Повелитель императоров - Кей Гай Гэвриел - Страница 8

Но что можно сказать жене, которую придется бросить по приказу Царя Царей и отдать другому человеку? А малышка? Исса, которая спит сейчас в своей колыбельке? Малышка уйдет от него.

— Все хорошо, — снова повторил Рустем, стараясь заставить себя поверить в это.

Дверь уже отворилась, и на пороге появился внешний мир. Добро и зло идут рука об руку, их нельзя отделить друг от друга. Перуну всегда противостоит Азал. Оба бога вместе появились во Времени, и ни один не может выйти из него без другого. Так учили священники в каждом храме Бассании.

Женщины вместе отвели ребенка в его комнату. Шаски держал их за руки, заявляя права на них обеих. «Они его слишком балуют», — подумал Рустем. Но сегодняшняя ночь не для таких размышлений.

Он стоял один в передней комнате своего небольшого домика при свете от ламп и от очага и думал о судьбе и о мгновениях случайности, которые определяют жизнь человека, и о Сарантии.

Глава 2

Пардосу никогда не нравились собственные руки. Пальцы слишком толстые, короткие, как обрубки. Они не похожи на руки мозаичника, хотя на них видна та же сетка из порезов и царапин, что и у всех остальных.

У него было много времени на размышления об этом и о многом другом во время долгого путешествия, в дождь и ветер, когда осень неуклонно превращалась в зиму. Пальцы Мартиниана, или Криспина, или лучшего друга Пардоса Куври — вот они правильной формы. Они большие и длинные, выглядят ловкими и умелыми. Пардос думал, что его руки похожи на руки крестьянина, рабочего, человека, для профессии которого едва ли имеет значение ловкость. Временами это его тревожило.

Но он ведь действительно мозаичник, не так ли? Он учился у двух знаменитых мастеров в этой области и был официально принят в гильдию в Варене. У него в кошельке лежат соответствующие бумаги, дома его имя внесено в списки. Поэтому внешность не играет особой роли, в конце концов. Его короткие толстые пальцы достаточно проворны, чтобы делать то, что необходимо. Важны глаз и ум, говаривал Криспин до того, как уехал, а пальцы могут научиться делать то, что им велят.

По-видимому, это правда. Они делают то, что нужно здесь делать, хотя Пардос никогда не представлял себе, что его первый труд в качестве полноправного мозаичника будет выполнен в далекой, насквозь промерзшей глуши Саврадии.

Он даже никогда не представлял себе, что может забраться так далеко от дома, совсем один. Он не из тех молодых людей, которые воображают себе приключения в дальних странах. Он был набожным, осторожным, склонным к тревоге и вовсе не импульсивным.

Но ведь он покинул Варену, свой дом, — единственное знакомое ему место в мире, созданном Джадом, — почти сразу же после убийства в святилище, и это был самый импульсивный из всех возможных поступков.

Ему не казалось, что он поступает безрассудно, скорее он был убежден, что у него нет другого выхода. Пардос удивлялся, почему другие этого не понимают. Когда на него наседали друзья, и Мартиниан, и его заботливая, добросердечная жена, Пардос лишь отвечал, снова и снова, что не может оставаться там, где происходят такие вещи. Когда ему говорили, с насмешкой или грустью, что такие вещи происходят всюду, Пардос отвечал очень просто, что он их видел не всюду, а только в святилище у стен Варены, перестроенном для того, чтобы перенести в него останки царя Гилдриха.

День освящения этого святилища начинался как самый чудесный день в его жизни. Во время церемонии он вместе с остальными бывшими подмастерьями, только что принятыми в гильдию, сидел на почетных местах рядом с Мартинианом, его женой и седовласой матерью Криспина. Все могущественные правители государства антов присутствовали на ней, и многие из самых знатных родиан, включая представителей самого верховного патриарха, прибыли из далекого Родиаса в Варену. Царица Гизелла, под вуалью, одетая в снежно-белые траурные одежды, сидела так близко, что Пардос мог бы заговорить с ней.

