Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои - Тудоровская Елена - Страница 27

Тем временем Ахиллес вынес награду для лучших стрелков из лука: десять двуострых топоров из темного железа и десять простых топоров. Он установил на песке цель – мачту корабля; на вершине мачты он привязал голубку и сказал:

– Кто попадет в голубку, унесет с собою двуострые топоры, кто перервет только шнур, тот как побежденный получит топоры простые.

Встал Тевкр Теламонид, брат Аякса, знаменитый лучник; за ним поднялся Мерион, критянин, сподвижник критского царя Идоменея. Тевкру выпал жребий стрелять первым. Он натянул лук и, прицелившись, послал стрелу. Но, видно, великий стрелок не пообещал принести гекатомбу стреловержцу Аполлону, и раздраженный бог помешал ему попасть в птицу. Стрела только пересекла шнурок у самой ноги; освобожденная голубка встрепенулась и взлетела, трепеща крыльями. Мерион быстро выхватил лук из рук опечаленного Тевкра, наложил приготовленную стрелу и, призвав Аполлона, выстрелил в кружащуюся птицу. Все видели, что стрела ударила птицу под крыло; голубка тотчас опустилась обратно на мачту. Затем голова ее поникла, крылья распустились, и она упала мертвая с мачты на землю. Все изумлялись выстрелу Мериона. Победитель же взял двуострые топоры и понес их к своему кораблю, оставив простые топоры Тевкру.

Тогда Ахиллес вынес длинное копье и последнюю награду, назначенную для метателей копья, – серебряный рукомойник, украшенный пышным узором. Вышли могучие копьеносцы: пространнодержавный Атрид Агамемнон и Мерион, только что победивший в стрельбе из лука. Но Ахиллес не захотел, чтобы гордый Атрид, который накануне был ранен в руку, рисковал потерпеть поражение. На тризне были бы неуместны раздоры или обиды. Поэтому он встал между соперниками и сказал:

– Царь Агамемнон, мы все знаем, насколько ты превосходишь всех ахейцев в метании копья. Прими, Атрид, награду, а копье отдадим герою Мериону, если ты согласен.

Агамемнон не противился, и Ахиллес вручил копье Мериону, а глашатай Агамемнона отнес рукомойник в палатку вождя.

Так закончились состязания героев в память Патрокла.

Глубоким сном забылись усталые ахейцы. Только у сторожевых костров сидели вооруженные воины. Но и они дремали, опустив голову на колени. Нечего было бояться нападения врага. Бездыханное тело троянского вождя лежало на песке в стане мирмидонян, и собаки тоскливо выли над ним, нарушая тишину ночи.

Во всем лагере не спал один только Ахиллес. Герой беспокойно ворочался на своем мягком ложе. Он то ложился на спину и закрывал глаза, стараясь заснуть, то садился, обхватив голову руками, и горестно стонал, вспоминая утраченного Патрокла, его мужество, его возвышенную душу, его дружелюбные речи. Потом он вдруг начинал прислушиваться к вою собак. Он знал, что собаки собирались вокруг мертвого Гектора, но не смели подойти к нему: возле тела убитого героя они видели бога, незримого для людей. Аполлон оберегал тело троянского вождя и не давал коснуться его ни тлению, ни свирепым псам. Даже глубокая рана закрылась на теле убитого.

Пелид думал о том, что каждое утро он волочит тело мертвого врага вокруг праха Патрокла, но не чувствует в своем сердце утешения и покоя. Месть не дает ему радости. Никто не говорит ему ни слова, но он чувствует, что все порицают его за неистовое надругательство над убитым. Ему и самому немило больше это жестокое дело, но как отказаться от него? Он поклялся над телом Патрокла отомстить за него полной мерой.

И, снова поворачиваясь на ложе, Ахиллес стонет: Патрокла нет, сам он выполнил все, что обещал. Что же делать дальше?

Вдруг Ахиллес приподнялся и сел на ложе: ему послышался шум шагов в сенях палатки. При неровном свете факела, прикрепленного к стене, он увидел вошедшего. Это был не знакомый ему старик с измученным и печальным лицом. С изумлением смотрел на него Ахиллес, а старик, подойдя к нему, упал на колени и схватил его руки.

