Колумбы иных миров - Федотова Юлия Викторовна - Страница 17

Последующие двенадцать дней плавания вышли ничем не примечательными. Всё было спокойно и однообразно. Ну, разве что, в один момент, драккар попал в струю сильного меридианального течения. Пришлось потрудиться, чтобы вырваться из его объятий.

Особенно нелегко было Хельги. Именно ему выпала задача убедить фаталиста Рагнара, что в этом происшествии нет перста Судьбы, и если не принять экстренных мер, течение увлечёт их в северные воды, загонит за Границы Жизни, туда, где вечные льды и морозы, где без специального снаряжения и подготовки добропорядочным существам делать абсолютно нечего.

– А вдруг там лежит древня земля Гиперборея?! – упрямился рыцарь, демонстрируя неизвестно откуда, и совершено некстати прорезавшуюся образованность. – Есть же такая легенда?

Легенда такая и в самом деле была – многотысячелетней давности. Якобы, лежит на самом северном краю Мира земля, непаханая и не сеянная. И живут на ней великаны, исключительно дарами милостивой природы. И такое их, даров, изобилие, что и великанам хватает с лихвой, и ещё остаётся – для тех смельчаков, что рискнут в эту землю прийти, не убоявшись плавучих льдин Океана.

Но климат за последние столетия так похолодал, что даже если та земля и существовала в действительности, теперь её покрывал многометровый слой льда, и рассчитывать на какие-либо «дары» было бессмысленно. Но Рагнар заартачился: идёмте в Гиперборею, и всё тут!

Хельги страдальчески взвыл.

– Да замёрзла она, Гиперборея твоя! Архипелаг – и тот льдом покрылся, не то, что приполярная земля! – и добавил проникновенно, – уж едой мы там точно не разживёмся!

Последний аргумент стал решающим. Именно он убедил рыцаря оставить сомнения и налечь на вёсла.

Еды действительно оставалось маловато – но тоже не катастрофически. Был неприкосновенный запас на обратный путь. Была рыба, её ловили небольшой сетью, ешь – не хочу! Хорошая, вкусная рыба сардина водилась в здешних водах. Но Рагнара, убеждённого мясоеда, вдруг неудержимо потянуло на свежие плоды и коренья! А где их взять, в Океане-то? Отсюда и его неожиданный интерес к легендам, и разочарование в них…

Потом полили дожди – скучные, затяжные. Драккар был мокрым и скользким, и палатка хлопала на ветру промокшими крыльями, и судовой просил есть ещё чаще, и у черпальщиков не переводилась работа…

Зато Улль-Бриан начинал с гордостью поглядывать на свои огрубевшие ладони и окрепшие плечи – ему, на положении наименее уважаемого члена коллектива, приходилось браться за ковш вдвое чаще, чем остальным. Впрочем, сказать, что им специально, осознанно помыкали, что его дразнили и унижали, тоже нельзя. Юному наследнику приходилось значительно легче, чем когда-то Эдуарду. Но не потому, что он был родственником Рагнара – это его не спасло бы от насмешек. Просто в данном случае, главная обидчица выступала в роли защитника. Уж так тронула сильфиду пасторальная любовь юноши, что она прониклась к нему чем-то вроде материнского чувства и в какой-то мере оберегала от невзгод. Благодаря ей, оверинский герцог ни с кем не конфликтовал – но ни с кем и не сближался, даже с кузеном. Он вёл себя скромно и тихо, но на самом деле, в глубине души, был очень горд, и не считал своих спутников подходящей компанией, не смотря на наличие в ней двух принцев и грозного демона.

А причина тайной его гордости крылась в том, что юный Улль мнил себя не простым смертным, а ПОЭТОМ в самом высоком смысле этого слова – из числа тех, кого коснулась десница богов, кто рождён для великой цели творить высокое искусство, «отделять живое от мёртвого». И неважно, что ценителей его поэтического дара насчитывалось пока совсем немного: отец с матерью, жена-пастушка да несколько придворных – по долгу службы. Настоящий поэт и не должен быть понят при жизни – так считал Улль. Настоящий поэт должен опережать время, творить для потомков. А в земной своей жизни обязан непременно пройти через страдания и испытание одиночеством, чтобы в них черпать своё вдохновение.

