За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич - Страница 8

Совершенно не исключено, что год за годом подлинное звучание того или другого имени прикроется его суррогатом, приспособленным к пониманию или ко вкусу рядовых, не слишком образованных людей. И суррогат может напрочно занять место «правильного» имени. А века спустя тому, кто вздумает выяснить его происхождение, будет очень трудно догадаться, что же тут произошло и каким образом данная Заячья Роща или данный Грубиян образовались.

…Будучи землемером в Псковской губернии в двадцатых годах, среди если не всегда понятных, то, несомненно, русских названий урочищ, перелесков, болот и полей — роща ПОВАРИЩЕ, полевое пространство КОРМЫ, болото ТРОСТА, озеро ГЛУШАНЁК — я вдруг наткнулся на нечто странное: довольно зрелый саженый островок леса возле развалин помещичьего дома, который все крестьяне называли по-разному: УБИРЕНТ, ОБИРЕНТ, просто БИРЕНТ — непонятно.

На мои вопросы, что сие значит, старики отвечали глухо: «Господа Дерфельдины придумали Бирент, ну и мы говорим — Бирент».

По землемерной должности моей я попал в тот Бирент и обнаружил в его сердцевине следы каких-то заглохших фигурных насаждений, фундаменты беседок, кирпичных стенок. И, обследовав все это, понял: предки «господ Дерфельдиных» разбили в саженой рощице «потешный лабиринт» и всю рощу, очевидно, стали звать ЛАБИРИНТОМ. А окрестные псковичи, не в силах преодолеть непонятное слово, не имея возможности раскрыть его смысл, примирились с его таинственностью, отнеся ее за счет барского чудачества. Впрочем, даже они как-то пытались осмыслить странное сочетание звуков: Убирент — вроде как от «убирать», Обирент — от «обобрать»… Все-таки легче, чем бессмысленное Лабиринт…

Надо вот еще что отметить: тяга к осмыслению непонятного имени проявляется сильнее в тех местах, где его окружают ясные русские имена. Там, где оно возникает среди названий иноязычных, на его несуразность машут рукой.

Большой советский ученый-геолог академик Ферсман рассказал нам, как на Мурмане железнодорожный разъезд № 68 получил вовсе неожиданно имя АФРИКАНДА. Оно возникло благодаря африканской жаре, стоявшей в тех местах в тот день, когда имя придумывали, с одной стороны, а с другой — благодаря наличию поблизости населенного пункта с саамским старым именем ОКТОКАНДА. Эти два обстоятельства сложились в голове старого железнодорожника воедино, получилась Африканда.

И имя удержалось. А почему бы ему было не удержаться среди таких исконных, непридуманных местных имен, как озеро ИМАНДРА, горный хребет ХИБИНЫ, гора КУКИСВУМЧОРР? Места саамские, имена не русские, среди них в загадочной Африканде даже слышится что-то родное.

На фоне же «своих», понятных или кажущихся понятными русских имен чужеродный пришелец всегда имеет много шансов «превратиться».

В. Шкловский в книге о Толстом сообщает: крестьяне толстовского деда, князя Волконского, бывшего архангельского губернатора, быстро превратили данное суровым барином название деревни ГРУМАНТ (Шпицберген) в УГРЮМЫ. Оно и понятно, среди окружавших его народных названий — КОЗЛОВКА, ЯСЕНКИ, ТРУНОВО, КОСАЯ ГОРА, НИКОЛЬСКОЕ — импортный Грумант выглядел совершенно нестерпимо. И главное, был непонятен.

Но тут вот и возникает особая топонимическая проблема: что среди наших имен мест бывает явно непонятным, что бывает безусловно понятным и что кажется либо понятным, либо непонятным, а на деле оказывается прямо противоположным тому, что попервоначалу представилось?

Существуют, разумеется, имена мест прозрачные как стекло. Их можно обнаружить среди обоих только что рассмотренных категорий: и среди народных старых имен, и среди созданных искусственно, книжных, официальных.

Каждому ясно, что название слободка означает «небольшая слобода», вышний волочек значит «город возле верхнего из нескольких волоков, перевалочных пространств между судоходными реками». городок, посад, михайлов погост, княжой мост — задумываться тут не над чем, хотя это и весьма старинные топонимы.

