...Не повод для знакомства - Туринская Татьяна - Страница 6

— Ай, какие девочки! Куда же вы, присоединяйтесь к нам!

Но девчонки прошли мимо, даже не оглянувшись на нахалов.

Полежали пару часиков на пляже, позагорали, искупались — ну, а что дальше? Вернулись в свою сараюшку, полежали — а дальше-то что?! Куда себя девать, чем заняться? На улице уж слегка завечерело, из беседки доносилась громкая музыка и еще более громкие взрывы смеха время от времени. Кому-то весело… Плюнув на скромность, наскоро натянув на себя джинсы и плотные рубашки для защиты от наглых комаров, девчонки отправились на танцы.

Стол для пинг-понга сиротливо стоял в углу беседки. В центре же ее толпилось человек двадцать-двадцать пять, смешно подпрыгивая в такт музыке и громко подпевая Юрию Антонову, устало перечисляющему улицы, по которым он еще пройдется. Подойдя поближе, среди общей колышущейся джинсовой массы уже можно было различить отдельных ее представителей обоего пола. Возраст тусующихся был приблизительно одинаков — от восемнадцати до двадцати трех лет. Кто-то прыгал в центре импровизированного зала, кто-то сидел на скамеечках вдоль стен. То тут, то там в густой летней темноте всверкивали светлячками огоньки — курили прямо на площадке, благо, гуляли не в помещении, а на открытом воздухе.

Вновь прибывших приняли благосклонно, все наперебой начали называть свои имена — поди запомни сразу такую прорву народу! Но по крайней мере одного Тамара запомнила сразу — Влад выделялся из толпы высоким, за сто девяносто, ростом и лукавыми серыми глазами с хитрым прищуром. Его нельзя было назвать красавцем, но было в нем нечто такое, мимо чего ни одна женщина не пройдет. Какой-то животный магнетизм самца наряду с бездонным мужским обаянием. Довольно короткая, не по моде, стрижка густых светло-русых волос выделяла его среди заросших сверстников, вместо истрепанных джинсов — черные выглаженные брюки. Сразу чувствовалось, что сливаться с толпой он не привык. А еще буквально бросалась в глаза его избалованность женским полом.

Влад внимательно, словно оценивая, оглядел Тамару, потом перевел пристальный взгляд на Люду. Люда, пышногрудая длинноногая блондинка с длинными волнистыми волосами и огромными, словно нарисованными, голубыми глазами, этакая кукла Барби местного пошиба, привыкла к мужскому вниманию. На наглый взгляд Влада ответила призывным взглядом, томным и многообещающим. Несколько мгновений Влад смотрел в эти, уже торжествующие победу, глаза и вдруг отвернулся — своей откровенной доступностью Люда стала ему неинтересна, словно зачитанная до дыр книга. Он вновь посмотрел на Тому. Маленькая, худенькая, востроносенькая, с непослушными жесткими темными волосами, выбивающимися из хвостика и щенячьими преданными глазками. С этого взгляда впоследствии Тамара и отсчитывала свою трагедию.

Все лето Тамара с Людой и присоединившейся немного позже Мариной на выходные приезжали на базу. Приезжала и вся остальная братия. Время от времени в их ряды вливалось пополнение, некоторые, наоборот, исчезали. Но каждую пятницу после работы все съезжались на речной вокзал и вечерней "Ракетой" добирались на базу. Собирались в столовой, выставляли на стол нехитрые припасы и гуляли до ночи, периодически выбираясь в знакомую беседку поразмять косточки, попрыгать-потанцевать, перекурить и попеть под гитару. Гуляние продолжалось обычно часов до двух ночи, после чего народ разбредался по каморкам. Отсыпались до двух дня, гурьбой шли на пляж, загорали, купались, дурачились. Нагуляв аппетит, снова все вместе собирались в столовой и поздний обед плавно перетекал в ужин, и опять до глубокой ночи.