Только то была не царица. То была женщина, изображавшая ее, ее приближенная. Эта женщина умерла в святилище, как и огромный немой охранник царицы. Их зарубили мечом, которому не место в святом храме. Потом и сам владелец меча, Агила, царедворец, был убит на месте, у алтаря, стрелами, выпущенными сверху. Другие тоже погибли от стрел, под вопли людей, которые ринулись к выходам, топча друг друга. И кровь забрызгала солнечный диск под мозаикой, над которой трудились Криспин, Мартиниан, Пардос, Радульф, Куври и все остальные во славу бога.

Насилие, безобразное и нечестивое, в святой церкви, осквернение этого места и самого Джада. Пардос чувствовал себя нечистым, ему было стыдно. Он с горечью сознавал, что тоже ант, что он одной крови и даже, по воле случая, одного племени с тем мерзавцем, который встал с запретным мечом, оскорбил молодую царицу непристойными злобными словами, а затем умер вслед за теми, кого только что убил.

Пардос вышел из двойных дверей святилища, когда возобновилась церемония — по приказу первого министра Евдриха Златовласого. Он прошел мимо печей во дворе, где провел все лето и осень за гашением извести для основы, вышел за ворота и двинулся по дороге назад, в город. Не успев еще дойти до стен Варены, он уже принял решение покинуть этот город. И почти сразу же после этого понял, как далеко собрался идти, хотя никогда в жизни не уезжал из дома и наступала зима.

Позже его пытались отговорить, но Пардос был упрямым юношей, и его нелегко было поколебать, когда он уже принял решение умом и сердцем. Ему необходимо уйти подальше от того, что произошло в святилище, от того, что сделали люди одного с ним рода и племени. Ни один из его коллег и друзей не был антом, все они родились в Родиасе. Возможно, именно поэтому они не так остро чувствовали позор, как он.

Зимние дороги на восток сулили опасность, но Пардос считал, что они не могли быть хуже того, что вот-вот произойдет здесь, среди его народа, после того, как исчезла Царица и были обнажены мечи в святой церкви.

Ему хотелось снова увидеть Криспина, поработать с ним вдали от племенных войн, которые вот-вот начнутся. Снова начнутся. Они, анты, уже проходили по этой темной тропе. На этот раз Пардос пойдет в другую сторону.

Они не получали известий от младшего, энергичного партнера Мартиниана после единственного послания, переданного из военного лагеря в Саврадии. Это письмо даже не было адресовано им, оно было доставлено алхимику, другу Мартиниана. Этот человек, по имени Зотик, передал им, что с Криспином все в порядке, по крайней мере, на этом этапе его путешествия. Почему он написал старику, а не собственному напарнику или матери, никто не объяснил, во всяком случае, Пардосу не объяснили.

С тех пор — ничего, хотя Криспин, вероятно, уже добрался до Сарантия, если добрался. Пардос, который теперь уже твердо принял решение уехать, сосредоточился на образе бывшего учителя и объявил о своем намерении отправиться вслед за ним в столицу Империи.

Когда Мартиниан и его жена Кариеса поняли, что отговорить ученика не удастся, они приложили немало сил, чтобы как следует подготовить его к путешествию. Мартиниан посетовал на недавний — и очень внезапный — отъезд своего друга-алхимика, человека, который явно много знал о дорогах на восток. Но ему удалось собрать мнения и подсказки у опытных путешественников-купцов, своих бывших клиентов. Пардос, который гордился своей грамотностью, получил тщательно составленные списки мест, где следует останавливаться, и мест, которых следует избегать. Выбор у него был, разумеется, ограниченным, так как он не мог позволить себе взятки, чтобы получить доступ на имперские постоялые дворы на дороге, но все равно полезно знать о тех тавернах и притонах, где путешественника подстерегает опасность быть ограбленным или убитым.

Однажды утром, после предрассветной молитвы в маленькой древней часовне неподалеку от жилья, которое он снимал вместе с Куври и Радульфом, Пардос отправился к хироманту, испытывая некоторое смущение.