За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич - Страница 3

Представьте себе, что вскоре вслед за этим на заброшенную в волнах скалу случайно высадился какой-то «финский рыболов, печальный пасынок природы». Он видит могильный камень, видит английскую, вырезанную хорошо знакомым ему латинским алфавитом надпись на нем. Из длинного ряда слов ни одно ему не понятно: по-английски-то он не говорит. И только буквосочетание «Мак-Эллиот» что-то напоминает ему.

Что? Да, конечно, финское слово «мякилуото». И, как все не слишком образованные люди, будучи вполне уверен, что другие языки можно знать и не знать, но уж его-то язык, самый естественный, знает и понимает каждый, он решает: чужаки, кого-то зарывшие здесь в каменную могилу, просто были людьми малограмотными и всем известное финское слово «мякилуото» написали так странно. Неправильно. Он возвращается домой, рассказывает о неожиданном случае соседям, все едут, смотрят… И остров получает имя «Мякилуото», на сей раз уже при участии чужеземного мертвеца и некоторой ошибки, невольно допущенной местными жителями.

Если бы вам было известно, какое множество географических имен рождается из прямых ослышек, описок, из неточного понимания чужого языка, вы, бесспорно, признали бы такую версию вполне возможной.

Она требует, однако, одного непременного условия: надпись на плите должна быть начертана латинской азбукой, не русской: финны навряд ли прочитали бы русскую эпитафию, а те, которые могли бы это сделать, — то есть знающие русский язык! — не смешали бы фамилию с названием островка: они поняли бы смысл всего текста.

Спрашивается, на каком же языке была учинена надпись?

Первое, что я сделал, прочитав «Маяк Каллбода», написал Рудному письмо-запрос:

Владимир Александрович любезно ответил мне, что надпись он помнит смутно, но в старых записных книжках сохранил краткую запись:

«Елиота»? Час от часу не легче!

С одной стороны, становится почти несомненным, что надпись на плите русская: человек вполне образованный и современный, Рудный, прочтя английскую надпись, не воспроизвел бы фамилии с «е» простым, написал бы «Эллиот». С другой — возникает вопрос, почему такой странной орфографии придерживались те, кто почтил Эллиота надгробным памятником? Предположений можно сделать несколько. Может быть, в те времена, когда надгробие сооружалось, такое правописание английской фамилии было в России общепринятым?.. Надо проверить, было ли такое время и когда. Может статься, плиту заказали не в Англии и не в России, а поближе к месту захоронения, в Финляндии. Тогда мастер-финн мог оказаться нетвердым в русской грамоте и по ошибке заменить непонятную букву «Э» на более знакомое ему «Е». Значит, следует выяснить, кто именно возлагал камень на могилу — сами ли англичане, русские ли по их поручению или еще кто?

А если — очевидно, из этого и следует исходить — надгробная надпись сделана русскими на русском языке, то очень мало шансов, чтобы финны прочитали ее, еще меньше — чтобы, прочитав, не поняли и спутали «Мак-Эллиота» с «мякилуото», и совсем уж никаких — чтобы таким письменным путем фамилия превратилась в имя места.

Письменным путем? А устным?

А что, если дела разворачивались иначе? Остров так и оставался безымянным, пока русские либо сами не установили там мемориальное надгробие (вполне возможно — по просьбе англичан, Англия всегда проявляла достойную всяких хвал заботливость о могилах своих солдат, где бы они ни находили себе вечное упокоение), или пока они не обнаружили установленную самими англичанами гробницу. В этом тоже нет ничего невероятного: русские моряки постоянно вели съемки в балтийских шхерах, составляли и исправляли мореходные записи, так называемые лоции. Любой топограф мог занести на планшет название «О. Мак-Эллиота».

