сновали взад и вперед; а по коре деревьев неустанно, словно одержимые какой-то тайной целью, двигались неисчислимые караваны муравьев.

Часть ласточкиных гнезд уже пустовала; в других вторично лежали яички, но черные стрижи готовились к отлету. Они поздно прилетают (иногда только в мае), и лето для них кончается, едва они выведут птенцов. Здесь же, в камышах, гнезд они вообще не вьют. Когда до хижины докатился их характерный резкий крик, Матула приоткрыл глаза.

«Улетают», — подумал он, и в голову ему пришло, что черные стрижи, хотя и похожи на ласточек, на самом деле даже не в родстве с ними, а составляют свое особое семейство. Летают они гораздо лучше настоящих ласточек и даже соколу приходится очень поднатужиться, если он хочет поживиться ими. А садятся они редко — лишь иногда в расщелинах скал или на парапетах башен; днем же они вообще не садятся.