Герой почувствовал на своих руках прикосновенье дрожащих губ старца и капли горячих слез. Старец заговорил:

– Вспомни своего отца, богоравный Ахиллес! Он, как и я, стоит на пороге скорбной старости. Но, по крайней мере, он знает, что ты жив, и надеется увидеть милого сына. Я же – несчастнейший из смертных. Пятьдесят сыновей было у меня, и многие из них уже погибли в этой истребительной войне. Один из них, славнейший, был нашей опорой и твердыней, но ты убил его, моего Гектора! Ради него я пришел сюда. Я привез тебе богатый выкуп. О храбрейший из героев! Сжалься над моим несчастьем! Я испытываю то, чего не испытывал смертный: я целую руки, убившие моего сына!

Ахиллес тихонько отстранил от себя рыдавшего старца. Вид этой седой головы, склонившейся у его ног, глубоко потряс героя. Он встал и поднял старца за руку.

– Несчастный, – сказал он, – как ты решился явиться сюда? Видно, у тебя в груди железное сердце! Но успокойся, сядь, Дарданион! Как мы ни грустны, заставим замолчать нашу горесть. Человек осужден жить в горе, одни боги беспечальны. Утешь свое сердце: я вижу, что должен вернуть тебе сына. Такова, видно, воля богов. Без их помощи ты не смог бы беспрепятственно миновать стражу, пройти к моей палатке и так легко отодвинуть тяжелые засовы. Подожди меня здесь!

И Ахиллес вышел из палатки в темноту ночи. Перед палаткой стояла колесница Приама и повозка, запряженная мулами. Возле них неясно белела фигура человека – это был глашатай, спутник Приама. Ахиллес велел ему идти в палатку, а сам разбудил Автомедона и еще одного из своих соратников. Втроем они выгрузили из повозки выкуп, о котором говорил Приам: тут было золото, чеканные кубки и блюда, тяжелые медные треножники, множество ковров и всяких тканей, – телу великого героя приличествовал богатый выкуп. Воины разбудили испуганных рабынь и велели им омыть мертвого Гектора, умастить его елеем и одеть в тонкие одежды. Тело героя уложили на устланное тканями ложе и подняли на повозку. Тогда Ахиллес вернулся в палатку и обратился к Приаму:

– Сын твой возвращен тебе, божественный старец; он уже убран и лежит в повозке.

Увидя слезы на морщинистых щеках Приама, Ахиллес поспешно добавил:

– Удержись от слез, Дарданион, у тебя будет еще время оплакать сына, когда ты вернешься в Трою. Теперь же раздели со мною трапезу: и в самом горе мы не должны забывать о пище.

С помощью Автомедона Ахиллес заколол белорунную овцу, развел огонь и стал жарить мясо на вертеле. Автомедон придвинул стол, поставил хлеб в корзинах и кубки с вином. Ахиллес разделил мясо и сел напротив Приама. Когда они насытились пищей и питьем, Ахиллес спросил:

– Скажи откровенно, Дарданид, сколько дней нужно тебе для погребенья твоего знаменитого сына? Столько дней я не вступлю в битву и удержу от битвы ахейские войска.

– Ты окажешь мне этим величайшую милость, – ответил Приам. – Ты знаешь, что лес от нас далеко, в горах. Мне нужно девять дней, чтобы приготовить все для погребенья и оплакать сына; на десятый день мы должны совершить сожженье, на одиннадцатый – насыпать курган. На двенадцатый день мы можем возобновить битву, если это неизбежно.

Ахиллес отвечал:

– Пусть будет по-твоему, богоравный старец. Я прекращу войну на столько времени, на сколько ты просишь.

И, ласково пожав руку Приама, Ахиллес отпустил его.

По улицам и площадям Трои слышались вопли и причитанья: троянцы оплакивали своего Гектора. В доме Приама на пышно убранном ложе покоилось тело героя. Подле него стояли певцы, начинатели плача. Скорбными голосами они пели погребальные песни. Женщины в черных одеждах с горькими стонами толпились вокруг ложа.

Первая подняла плач Андромаха, молодая жена Гектора. Она обнимала обеими руками голову убитого мужа и причитала:

– Рано погиб ты, мой цветущий супруг, рано покинул меня вдовою! Пал ты, защитник Трои. Что будет теперь с нами? Увы, все жены и дети троянцев плачут о тебе, Гектор. Но мне ты оставил жесточайшую скорбь: умирая, ты не мог даже проститься со мной, не мог сказать мне прощального слова, которое я бы вечно вспоминала, дни и ночи обливаясь слезами!