Влад месяца полтора играл в гляделки с Тамарой, забавляясь с ней, как кот с парализованной от страха мышкой. Смотрел на нее, усмехался лукаво, самодовольно и начинал откровенно заигрывать или с Людкой, или с Маринкой, или еще с кем нибудь, не забывая при этом периодически поглядывать на Тому: ну как, мол, ревнуешь? А Тома снова и снова отводила взгляд от его таких притягательных, таких бесстыжих глаз…

Однажды днем Тома осталась в каморке одна. Покрапывал мелкий дождик, на пляже в такую погоду делать нечего. Пошла было в беседку, да тупо следить за шариком пинг-понга быстро надоело, решила немного поваляться в постели. Как была в джинсах да рубашке, так и прилегла на застеленную кровать. По жестяной крыше ненавязчиво барабанил дождь. Тома обожала засыпать под звук дождя, прикрыла глаза и медленно начала проваливаться в вязкую дремоту. Еще чуть-чуть и она непременно заснула бы, но неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, все с той же лукавой полуулыбкой на пороге каморки появился Влад. Комнатка была крошечная, и Тома даже не успела встать с кровати, как он в два шага уже оказался рядом. Присел на краешек кровати, склонился над сжавшейся Тамарой и нежно поцеловал в губы. А потом просто сидел и смотрел на свою жертву. Та попыталась было встать — не тут то было, Влад прижал ее руки к кровати и сидел над ней, изводя пьянящей улыбкой. Тома снова и снова пыталась встать, но он снова и снова прижимал ее руки к кровати. Прекращала вырываться — не держал, но только до следующей ее попытки подняться. И все без единого слова, только улыбаясь. И Тамара прекратила попытки…

Еще несколько томительных минут продолжалась сладкая пытка. Тамара уже давно сгорала от желания — он, опытный ловелас, без труда довел бедную скромную девочку до любовной горячки одними только взглядами. Все долгие недели с момента первой встречи она только и ждала, когда же он сделает, наконец, первый шаг. Ждала, трепетала от нетерпения и от ужаса. Она ужасалась собственных мыслей — ведь в них она уже давно позволила своему искусителю все-все-все! Именно в этом и состоял весь ужас. Как низко она пала, допустив, пусть мысленно, к своему телу постороннего мужчину. До свадьбы!!! Знали бы родители, почему ее так тянет сюда каждые выходные, они бы ее по стенке размазали, и на этом ее самостоятельная жизнь была бы закончена.

Надо сказать, что выросла Тамара в очень строгой, кое в чем даже патриархальной семье. Никогда, даже в раннем детстве маленькая Тома не слышала от родителей ласкового слова в свой адрес. Ни мать, ни отец никогда не целовали ее, не обнимали. В их глазах постоянно жил арктический холод. Каждое движение, каждое слово ребенка отслеживалось стальным суровым взглядом матери. Чрезмерные увлечения играми, веселость в семье не приветствовались. Одно материнское слово сопровождало Тамару на протяжении вот уже двадцати лет: "Сдержаннее, будь сдержаннее!".

Впрочем, надо отдать долг справедливости: все вышеперечисленное познала и Надя, младшая Тамарина сестра. Надя была на восемь лет моложе Томы, сейчас ей было двенадцать и у нее только-только начинался переходный возраст. Ее сверстницы уже вовсю бегали на дискотеки, некоторые уже тесно дружили с мальчиками. Наде же, как и Тамаре в недавнем прошлом, запрещались даже походы в кино без сопровождения матери или отца. Гулять с подружками она имела право до шести часов вечера, позже — только под конвоем родителей, или, на худой конец, Тамары. Самостоятельное нахождение вне дома после шести вечера — аморально. Ни больше, ни меньше. Звонок мальчика по телефону приравнивался к внебрачным плотским утехам, то есть к разврату. Попытки приукрасить себя посредством замысловато уложенных волос или незатейливого самодельного браслетика из подручных материалов карались матерью беспощадно: "Ты ведешь себя, как шлюха! Я не могу быть уверена в твоем приличном поведении и отныне мне придется водить тебя в школу за ручку, как первоклассницу и встречать соответственным образом. Иначе все это плачевно закончится. Сегодня ты начесала челку, завтра ты накрасишь ногти, потом, как последняя шлюха размалюешь лицо косметикой, а через полгода принесешь в подоле! Я не допущу позора в своем доме!".

Надо ли говорить, как страдали дети от подобной родительской опеки. Одноклассники сначала недоумевали по поводу постоянных отказов от участия в коллективных сборищах и посиделках, потом перестали приглашать на подобные мероприятия, а позже начали откровенно смеяться и издеваться над несчастными. Девочки чувствовали себя изгоями, людьми второго, если не третьего, сорта. Да еще и огромная разница в возрасте между ними, из-за которой они не могли быть подругами. Из-за этого все беды каждой пришлось переживать самостоятельно, в одиночку. Тамара с высоты своих двадцати видела и прекрасно понимала страдания сестры, да помочь, увы, ничем не могла. Разве что улыбнуться и ободрить: "Ничего, потерпи еще немножко. Ты скоро вырастешь и станет немного легче".