Ужасы - Хёртер Дэвид - Страница 43

— Но… — отозвалась Сейди, — но…

— Пожалуйста, сделай одолжение. — Глаза Лео сузились, обнажились зубы, ему было трудно сказать это: — Возьми это с собой. Сожги и смой пепел в сточную канаву. Сделай это для меня, сможешь, Сейди?

Сейди прерывисто вздохнула. Ленточки чертенка запутались у нее в пальцах. Его подбородок тыкался ей в ноги.

— Сейди?

— Да.

Лео кивнул и открыл дверь.

— Две минуты, — сказал он и вышел из комнаты.

Вниз по лестнице, за дверь, бегом по улице. Ночной воздух, резкий, холодный. Белая луна плывет в обрывках облаков, детские голоса выкрикивают сезонное предложение. Или это розыгрыш? Сейди бежит, чертенок вращается на ленточках. Она бежит, потому что может бежать, потому что кровь огнем разливается по жилам и ей нужен глоток холодного воздуха. Снова свободна.

Лео! Ей хочется кричать. Рейни! Том!

Свободна!

Через улицу в парк. Детей здесь нет. Темнота окутывает Сейди, она бежит медленнее, переходит на шаг. Останавливается. В какой-то момент она забывает, насколько голодна. У нее кружится голова. Маска чертенка тычется в ноги.

Сожги это и смой пепел в канаву. Прекрасно. Все, что ей надо, — спички, что-то, чтобы поджечь это. А потом…

А потом?

— Секси-и Сей-ди.

Эта дурацкая строчка из дурацкой песни.

— Секси-и Сей-ди.

Зов охотника, который крадется в темноте. Сейди содрогается всем телом. Но чертенок, да, чертенок так любит танцевать… охотиться. Ленточки маски все еще вплетены в ее пальцы, она поворачивается, грациозная, как нотная линейка, идет обратно, и гравий скрипит у нее под ногами.

Брайан Ходж

Если бы я проснулась перед смертью

То, что я пишу сейчас, — свидетельство моей огромной веры. Веры в то, что ты живешь не только для того, чтобы родиться и увидеть мир вне моей утробы, но и в то, что ты дорастешь до того возраста, когда сможешь прочитать это сумбурное письмо и поймешь, как я тебя тогда ждала. Как мы вместе с тобой ждали чуда!

Я не просто так употребляю здесь слово "чудо". Еще недавно я и сама была из тех, кто закатывает глаза, услышав, как будущие родители говорят о своих оплодотворенных яйцеклетках как о чем-то чудесном и сверхъестественном. Оплодотворились — и прекрасно! Но при чем здесь чудо? Мне это казалось не очень подходящим выражением. Оплодотворение ведь самая обычная вещь на свете, каждую секунду оно где-то происходит. Я помню слова Эйнштейна, сказанные им однажды (было бы хорошо, если бы ты к этому времени уже познакомился с ним в школе): "Можно жить с верой в то, что чудес не бывает, либо с верой в то, что все есть чудо". Не думаю, что мое отношение к беременности изменилось после того, как доктор подтвердил то, что до него подтвердил тест, и то, о чем я знала и так. До того момента, когда я готова была признать тайну зачатия и рождения чудом, оставалось еще много времени.

Но все меняется, мой маленький, и нам не дано знать, в какую сторону.

Продолжим об этом позже. Сейчас утро, и я должна собираться в школу, где я работаю. Не обижайся, я ведь думала, что мы уже прошли через это, но меня снова из-за тебя тошнит.

Сегодня был плохой день. Но, возможно, теперь тебе станет понятнее, почему я напугана настолько, что мне необходимо продолжать эту демонстрацию веры в то, что наступит положенный срок и я увижу твое прекрасное, пищащее личико.

Как и у большинства людей, у меня нет привычки ходить задрав голову. Конечно, в один прекрасный момент небо может рухнуть нам на голову, но мой личный опыт подсказывает, что вещи, которых действительно стоит опасаться, находятся на уровне земли, так что лучше смотреть под ноги. Благодаря своей осмотрительности я за один только прошлый год сумела избежать двух хулиганских нападений, я и мой верный газовый баллончик с перцем.

Но сегодня днем я посмотрела вверх… вынуждена была посмотреть: мое внимание привлекли сдувшиеся воздушные шарики, которые зацепились за верхушку дуба. Яркое цветное пятно на фоне серо-голубого неба и окоченевших веток с крохотными почками, которые пытаются пробиться сквозь ледяную корку после обманчивого наступления весны. Наполненные гелием беглецы ускользнули из рук гуляющих возле церкви Святого Марка беззаботных детишек. Я в будние дни каждый раз прохожу здесь по пути в школу и обратно. Это самый спокойный маршрут из всех, что я смогла найти. Он проходит в стороне от многолюдных улиц, от гудения машин, которого невозможно не слышать, когда хочется просто поразмышлять. Итак, шарики привлекли мое внимание. Они зависли между колокольнями, которые, да будет тебе известно, верховенствуют над всеми наркодилерами, бандитами и проститутками двух ближайших улиц. Шары висели, зацепившись за ветки, и я подумала о душах, заблудившихся на полпути к небесам.

И только тогда я увидела эту девушку. Увидела за секунду до того, как она прыгнула вниз.

Она стояла в одном из узких проемов ближайшей башни, колокола которой каждое воскресенье призывают помолиться хоть кого-то из оставшихся здесь людей. Я различала только бледное лицо и смутные очертания фигуры на фоне грубо отесанных серых камней. Сначала, когда девушка занесла ногу над пустотой, я подумала, что она это не всерьез.

Потом наши глаза встретились… мне показалось, она смотрела в мою сторону. Может быть, мой взгляд послужил для нее сигналом? Прыгнуть, пока никто не предпринял попытки остановить? Пойми, я не осуждаю ее — не хочу сказать ничего плохого о твоих бабушке и дедушке, но я родилась и воспитывалась в грехе.

Ни звука, никто из нас даже не вскрикнул. Это была примечательно тихая смерть. Я проводила ее взглядом до самой земли все семьдесят с лишним футов. Она не дергалась, не махала руками, скорее это было похоже на замедленное падение. Из-за гудения машин на соседних улицах я едва услышала звук удара о землю.

Может, она прожила еще несколько секунд, может, нет. Когда я подошла, никаких следов жизни в ее теле уже не осталось. Я опустилась рядом с ней на колени, стараясь не смотреть на кровь, которая растекалась из-под ее затылка. Лицо девушки, тонкое и юное, казалось умиротворенным, словно она нашла ответ на какой-то мучительный вопрос, глаза ее были полуприкрыты.

Я положила руку ей на живот. Живот был плоский, определенно плоский по сравнению с тем, какой сейчас у меня. Он был мягкий, вялый, словно его только что выпотрошили, как один из шаров, которые зацепились за ветки дуба у нас над головами. Для меня это было равносильно признанию в самоубийстве. Поблизости не было никакой детской коляски. Плод этого чрева лежал в маленькой свежей могилке. Или, если она выкинула его на раннем сроке, крохотное тельце превратилось в больничные отходы и его сожгли вместе с использованными бинтами и вырезанными опухолями.