В общем, юный герцог видел себя фигурой трагической, и компания грубых воинов была ему абсолютно чужда. Правда, имелся в этой компании эльф, и он тоже занимался стихосложением. Но Улль-Бриан почему-то сразу решил для себя, что особым талантом Аолен не обладает и сочиняет свои песни лишь в качестве развлечения, скрашивающего досуг.

На самом деле, он недооценивал своих спутников. Творения Аолена ценились достаточно высоко в эльфийских поэтических кругах, да и остальным членам коллектива не было чуждо прекрасное. Разбиралась в искусствах Энка, Меридит при желании, могла бы стать неплохим литературным критиком. И даже Хельги, хоть и не по своей воле, но однажды тоже сложил песнь философского содержания про – Абсолютную идею и верблюжьи копыта. Не говоря уже о поэтическом альбоме Ильзы, который она со всей страстью коллекционера подсовывала, кому только можно, даже Оттонской королеве.(Правда, упомянутая дама не была обучена грамоте, но знала премиленькие песенки о любви и овечках, каковые и были воспроизведены на бумаге рукой её сына.)

Разумеется, и молодого РОверина не миновала чаша сия. Через месяц плавания девушка решила, что они уже достаточно хорошо познакомились с Уллем, чтобы потребовать с него поэтическую дань, и подсунула ему своё украшенное розой сокровище.

– Вот! Напиши-ка мне сюда стих! Лучше про любовь, но можно и другой какой-нибудь. Главное, чтобы все слова были приличные, я грубостей не люблю!

Последнее замечание она стала делать с тех пор, как доверила альбом Рагнару. Рыцарь отработал задание честно – долго, старательно вспоминал «про любовь», и, наконец, вспомнил отрывок из старой солдатской песни. Речь в нём действительно шла о любви, но сюжет был весьма фривольным, а отдельные слова не выдерживали никакой критики. Пришлось густо зачёркивать их чернилами – из-за этого пропала рифма. Ильза даже страницу хотела вырвать, да только на обороте была запись, сделанная Офелией Сакс в день свадьбы, и девушка не решилась ею пожертвовать, оставила всё, как есть. Но с тех пор дело на самотёк не пускала, бдительно следила за своими корреспондентами…

Улль-Бриан машинально принял из рук девушки чудовищную малиновую книгу, бегло пролистал. Боги Великие, каких только глупостей и пошлостей в ней не было! Он замер, не зная, как поступить. В голове вертелась отчаянная мысль – не кощунственно ли осквернять собственные великие творения подобным соседством?! Ильза интерпретировала его замешательство по-своему.

– Что? Неужели ни одного стиха не знаешь?! Ну, пусть не про любовь, пусть про что-нибудь ещё, лишь бы складно!

– Хорошо, – поэт обречённо взялся за перо.

прочла Ильза с запинкой. Вежливо поблагодарила, стараясь скрыть изумление, а сама побежала к Меридит, спросить, что бы это могло значить.

– Вот! Улль-Бриан мне написал! Я что-то ничего не поняла: разве это про любовь?

Диса сперва долго смеялась, а потом пояснила, что это неосимволизм, и понимает его всяк по-своему. А лучше вовсе не пытаться ничего понимать, просто принять глубокомысленный вид и сказать: «Ах, как креативно!» Тогда все увидят, что ты – культурная девушка, умеющая ценить искусство.

После такого объяснения Ильза совсем растерялась.

– Странный стих, – жаловалась она Хельги. – Его совсем не нужно понимать! Зачем такие пишут?!

– Чтобы казаться умнее, чем ты есть на самом деле. Другие понять не могут, и думают: «Ах, какой мудрый сочинитель!» А что он и сам ничего не понимает, просто зарифмовал набор случайных фраз, и только – об этом ведь никто не догадывается!

– Чему вы её учите! – зашипела Энка сердито. – Нельзя быть такими косными! Современное искусство тоже имеет право на существование!