Совершенно так же не вызывают сомнения ни у ученых, ни у народа и весьма многие недавно созданные имена: КИРОВОГРАД — город Кирова, ДНЕПРОПЕТРОВСК — город на Днепре, названный в честь большевика Г. Петровского в 1926 году. АПАТИТЫ — место, известное как центр промышленности по добыче химического сырья — апатитов, СЛАНЦЫ — место разработок горючих сланцев. О таких именах мы пока и говорить не будем.

Но вот возьмите имя могучей сибирской реки ЛЕНА. На первый взгляд оно совершенно ясно: уменьшительное от «Елена», от женского имени. Между тем, подумав так, вы впадете в грубейшую ошибку. Название «Лена» существовало в такие далекие времена, когда, вполне возможно, самого девичьего имени Лена русские люди еще не знали. А река текла тут и до их появления на ее берегах. Как же она тогда называлась?

И вот, оказывается, по-эвенски она и теперь зовется ЕЛЮЁНЭ, что, как предполагают, могло некогда означать просто «река». И, всего вероятнее, именно из этого слова, а не имени Елена (первые русские, пришедшие в те места, наверное, и не выговаривали Елена, говорили Алёна или Олёна) и родилось плавное, как великий северный поток, название реки: Лена.

Имя, казавшееся совершенно прозрачным, на поверку «решается» вовсе не так, как можно было подумать с первого взгляда или наслыха. За ним открывается сложная историческая перспектива. Происхождение и словарные связи его оказываются весьма неожиданными для нас, и наша ошибка объясняется просто тем, что мы упустили из виду, как давно оно возникло, какие сложные языковые воздействия должно было испытать, как с ним «играли» представители нескольких языков, как под влиянием их разнородных произносительных и грамматических привычек оно потеряло первоначальную форму и приобрело нашу, современную.

Возьмем прямо противоположный случай. В моем псковском детстве мне частенько приходилось летом ездить за белыми грибами на пустошь МОНИНО. Если бы вы спросили у меня тогда, какое название места я считаю совершенно непонятным, я бы, не раздумывая, сказал вам — Монино.

Но посмотрите: окончание «о» в этом слове совпадает с бесчисленным множеством таких же окончаний в других именах деревень и пустошей округи: СТИХИРЁВО, СТЕХНОВО, ЩУКИНО, КОПАЧЕВО, КОСЬКОВО. Окончание прямо как бы говорит: перед вами — имя места, селения.

Перед окончанием — суффикс «-ин». Он выражает принадлежность предмета, названного основой слова, не просто кому-либо, но владетелю, обозначенному существительным, оканчивающимся на «-а» или «-я». Дом, принадлежащий Ивану, мы назовем Иванов дом. Дом, принадлежащий Ване, — Ванин дом.

По-видимому, пустошь Монино — владение, принадлежащее Моне. Да, но что такое «Моня»?

Я беру «Словарь русских личных имен» Н. Петровского и в разделе уменьшительных форм нахожу: «Моня — мужское, от Артамон, Пантелеймон, Парамон, Соломон, Филимон» и так далее (всего указано 17 мужских и 4 женских имени).

Теперь ясно: в топониме Монино (или Монина) нет решительно ничего непонятного. Он и впрямь мог означать место, где первым поселенцем был некий Моня, а уж был наш Моня Артамоном или Филимоном, при помощи лингвистического анализа не установишь. Это надо выяснять, копаясь в запродажных и купчих, в переписных данных по Михайловской волости Великолуцкого уезда Псковской губернии прошлого века, опрашивая стариков… Но не в том дело: имя явно непонятное оказалось безусловно понятным. Дело было не в имени, а в моем личном невежестве: тот, кто хочет изучать имена русских деревень, должен, среди очень многого прочего, назубок знать русские святцы со всеми уменьшительными формами к их именам.

Возьмем несколько больший масштаб.

В каких-нибудь полутора десятках километров от границы Ленинграда на западе есть дачный поселок ЛАХТА. Совершенно непонятное имя! Но непонятно оно только в русском сознании и лишь до тех пор, пока мы не бросим взгляд на карту соседней Финляндии и не обнаружим на ней множество населенных пунктов, озерных заливов и всяких иных урочищ, которые либо прямо называются ЛАХТИ, либо же слоги «лахти» входят в них как один из двух или нескольких элементов. Все эти имена финские, слово «лахти» по-фински значит «бухта, залив». Этим словом в Финляндии называются либо сами извилины берегов, либо поселки, стоящие у таких извилин.