Балтийский военный флот до самой революции опирался на финские базы, был по разным поводам и в разных формах связан с прибрежным финским населением — с рыбаками, моряками-каботажниками, береговыми рабочими. Ничем не удивительное для флотского офицерства английское имя собственное (точнее, шотландское имя собственное) могло стать известным и шкиперам финских лайб, и береговым жителям, обслуживавшим флот. Стать известным именно из уст в уста, в обычной скороговорке: «Макелиот».

Для финнов же такое звучание было, во-первых, неосмысленным и, во-вторых, близко напоминало финское слово «мякилуото». А люди, как я уже сказал, не любят непонятных географических названий, особенно в своей родной стране. Слыша такое имя места, они невольно начинают искать ему объяснение, вытекающее из их собственного языка.

Рудный, обнаружив на острове Мякилуото могилу Мак-Эллиота, стал объяснять непонятное ему имя понятной фамилией.

А финны за много лет до этого вполне могли проделать обратную работу: непонятную им фамилию они постарались истолковать по прекрасно знакомому и понятному родному слову.

Так какая же из многочисленных гипотез справедлива? Представления не имею!

Чтобы ответить, надо еще дознаться до многого.

Может быть, достаточно будет ознакомиться со старинными нашими мореходными картами и лоциями финских берегов. Если в конце XVIII века или в первой половине XIX века я найду на них имя «Мякилуото» — все будет в порядке. О мистере Мак-Эллиоте можно будет забыть.

Если хоть на некоторых более поздних картах удастся обнаружить надпись «Остров Мак-Эллиота», придется счесть наиболее близкой к истине нашу последнюю, третью догадку. Тогда все началось с англичанина.

Вполне вероятно, что ключ к решению мне придется искать в университете Хельсинки, у финских топонимистов: у них-то должны быть соображения на сей счет. Может быть, нужно будет послать запрос в Британское адмиралтейство, в Лондон: тамошние архивы должны хранить память о моряках, по какой-то причине похороненных на «пустынном и мрачном граните» в далеком северном море…

Я обратился к крупнейшему знатоку истории русского флота адмиралу Е. Шведе с просьбой проглядеть старые лоции и карты финских шхер: они могут точнее всего сказать, когда «мякилуото» превратилось в «Мякилуото», не назывался ли когда-нибудь тот островок и на самом деле именем неведомо откуда взявшегося чужестранца?

Исследования, которые произвел Е. Шведе, дают основание считать имя существовавшим задолго до 1850-х годов и, очевидно, не связанным с мистером Мак-Эллиотом.

Зачем же я занял ваше внимание этими рассуждениями?

Во-первых, я рассчитывал на одном сравнительно несложном примере показать, что такое «имя географическое» и что мы называем наукой о географических именах.

Во-вторых, я был уверен, что попутно мне удастся продемонстрировать некоторые важные свойства и науки и предмета изучения.

Так оно и получилось. Выяснилось, что, взяв наобум первый попавшийся топоним, географическое имя, мы рискуем сразу же натолкнуться на целый ряд вопросов и загадок.

Выяснилось, что с такими именами могут быть связаны очень сложные обстоятельства прошлого, что далеко не всегда можно сразу сказать: откуда имя взялось и почему его дали месту?

Стало понятно, что нельзя установить, как оно возникло, спроста, вслушиваясь просто в его звучание. Может, понадобится углубиться в историю того, что было им названо, принять в расчет особые причины, иногда очень неожиданные, прислушаться к свидетельствам, порою по внешности совершенно ничтожным. Вспомните: запись фамилии погибшего англичанина в дневнике Рудного — «Елиот», а не «Эллиот» — заставила нас допустить, что надпись на могиле русская, что финны не могли прямо прочесть ее и из чтения добыть свое слово «мякилуото». Одна буква как много меняет!

Словом, выяснилось немало. Но одно осталось туманным: а существенно ли это все? Есть ли какой-нибудь смысл в изучении географических имен? Имеют ли они какое-либо влияние на нашу жизнь? Стоит ли ими заниматься? Ну что ж… Окончательный ответ на эти вопросы вы сами дадите себе, когда дочитаете книгу до конца.